XXII. Орден иезуитов

Общее значение иезуитов. – Разложение монашества. – Новые монашеские ордена. – Отличие от них иезуитов. – Игнатий Лойола. – Основание Societatis Jesu. – Распространение ордена. – Его внутреннее устройство и орденская дисциплина. – Деятельность иезуитов. – Иезуитская педагогия, мораль и политика.

Орден иезуитов играет слишком видную роль в истории реставрации католицизма и его реакции против всех передовых культурно‑социальных явлений, чтобы на нем не остановиться подробнее, тем более, что, возникши в южнороманских странах, он приобрел весьма скоро общеевропейское значение, как организованная сила католической реакции. Общий дух этого ордена в высшей степени характеристичен для возродившегося католицизма, а его деятельность постоянно замечается и в деле реформации самой католической церкви, произведенной на тридентском соборе, и в перевоспитании светского общества в строго католическом духе, и в той внутренней и внешней политике западных государств, которая имела отношение к борьбе католицизма с протестантизмом, начиная от аугсбургского религиозного мира (1555 г.) и кончая миром вестфальским (1648 г.).

Игнатий Лойола

Иезуиты не были единственным новым орденом, основанным в эту эпоху для надобностей католической церкви, так как старые ордена не соответствовали новым задачам, какие ставило церкви распространение протестантизма. Вообще католицизм не раз прибегал к созданию новых монашеских орденов или реформировал старые, когда представлялась необходимость какой-либо борьбы: например, в XIII в. в эпоху альбигойства и вальденства, были созданы нищенствующие ордена доминиканцев и францисканцев. Старые ордена часто, однако, приходили в упадок, так как общая порча церкви касалась и их. Доминиканский орден, славившийся своею ученостью, отстал от просвещения своего века, и победа гуманистов над его представителями в знаменитом рейхлиновском споре указывала на то, что не этому ордену было бороться с новыми, враждебными церкви движениями. Другие ордена состояли из невежественных монахов, своею алчностью и часто зазорным поведением возбуждавших против себя насмешки, негодование и ненависть, так что оппозиция против католицизма даже приняла преимущественно антимонашеский характер: гуманисты были принципиальными противниками аскетизма и врагами схоластического характера монашеской учености; моралисты и публицисты эпохи преследовали монахов сатирой и обличениями, и в том же смысле действовали предшественники реформации; народ, наконец, был недоволен праздностью и корыстолюбием монахов, а монастырское землевладение уже обращало на себя взоры дворянства и правительств, как возможная добыча. Не надо забывать и того, что из монашества подчас возникала и оппозиция против папства, как это было, например, в XIV веке, когда с развращенной курией вступили в борьбу минориты. Сама реформация в лице Лютера вышла из августинского монастыря, который быстро опустел после первых протестов Лютера, а примеру августинских монахов в Виттенберге последовали и монахи других орденов. Где не сами они уходили, там их выгоняли насильно, когда началась секуляризация монастырской собственности. Новые воззрения на монашеские обеты стали проникать и в католическую среду, и все это вносило еще большее разложение и расстройство в жизнь монастырей. Но в католических нациях были элементы, не тронутые ни гуманизмом, ни реформацией, да и в самих монастырях не было недостатка в людях, верных обетам аскетизма и преданных интересам церкви. Реформация во многих из них даже оживила католические чувства, а церковь не могла отказаться ни от принципов аскетизма, ни от той помощи, какую оказывали ей разные ордена, и вот, результатом этого было преобразование старых и основание новых орденов, так что реформация, наносившая удар монашеству там, где она утвердилась, содействовала, наоборот, его возрождению в странах, оставшихся за католическою церковью. В 1528–29 гг. часть францисканского ордена получила новое устройство и сделалась известной под названием капуцинов (от капюшона остроконечной формы). Хотя последние пришли было в столкновение с курией, тем не менее на них была возложена задача проповедовать простонародью, от которого они не отличались ничем – ни своею неопрятностью, ни грубостью понятий, ни резкостью и часто неприличностью выражений; из Италии капуцины распространились по Франции, Испании, Германии, Швейцарии. Около 1540 г. возникли и другие ордена. Не перечисляя их всех, отметим урсулинок, взявших на себя воспитание детей в строгом католицизме (учр. 1538 г., утвержд. 1544); театинцев, учрежденных для воспитания будущих священников в строгих нравах, – орден, к которому принадлежал кардинал Караффа (папа Павел IV); ораторийцев или тринитариев (братство св. Троицы) – для поддержания благочестия в духовенстве. Упомянем еще вообще, что разные другие религиозные братства и общины брали на себя заботы о бедных и больных, поддержку в простом народе нравственности, обучение детей и т. п., так что монашество, позабывшее было материальные и духовные нужды народа, которым оно служило в былые времена, опять стало брать на себя труды по общественной благотворительности, народному образованию и моральному воспитанию масс, что весьма сильно содействовало возрождению католицизма и развитию аскетических стремлений в самой церкви. Вся история второй половины XVI в. и следующего столетия наполнена примерами появления новых братств и общин с благочестивыми целями или отдельных личностей, прославившихся святостью жизни и подвигами благотворения, вроде итальянца Карла Борромея (1538–1584), савойца Франсуа де Саля (1567–1622), француза Венсана де Поля (Saint Vincent de Paul, 1576–1666) или испанца Иосифа Каласансе (1556–1648), основателя ордена пиаров (fratres scholarum piarum), поставивших своею задачею бесплатное обучение детей.

