Основой этики Спинозы служит проповедуемая им идея о том, что воля или способность психической деятельности существенно не различается от ума. Она не что иное, как стремление разума удерживать идеи, которые ему приятны и освободиться от тех, которые ему неприятны. Желание – это идея, утверждающая или отрицающая себя.
Спиноза полагает, что тождественные по своей сущности, воля и разум параллельны в своем развитии. Воображению, представляющему вещи согласно нашим впечатлениям, соответствует в практической области страсть, инстинктивное движение, которое или влечет нас к объекту, или отвлекает от него. Когда то, что представляет нам воображение, способно придать большую напряженность физической и нравственной жизни, или, иначе, когда то, что нам представляет воображение, приятно и влечет нас к себе, то эта вполне элементарная форма хотения называется желанием, любовью, радостью, удовольствием. Когда же, наоборот, предмет воображения нам неприятен, потому что он по своей природе может уменьшать наше существо, то такая форма есть отвращение, ненависть, страх, страдание.
В практической сфере высшему пониманию соответствует воля, в точном смысле этого слова, то есть воля, освещаемая разумом и определяющаяся не приятным, но истинным. Только на этой ступени воля, еще совершенно пассивная на ступени инстинкта, становится активной, способностью. Мы действуем в строго философском смысле всякий раз, только тогда, когда в нас или вне нас происходит акт, которому мы служим полной причиной, или, другими словами, всякий раз когда в нас или вне нас, вне нашей природы происходит нечто такое, что может быть ясно и определенно объяснено только этой нашей природой. Мы пассивны, говорит Спиноза, когда в нас или вне нас происходит нечто такое, чему мы служим причиной только отчасти. Страдать, претерпевать – это совсем не значит не действовать; это значит только быть ограниченным в своей деятельности. Мы страдаем, поскольку мы части мира, модусы Божественного существа. Бог, вселенная не может страдать, потому что он не ограничен. Он чистый акт, абсолютная деятельность.
Бенедикт (Барух) Спиноза. Портрет работы неизвестного художника, 1665
Согласно Спинозе, в страсти человек – существо страждущее, то есть ограниченное, бессильное, раб вещей. Он может освободиться и стать деятельным только через разум. Понять мир, значить стать свободным от него. Всё понять, значит быть безгранично свободным. Страсть исчезает, как только у меня является ясное понятие о ней.Свобода – в мысли, и только в ней. Мысль также относительно пассивна, поскольку она ограничена воображением; но она может освободиться от власти воображения постоянным старанием, неуклонными усилиями. Так как свобода только в мысли, то наше понимание вещей есть мера нашей этики, нравственности. Нравственно, этично то, что развивает ум; безнравственно то, что омрачает или ограничивает его.
Добродетель заключается в переходе от страдательного состояния к деятельности, от инстинкта к разуму. Так как истинная этика состоит только в деятельности, то не может быть пассивной добродетели. Ненависть, злоба, зависть – не единственные пороки. Страх, надежда, даже сострадание и симпатия, с точки зрения Спинозы, уже не добродетели.
Действительно, надежда сопровождается чувством страха; сострадание – чувством жалости, симпатия – чувством страдания. Где есть жалость, боль, страдание, там есть ущерб нашему физическому и нравственному существу вследствие сокращения наших деятельных сил, ослабления нашей этической энергии, т. е. нашей добродетели. Добродетель – это энергия ума. Чувство, сопровождающее ее, непременно радостное, так как оно есть чувство нашей нравственной силы. Добродетель всегда радостна, и там, где нет радости, не может быть речи о добродетели.
Спиноза приходит отсюда к заключению, что человек, желающий подчинить свою жизнь законам разума, будет стараться возвыситься над жалостью. Он так же, как всякий другой и даже более всякого другого придет на помощь к своим нуждающимся братьям, но он сделает это по принципу, по разуму, а не из жалости. Таким образом, он будет действительно деятелен, действительно силён, действительно добродетелен (в первоначальном смысле латинского слова: virtus). Он будет силен, потому что его не будет сокрушать зрелище человеческих бедствий, а сокрушаться от этого зрелища он не будет потому, что он знает, что всякая вещь исходит из необходимости, присущей природе Бога и по неизменным законам. В этом и заключается, по мысли Спинозы, истинный смысл этики. Такая её трактовка очень близка к иудейскому и мусульманскому фатализму – той философской традиции, которая была Спинозе гораздо ближе, чем западноевропейская.
Спиноза говорит, что тот, кто вполне проникся этой истиной, не найдет ничего стоящего ненависти, смеха, презрения или жалости. Часто человек, слишком легко поддающийся ощущениям жалости, увлекается и совершает поступки, в которых впоследствии раскаивается. Мы никогда не можем знать, хорошо ли какое-либо действие, вызванное мимолетным душевным волнением; к тому же слёзы часто обманчивы. Конечно, здесь дело идет о человеке, который живет по разуму. Тот, который ни по принципу, ни по чувству сострадания не стремится придти на помощь своим собратьям, всегда и совершенно справедливо будет считаться существом извращённым. Если ничто соединённое с болью, страданием, страстью, не достойно называться добродетелью, ибо этика и добродетель есть синонимы энергии, деятельной силы, то на нравственную подавленность и раскаяние следует смотреть так же, как на сострадание. Кающийся вдвойне достоин сожаления, вдвойне несчастлив, бессилен, порочен.
