Сразу после возвращения из поездки в Европу и Америку Есенин выступил с чтением стихов в Политехническом музее. Желающих слушать его было так много, что конная милиция едва сдерживала напор толпы, и даже сам Сергей еле-еле сумел протиснуться в зал.
Есенин. Мне осталась одна забава. Анализ. Слушать аудиокнигу
На этом вечере он впервые прочёл новое стихотворение, ставшее потом знаменитым (см. его полный текст):
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот – и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что пoхaбник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Хрипловатый голос поэта заставил замереть публику. Она жадно глядела на Есенина, который смотрел в пространство, поверх голов сидящих. Его фигура ритмично покачивалась на сцене... Он потрясал слушателей, брал в плен каждого из них всем своим существом, в котором образ поэта и созданное им слово сливались в неразрывное целое.
Вот за это веселие мути, —
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Аплодисменты захлестнули зал. Толпа неистовствовала. А Есенин читал одно стихотворение за другим: «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», «Пой же, пой. На проклятой гитаре…», «Все живое особой метой…».
Под конец последовали отрывки из поэмы «Страны негодяев». Среди присутствующих было немало тех, кто прекрасно понимал, что под обликом героя этой поэмы, Чекистова-Лейбмана, Есенин изобразил Троцкого, сторонника трудармий, принудительной милитаризации труда, который говорил, что «человек есть довольно ленивое животное».
Публика топала и свистела, вызывая Есенина. Он снова вышел на эстраду, снова читал, и до позднего вечера восторженные зрители не желали его отпускать.
Коммунистическая газета «Известия», редактируемая Овшием Нахамкисом в заметке об этом вечере отмечала, что в своём новом стихотворном цикле «Москва кабацкая» Есенин выражает жалость к умирающей Москве, которую большевицкий Октябрь выбросил за борт истории. «Страна негодяев», по мнению платных журналистов «Известий», была поэмой слабой.