Все это была, однако, реставрация средневековой старины: совершенно новые явления мы встречаем только в ордене иезуитов. Хотя многие из орденов, возникших в XVI в., имели своею задачей поддерживать католицизм против разрушительного действия реформации, тем не менее ни один не делал из этого прямой своей задачи, как иезуиты: все остальные ордена были учреждаемы со специальными целями – или проповеди простонародью, или образования духовенства, или обучения детей и т. и., тогда как деятельность иезуитов отличалась крайним разнообразием, получила характер универсальный. С другой стороны, многие другие братства имели чисто местное значение, утвердившись, главным образом, в одной какой-либо стране, а иезуиты распространились по всем европейским государствам, покрыв сетью своих учреждений всю Западную Европу и даже начав играть важную роль в странах внеевропейских – в роли миссионеров и колонизаторов. Но что особенно важно, средневековой аскетизм в ордене иезуитов был, так сказать, заменен дипломатическим искусством нового времени, благодаря чему возрожденный католицизм и получил совершенно новый характер. Родоначальниками ордена были преимущественно испанцы (с португальцами) и итальянцы; можно сказать, что до фанатизма преданная католической церкви Испания поставила ордену его цель служить этой церкви, тогда как Италия, в которой папство давно сделалось по своему характеру учреждением мирским, и где особое развитие получили не стеснявшаяся средствами политика («макиавеллизм»), тонкое дипломатическое искусство, индифферентная к истине софистика, – создала систему средств, которыми орден достигал своих целей. Всякими, дозволенными и недозволенными, средствами иезуиты содействовали внутреннему возрождению в католицизме его средневековых начал, закрепляли связи между католиками разных стран и св. престолом, содействовали организации сил католицизма для борьбы с ересью, возвращали в лоно церкви отпавших её членов, вознаграждали убыли католицизма новыми приобретениями, направив свою деятельность и на православный Восток[2] и на внеевропейские страны. При этом они занимали самые разнообразные положения в церкви, государстве и обществе, выступая в роли духовников и советников государей, политических и дипломатических агентов, светских и простонародных проповедников, воспитателей и наставников юношества и организаторов, начальников, учителей публичных школ, ученых и писателей, благотворителей и христианских миссионеров в других частях света. Поэтому среди членов ордена находилось место для людей разных способностей, настроений и характеров, и деятельность их разнообразилась до бесконечности в зависимости от личных качеств самих деятелей и тех людей, с кем приходилось иметь дело, от самого свойства той или другой политической, педагогической, литературной или всякой иной задачи, от той, наконец, культурно‑социальной среды, в какой приходилось действовать. И вместе с тем орден имел организацию, в которой были соединены принципы католической иерархии с такими началами, на каких обыкновенно бывают основаны военная дисциплина и бюрократическая тайна или весь строй и все поведение тайных обществ.

Основателем ордена был испанский дворянин Игнатий (Иниго) Лойола (1491–1556), но настоящим его организатором, без которого орден, быть может, и не получил бы такого значения, был преемник Лойолы Диего Лайнес (ум. 1565 г.), один из видных деятелей тридентского собора, при котором (1558 г.) иезуиты окончательно приняли написанный Лойолою устав (Constitutiones) собъяснениями (declarationes) нового своего начальника, и членам ордена разрешено было вести светский образ жизни.

