Лесков. Левша. Краткий пересказ с иллюстрациями

 

Персонаж сказа Лескова (см. краткую биографию этого писателя) настолько нарицателен, что не имеет даже собственного имени. Левша – его прозвище. Сам автор так  пишет о своём герое:

 

Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух которой схвачен метко и верно.

 

По его же словам, безымянный левша – «эпический характер», в котором отразилось «с гордостью и любовью» воспоминание о прежней старине, когда машины ещё не сравняли неравенство талантов и дарований, и гений побеждал в борьбе против прилежания и аккуратности.

В сюжете Лескова левша – один из трёх самых искусных тульских оружейников. По желанию царя Николая I и во славу России они взялись посрамить хитроумных английских мастеров, которые изготовили крошечную механическую блоху.

Внешность левши при первом появлении его в сказе обрисовывается нарочито кратко, но очень характерно:

 

...косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны.

 

Однако он, как и его товарищи, – выдающийся мастер, который увлекается своей любимой работой так, что забывает обо всём. Получив задание от царя, тульские оружейники запираются в маленьком домике и занимаются своим делом столь усердно, что не обращают внимания ни на что вокруг. Любопытные стараются разузнать, что именно делают мастера, но тщетно:

 

 Ходили к домику разные люди, стучались в двери под разными видами, чтобы огня или соли попросить, но три искусника ни на какой спрос не отпираются, и даже чем питаются – неизвестно. Пробовали их пугать, будто по соседству дом горит, – не выскочут ли в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, но ничто не брало этих хитрых мастеров; один раз только левша высунулся по плечи и крикнул:

– Горите себе, а нам некогда, – и опять свою щипаную голову спрятал, ставню захлопнул, и за свое дело принялся.

 

Лесков подчёркивает бедность и простоту левши. По окончании работы атаман Платов ведёт левшу с подкованной блохой к самому Государю Николаю Павловичу. Тульский мастер является перед монархом в почти что нищем виде:

 

Идет в чем был: в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегаются, порастеряны, а шиворот разорван; но ничего, не конфузится.

 

Левша хорошо знает себе цену, но ведёт себя очень скромно. Мастерством своим он не гордится, хотя оно поистине великое:

 

– Если бы, – говорит, – был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, – говорит, – увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.

– И твое имя тут есть? – спросил Государь.

– Никак нет, – отвечает левша, – моего одного и нет.

– Почему же?

– А потому, – говорит, – что я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал, которыми подковки забиты, – там уже никакой мелкоскоп взять не может.

Государь спросил:

– Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?

А левша ответил:

– Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши.

 

Как и все русские праведники, Левша кроток, не обидчив. Когда вспыльчивый атаман Платов начинается извиняться перед ним:

 

– Прости меня, братец, что я тебя за волосья отодрал.

Левша отвечает:

– Бог простит, – это нам не впервые такой снег на голову.

 

Он настолько прост и неимущ, что для отправки в Англию приходится придавать ему приличный вид за счёт казны:

 

...граф Кисельвроде велел, чтобы обмыли левшу в Туляковских всенародных банях, остригли в парикмахерской и одели в парадный кафтан с придворного певчего, для того, дабы похоже было, будто и на нем какой-нибудь жалованный чин есть.

Как его таким манером обформировали, напоили на дорогу чаем с платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не тряслись, и повезли в Лондон...

 

Левша во всём неприхотлив. Он может почти не есть, но, по российскому обычаю, никогда не откажется выпить:

 

Ехали курьер с левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли – се тре жули».

 

Сразу по приезде в Англию левша проявляет нелюбовь ко всему иноземному:

 

Сел тут левша за стол и сидит, а как чего-нибудь по-аглицки спросить – не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, – англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, – он говорит: «Это я не знаю, чтобы такое можно есть», и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая – вроде как будто купоросом заправлена.

