В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, к длинной избе, где была горница для отдыха и обеда, подкатил закиданный грязью тарантас. На козлах тарантаса сидел крепкий кучер. Из тарантаса вылез стройный старик военный и вошёл в избу.

В горнице было тепло и опрятно. Сладко пахло щами.

Бунин. Тёмные аллеи. Краткий пересказ. Иллюстрированная аудиокнига

Приезжий сбросил шинель, устало провел рукой по седым волосам и крикнул в сенцы:

– Эй, кто там!

Оттуда в горницу вошла чернобровая и еще красивая не по возрасту женщина, довольно полная.

– Добро пожаловать, ваше превосходительство, – сказала она.

– Поставь самовар, – велел приезжий и спросил. – Хозяйка тут или служишь?

– Хозяйка, ваше превосходительство.

– Чисто, приятно у тебя.

– Чистоту люблю, – ответила женщина, глядя на него слегка прищуренными глазами. – При господах выросла, Николай Алексеевич.

Он быстро выпрямился и покраснел.

– Надежда! Ты? – сказал он торопливо.

– Я, Николай Алексеевич, – ответила она.

– Боже мой, боже мой, – сказал он, садясь на лавку и глядя на нее. – Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?

– Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?

Он заходил по горнице и, краснея, стал говорить:

– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала?

– Мне господа вскоре после вас вольную дали.

– Замужем, не была?

– Нет, не была.

– Почему? При такой красоте, которую ты имела?

– Что ж тут объяснять. Небось, помните, как я вас любила.

– Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все. История пошлая, обыкновенная.

– Молодость у всякого проходит, Николай Алексеевич, а любовь – другое дело.

– Но ведь не могла же ты любить меня весь век!

– Значит, могла. Все время одним жила. Очень бессердечно вы меня бросили, – сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды. Ведь было время, когда я вас Николенькой звала, а вы стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи».

– Ах, как хороша ты была! – качал он головой.

– Были и вы, сударь, отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту. Как же можно такое забыть.

Он вынул платок и, прижав его к глазам, выговорил:

– Но ты, видно, простила меня.

– Нет, Николай Алексеевич, не простила. Не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя.

– Но и я никогда не был счастлив в жизни, – перебил он. – Жену я без памяти любил, а она мне изменила. Сына обожал, а вышел из него негодяй, мот, наглец без совести... Думаю, что и я, мой друг, потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.

Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее.

Подали лошадей, и военный поехал дальше, думая: «Как волшебно прелестна она была! И она дала мне лучшие минуты жизни!»

Кучер сказал ему:

– А хозяйка, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, изволите знать ее? Это баба – ума палата. Богатая. Деньги в рост дает. Говорят, справедливая, но крутая! Не отдал вовремя – пеняй на себя.

«Да, пеняй на себя, – думал Николай Алексеевич. – Да, конечно, «кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...» Но, боже мой, что если бы я не бросил ее? Представить только: эта самая Надежда – не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?»

И он, закрывая глаза, качал головой.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.