Лойола в ранней юности был пажом при дворе Фердинанда Католика, но праздная жизнь придворного кавалера ему надоела, и стремление к подвигам и приключениям, воспитывавшееся в то время, между прочим, и чтением рыцарских романов, увлекло его в военную службу. Тридцати лет от роду он участвовал в войне Карла V с Франциском I, во время которой однажды ядро раздробило ему правую ногу; пришлось подвергнуться мучительной операции, после которой он остался все‑таки хромым. Во время продолжительного лечения Лойола предался чтению житий святых, которое направило его страстную и деятельную натуру к новой цели – служить св. церкви в качестве духовного рыцаря, так как святые подвижники, жизнеописания которых он читал, увлекли его воображение и своим героизмом, и своею славою. Это было, однако, религиозное настроение, весьма отличное от того, которое несколько раньше сделало Лютера монахом: если немецкий реформатор, идя в монастырь, заботился прежде всего о своем личном спасении, то целью стремлений Лойолы было служение церкви, как он только и мог его, конечно, понимать при своем строго католическом воспитании и рыцарском настроении, нисколько не сомневаясь в том, что это богоугодное дело доставит ему небесную славу. Указанный переворот в жизни Лойолы произошел в том самом году (1522), когда в Германии уже начиналось реформационное движение, и весьма естественно, что для рыцаря католицизма борьба с ересью должна была впоследствии сделаться одною из главных задач. Случилось это, впрочем, не сразу. Вскоре по выздоровлении Лойола отправился в Монсеррат, где был чудотворный образ Богоматери, повесил при этой иконе свой меч и с посохом в руках простоял целую ночь у неё на страже, подобно тому, как это делали романтические рыцари, оказывая тем почет дамам своего сердца. Затем он задумал идти на богомолье в Святую Землю в подражание прежним паломникам и крестоносцам, но это ему удалось не тотчас же, по причине заразной болезни, свирепствовавшей на Востоке. На некоторое время он поступил в один доминиканский монастырь, где удручал свою плоть аскетическими подвигами, – по преданию, жил даже в какой‑то пещере, – и до такой степени расстроил свое здоровье, что его стали посещать галлюцинации религиозного характера: ему являлись Христос, Св. Дева; он видел отверстые небеса и мучения грешников в аду. В 1523 г. он, питаясь подаянием, добрался наконец до Иерусалима с планом обращения турок в христианство: это было временем развития турецкого могущества, угрожавшего всему христианству, и не мудрено, что у Лойолы явилась мысль соединить паломничество в Палестину с миссионерством среди магометан. План был совершенно фантастический: Лойола не знал по‑турецки, совсем не был знаком с учением Магомета, да и в христианском богословии оказался весьма слабым. Палестинские францисканцы, к которым он явился, отнеслись к нему с величайшим недоверием и постарались его выпроводить на родину. Лойола понял тогда необходимость образования и стал учиться в разных испанских школах грамматике, философии, богословию, навлекая на себя своим странным поведением подозрение инквизиции, два раза подвергавшей его даже заключению и допросу и чуть было не приговорившей его к сожжению. Тридцати слишком лет от роду Лойола отправился в Париж, чтобы закончить в этом городе свое образование, продолжая жить в крайней нищете и питаться милостыней. Здесь он сблизился с савойцем Лефевром, испанцами Франциском Ксавьером, Алонзо Сальмероном, Диего Лайнесом и Николаем Бобадильей, а также с португальцем Симоном Родригесом, которых и склонил к мысли об основании ордена для обращения в лоно истинной церкви неверных и еретиков, ибо протестанты в это время (1534 г.) уже заставляли сильно о себе говорить. К этому маленькому обществу скоро (1537 г.) присоединилось по одному французу (Жан Кодюр), женевцу (Ле Же) и нидерландцу (Паскаль Бруэ), так что с самого начала намечался уже интернациональный характер будущего ордена. Сделанная затем Лойолою новая попытка отправиться в Турцию не удалась. По случаю бывшей в то время войны сам он и сопровождавшие его товарищи задержались в Венеции, где народ начал смотреть на них, как на святых, а подозрительные власти наоборот – как на людей опасных: здесь они совершали полные самоотвержения подвиги, посвятив себя уходу за больными, страдавшими самыми отвратительными болезнями, а своею экзальтацией Лойола и ранее уже обращал на себя внимание испанской инквизиции, так что в случившихся в Венеции с маленькой компанией неприятностях не было ничего удивительного. Еще ранее члены будущего ордена дали торжественный обет в случае неудачи миссионерства в Палестине отдать себя в полное распоряжение папы и в 1538 г. привели в исполнение этот обет, когда для них вполне выяснилось, что наилучшим образом они могли бы служить церкви, борясь с протестантизмом, и когда их мысль об основании Иисусовой дружины (phalanx Jesu, позднее societas Jesu) достаточно созрела, чтобы осуществиться. Тогдашний папа, Павел III, долго колебался согласиться на их просьбу разрешить основание нового ордена. Он сам находил странности в поведении Лойолы и притом не соглашался с некоторыми пунктами проектированного устава, а кроме того, его отговаривали от согласия представители других орденов, вообще ревниво относившихся друг к другу и не благоволивших к основанию новых орденов. С другой стороны, однако, будущие иезуиты, живя в Риме, своим аскетизмом, проповедничеством, делами благотворения из собираемой милостыни, успели уже настолько прославиться, что португальский король просил у Лойолы миссионеров для Индии, и в Португалию на этот зов отправились Ксавиер и Родригес. Только осенью 1540 г. Павел III, увидевший в конце концов во всем этом перст Божий («digitus Dei hic est»), буллою «Regimini militantis» утвердил орден, первым пожизненным генералом которого вскоре был избран сам Лойола, еще до основания ордена, как и товарищи его, принявший сан священника.