Вывод отсюда тот, что этика есть не что иное, как человеческая природа, поскольку она способна производить те или иные действия, который не могут быть объяснены иначе, как законами этой природы. Мы нравственны, когда действуем; безнравственны, когда страдаем. Этика и могущество, согласно Спинозе, – синонимы.
Мы видим, что этическая теория Спинозы совершенно последовательно вытекает из его метафизических принципов. Как все существа исходят, по его мысли, из всеобщего Существа (Субстанция, Бог, или Природа) по вечным и необходимым законам, так и действия каждого существа вытекают из его особой природы с математической необходимостью. Каково дерево, таков и плод. Если Клитемнестра преступна, а Эдип несчастлив, то это потому, что природа супруги Агамемнона неизбежно влечет ее к преступлению, а природа фиванского царя безусловно располагает, его к целому ряду преступных деяний, которые в свою очередь вызывают целый ряд бедствий. Те же самые законы управляют физическим и этическим миром.
Один из современников, объясняющих Спинозу, говорит следующее. «Нет существенного различия между деяниями человека, движениями зверя и явлениями природы. Человек – то же животное за исключением некоторых редких моментов: его влечет движение крови, инстинкт. Необходимость подгоняет – и животное двигается, нравственное есть другое слово для физического». С этой точки зрения, в точном значении этого слова, нет греха; грех предполагает этический долг, который должен быть и мог быть исполнен, но который не был исполнен. Но с точки зрения детерминизма Спинозы, все, что может быть совершено, совершается, и все, что совершается, совершается необходимо, то есть, должно совершаться. Глупо говорить о пороках человечества; каждый есть то, что он должен быть или, лучше сказать, чем он обязан быть, ибо он таков, каким создала его природа, а что делает природа, то хорошо сделано.
По убеждению Спинозы, детерминизм (теория всеобщей неизбежной взаимообусловленности) должна сделать нас оптимистами и путем этического усовершенствования повести к той бескорыстной любви к миру, которая за каждою вещью признает её цену в совокупности существований, к той amor intellectualis Dei, философской любви к природе, которая есть вершина добродетели. Это чувство существенно отличается от того, что называют любовью к Богу в религии. Религиозная любовь к Богу имеет своим предметом воображаемое существо и соответствует той элементарной ступени ума, которую мы назвали воображением. Бог религии – индивидуум, личность, как и мы, способный, как и всякая действительная и живая личность к любви, гневу, ревности. Любовь, которую мы ощущаем к нему есть чувство личное, смесь любви и страха, радости и бесконечной ревности. Счастье, которое он нам даёт, очень далеко от совершенного блаженства, к которому мы стремимся. Философская же любовь к Богу есть, согласно Спинозе, чувство целиком бескорыстное. Объект его – не действующий по собственному произволу индивидуум, от которого мы ждем милостей, но существо, стоящее на вершине истинной этики: выше и любви, и ненависти.
Бог Спинозы не любит так, как люди; ибо любить, значит испытывать удовольствие, а испытывать удовольствие – значит чувствовать себя усилившимся, увеличившимся, достигшим большего могущества. Но существо, бесконечно совершенное не может усиливаться. Оно чуждо и ненависти, ибо ненавидеть – значит страдать, страдать же – значит чувствовать уменьшение своего существа, что невозможно для Бога. С другой стороны ненависть, которую некоторые испытывают в отношениях к Богу, ропот который они себе позволяют против него, возможны только с религиозной точки зрения, когда Бог рассматривается как личность, действующая произвольно. Ненавидеть, говорит Спиноза, можно только личность. Нельзя же серьезно ненавидеть Бога, рассматриваемого как необходимый порядок вещей, как вечная и невольная причина всего, что есть. Философ может только любить Бога или, по крайней мере, чувствовать по отношению к нему состояние удовлетворения, мира, полной покорности. Вот, это полное подчинение мыслителя высшему закону, это примирение души с необходимостями жизни, эту безграничную покорность природе вещей и называет Спиноза интеллектуальной любовью к Богу, источником вечного блаженства. В этом чувстве sui generis, различие между Богом и душой, между субстанцией и модусом сглаживается до такой степени, что любимый объект становится любящим субъектом, и наоборот. Интеллектуальная любовь человека к Богу, это любовь Бога к самому себе. Благодаря этой «заменяемости выражений», душа человеческая, подверженная уничтожению, поскольку она в своих функциях связана с жизнью тела, бессмертна в том, что в ней есть божественного, т. е., в интеллекте. Бессмертие души заключается не столько в бесконечном, существовании личности, как в сознании её, что она вечна в своей субстанции. Уверенность в том, что субстанция нашей личности вечна потому, что она есть Бог, изгоняет из души философа всякий страх смерти и наполняет её чистой этической радостью.