 

Англичане по достоинству оценивают его мастерство. О подкованной блохе левши печатается «клеветон» (фельетон) в английских газетах. Иноземцы обращаются с левшой уважительно и радушно, но он относится к ним осторожно и недоверчиво:

 

Англичане левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе – за руки. «Камрад, – говорят, – камрад – хороший мастер, – разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие».

Спросили много вина, и левше первую чарку, а он с вежливостью первый пить не стал: думает, – может быть, отравить с досады хотите.

– Нет, – говорит, – это не порядок: и в Польше нет хозяина больше, – сами вперед кушайте.

Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил.

 

Книжное образование левши очень скудно:

 

Англичане... начали расспрашивать левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает?

Левша отвечает:

– Наша наука простая: по Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем.

Англичане переглянулись и говорят:

– Это удивительно.

А левша им отвечает:

– У нас это так повсеместно.

 

Англичане сожалеют насчёт необразованности левши. В ответ он выставляет им на вид свой патриотизм:

 

[Англичане] говорят:

– Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.

Левша согласился.

– Об этом, – говорит, – спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.

А англичане сказывают ему:

– Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет.

Но на это левша не согласился. <...>

– Мы, – говорит, – к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница – старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет.

 

Он горячо предан не только русской родине, но и православной вере. Англичане предлагают ему перейти в свою религию, но

 

– Этого, – ответил левша, – никогда быть не может.

– Почему так?

– Потому, – отвечает, – что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.

– Вы, – говорят англичане, – нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.

– Евангелие, – отвечает левша, – действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.

– Почему вы так это можете судить?

– У нас тому, – отвечает, – есть все очевидные доказательства.

– Какие?

– А такие, – говорит;– что у нас есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет.

 

Узнав, что левша «в холостом звании», англичане хотят женить его, но тульский мастер и тут вежливо отказывается:

 

– Мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.

– Отчего же так?– спрашивают.– Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные.

А левша говорит:

– Я их не знаю.

Англичане отвечают:

– Это не важно суть – узнать можете: мы вам грандеву сделаем.

Левша застыдился.

– Зачем, – говорит, – напрасно девушек морочить. – И отнекался. – Грандеву, – говорит, – это дело господское, а нам нейдет, и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают. <...> Потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нацыи не чувствую, то зачем девушек морочить?

 

Сахар с чаем левша употребляет только по-русски: вприкуску.

При всей своей внешней простоте, он очень любознателен и с интересом изучает британское производство – «и металлические фабрики и мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки». Но несмотря на все притягательные английские чудеса, тульский мастер быстро начинает тосковать по родине и просится домой. Англичане отправляют его в Россию на своём корабле. По пути левша с нетерпением ждёт встречи с родной землёй:

 

Тут поместили левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»

Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону смотрит.

Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а, левша все вниз в каюты нейдет – под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.

 

Человек открытый, левша завязывает на корабле дружбу с английским полшкипером – и вновь предаётся русской страсти к выпивке. Они со шкипером начинают соревноваться, кто больше выпьет, заключают даже «парей» (пари) и допиваются до того, что начинают видеть чертей в море.

 

Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу – в квартал.

Отсюда судьба их начала сильно разниться.

 

Вернувшись на любимую родину, великий мастер не встречает там столь тёплого отношения, как в Англии – и это тоже весьма характерная для России черта!

 

Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ дан, чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили, возле его изголовья на столик положили и ушли.

А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:

– Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?

А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни слова не отвечает, а только стонет.

Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить.

 

Левшу долго возят на холоде по больницам, нигде не принимая без «тугамента» (документа). Он смертельно заболевает. Спасти его пытается лишь английский товарищ-полшкипер – и не получает помощи ни от кого из российских вельмож и бюрократов. Но даже и в минуты перед кончиной бескорыстный и незлобивый левша думает прежде всего о России, с трудом выговаривая последние слова:

 

– Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.

И с этою верностью левша перекрестился и помер. [Доктор] Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а граф Чернышев на него закричал:

– Знай, – говорит, – свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не мешайся: в России на это генералы есть.