Мандельштам принимает одиночество как залог свободы: оно позволяет ему прикрыть отчужденность от мира, противление ему под маской веселого шута. <…> [В стихотворении «Сегодня можно снять декалькомани…»] к современной [советской] реальности он относится с наскоком шалуна-ребенка. Он позволяет себе подтрунивать над государственной «святыней» – Кремлем:

Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни –
Хоть проса им насыпать, хоть овса!

Ядовитую насмешку вызывает колокольня Ивана Великого.

Стоит себе болван-болваном
Который век. Его бы заграницу,
Чтоб доучился. Да куда там!.. Стыдно.

Гротескно-иронический намек на сталинский изоляционизм, напоминающий времена Московского царства. Рискованные политические аллюзии привлекают Мандельштама: сравнивая панораму Москвы со звучным нутром рояля, он неожиданно вставляет двусмысленное обращение к «белогвардейцам»:

Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!

Народное междометие – не то убаюкивание ребенка, не то предостережение («все гули да гули, смотри как бы в лапти не обули») – вернее всего «дразнилка», как и все стихотворение. Мандельштам тешит себя, пробует свои силы, куражится, подтрунивает над властями, юмором до времени прикрывая трагический смысл происходящего. Так, вспоминая о медведе на привязи, он его называет «вечным меньшевиком природы».

Поспеть за веком Мандельштам не может:

Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
А между тем нельзя повременить...

В глаголе «повременить» слышится реминисценция из предсмертного монолога Бориса Годунова: «Повремени, Владыко патриарх...» <…>

Мандельштам субъективно чувствует, что время его обогнало: его втягивают в будущее – как ребенок идет в море вслед за взрослыми, – но его он уже не увидит, то ли потому, что погибнет, то ли потому, что на самом деле нового будущего не будет. Ведь завтрашний день более чем проблематичен:

В стеклянные дворцы на курьих ножках
Я даже тенью легкой не войду.

[«Стеклянный дворец», напоминающий] хрустальный дворец – образ «прекрасного» будущего, взятый у Достоевского, осложняется порочностью фундамента. Курьи ножки – одновременно обозначение новой архитектуры, модной в 30-е годы, и причастности ко злу (сказочное обиталище бабы-яги). Сохраняя отстраненность, Мандельштам нагромождает конкретные черты современного быта, хотя и включает их в негативные предложения:

Уж я не выйду в ногу с молодежью
На разлинованные стадионы,
Разбуженный повесткой мотоцикла,
Я на рассвете не вскочу с постели.

Но и в непосредственные описания Москвы Мандельштам вставляет подробности современного быта: телеграф, пневматическая почта, конвейер и т. д.

По книге Никиты Струве «Осип Мандельштам».