Будучи главным образом борцом за духовную свободу и за человеческое достоинство, Вольтер был очень далек от того, чтобы желать свободы политической и стремиться к какому-либо перевороту. Прославляя Англию и описывая жизнь англичан, он менее всего обратил внимания на их политические права и конституционные учреждения, хотя и не раз высказывал (более платоническое, впрочем) уважение к английскому парламенту и английским порядкам, при которых «у короля руки свободны, чтобы делать добро, и связаны, чтобы делать зло». В героический период своей жизни, в эпоху борьбы за веротерпимость и против крепостничества он писал д'Аржансону, что нужен не такой переворот, как во времена Лютера и Кальвина, а другой – именно переворот в умах людей, призванных к управлению народами. Политическим миросозерцанием Вольтера был «просвещенный абсолютизм», неограниченная власть монарха, умеряемая терпимостью и просвещением. Его взорам рисовался союз королей и философов, и он говорил, что главные враги тех и других – священники, которые несколько раз восставали против государей, тогда как философы с последними жили всегда в мире; перед ним было всемогущее государство, повинующееся голосу разума, и он уже видел залог будущих побед терпимости и просвещения в том уважении, с каким относились к нему самому, бойцу за эти идеи, прусский король, русская императрица, другие государи и князья.

Вольтер ждал общественных преобразований сверху, а не снизу, мало доверяя массе: «когда чернь пускается рассуждать, все потеряно», говорил он, – и в данном случае в его взглядах выражался своего рода аристократизм интеллигентности и обеспеченности, в силу которого он и вообще делал строгое различие между просвещенными людьми и чернью. Разум, писал он, например, д'Аламберу, восторжествует у порядочных людей (les honnêtes gens), свoлочь же (la canaille) вовсе не для него создана. Обратите внимание на католицизм, писал он Дидро: его нужно уничтожить у порядочных людей, оставив его у свoлочи. Порицая «ворчливых бедняков, кричащих против роскоши», Вольтер вообще находил нужным, чтобы в государстве существовали люди, у которых были бы лишь руки да охота работать при свободе продавать свой труд, так как эта свобода должна заменить им собственность. «Я понимаю, – говорит он еще, – под народом чернь (populace), у которой есть руки, чтобы жить. Я опасаюсь, что этот народ никогда не будет иметь времени и способности учиться; мне кажется даже необходимым, чтобы существовали невежды».

Сидящий Вольтер. Скульптура работы Ж. А. Гудона, 1781

Тем не менее, Вольтер хотел, чтобы этот народ был свободен от «ненавистного и унизительного рабства», под понятие которого он подводил и столь же несправедливое различие между благородными и незнатными. Он говорил, например, что лишь тогда уверует в божественное право рыцарей, когда увидит, что крестьяне рождаются на свет с седлами на спинах, а рыцари со шпорами на ногах. Не доверяя, таким образом, невежественной массе, Вольтер и ждал всего хорошего только от государственной власти, слушающейся голоса разума и проникнутой идеями просвещения. Свобода, в честь которой он написал известную оду и которую он прославлял, как необходимое условие благосостояния, определялась им, как зависимость от одних только, одинаковых для всех законов, но его не интересовал вопрос о внешних гарантиях такой свободы. Он верил в силу просвещения, думая, что оно одно в состоянии избавить человечество от рабства, от произвола власти, от насилий и несправедливостей, и в духовной свободе, т. е. в свободе мысли, совести, слова, печати видел лучшее средство к тому, чтобы восторжествовал разум.

Кто хочет определить, чего же желал Вольтер от властей в смысле упорядочения общественных отношений, тот должен обратиться к статье о законах в его «Философском словаре» (Dictionnaire philosophique). В требованиях, какие он здесь предъявляет, мы узнаем в сущности программу «просвещенного абсолютизма». Это – равенство граждан перед законом, обязанность всех платить налоги, пропорционально притом распределяемые, единство законов, меры и веса, ограничение законодательной власти церкви, подчинение духовенства государству, уничтожение духовных судов и десятины и т. п., т. е. другими словами, все, что в общественных отношениях оставалось еще от средневекового католицизма и феодализма, нашло противника в лице Вольтера, который, восставая во имя разума, просвещения, терпимости и человеческого достоинства против этих остатков старины, и указывал абсолютной монархии, выросшей на развалинах католико-феодального строя, задачу – построить новое государство и новое общество на началах разума. Во Франции это было общим желанием до середины XVIII в., когда вообще хотели только реформ, но не стремились еще к политической свободе; во второй же половине столетия, когда вне Франции стала проводиться программа «просвещенного абсолютизма», в самой Франции уже сделала большие успехи в умах идея политической свободы. Когда в 1774 г. Людовик XVI назначил министром Тюрго, действовавшего в духе «просвещенного абсолютизма», Вольтер радостно приветствовал это событие, как восход блестящей зари лучших дней, как наступление новой эпохи, как время, когда «царственная философия (l'auguste philosophie), которую так долго преследовали, начинает диктовать свои торжествующие законы». Эта радость Вольтера была, однако, непродолжительна.

Предчувствовал ли Вольтер революцию, которая разразилась через одиннадцать лет после его смерти? Указывают на одно место в его сочинениях, как на выражение именно такого предчувствия; «Французы, писал он однажды, всегда поздно достигают цели, но все-таки достигают. Свет все более и более распространяется, и при первом удобном случае произойдет страшная кутерьма. Счастлив тот, кто молод: он увидит еще прекрасные вещи». Было бы, впрочем, слишком смелым утверждать, чтобы Вольтер действительно предвидел страшный политический переворот.