Так как члены «Societatis Jesu» отдавали себе в безусловное распоряжение папы, как наместника самого Бога на земле, то на новый орден посыпались вскоре всякие блага и привилегии. В 1540 г. число членов «Общества Иисуса» было определено шестьюдесятью, но в 1543 г. ему дано было право иметь неограниченное число членов. Далее, в сороковых же годах, при Павле III, члены ордена получили право повсеместной – на улицах и в церквах – проповеди и повсеместного исполнения церковных треб (исповеди и причащения), а также право отпущения грехов в некоторых таких случаях, которые были папскими (causae papales), и были освобождены от подчинения епископам, и генерал иезуитов был объявлен подвластным помимо каких бы то ни было инстанций самому папе. Далее, при том же папе началось освобождение членов ордена от некоторых монашеских обетов и обязанностей, продолжавшееся и при преемниках Павла III. Сначала именно им было дозволено не собираться на те церковные службы («часы»), которые священник может прочесть в своей комнате; потом были установлены в ордене духовные и светские коадъюторы, т.е. такие члены, которые, вступая в орден, не давали бесповоротного обета ему служить. Папа Юлий III сделал исключение из обязанности соблюдать обет нестяжания для тех членов, от которых польза церкви требовала жизни среди богатых людей, и разрешил учреждениям ордена владеть недвижимою собственностью, сохраняя тем не менее привилегии нищенствующих орденов (1550 г.), а потом освободил высших его сановников от обета безусловно повиноваться приказаниям, касавшимся миссионерства (1555 г.). Наконец, уже по смерти Лойолы иезуиты, как они стали называться около этого времени, были освобождены от монастырской жизни, и общество перестало быть обыкновенным монашеским орденом, получив характер небывалого еще в католической церкви учреждения – обширной международной духовно‑политической корпорации, со своеобразными устройством и дисциплиной, приемами и целями деятельности, моральными и политическими учениями.

Орден иезуитов распространил свои учреждения и навербовал себе членов в разных странах Европы весьма быстро. Вот некоторые цифры, которые свидетельствуют о том, как он возрастал в течение двух веков своего существования до уничтожения его во второй половине XVIII столетия. Число его членов, равнявшееся только одной тысяче в год смерти Лойолы, доходило в начале тридцатилетней войны, т.е. через две трети века до тринадцати тысяч: значит, средним числом в каждые десять лет число его членов увеличивалось на две тысячи; около 1750 г., когда против ордена началось гонение, в нем насчитывалось уже двадцать две тысячи членов. В 1574 г. иезуиты обладали 125 учебными заведениями, в 1608 г. – 306, в 1616 г. – 372, в 1681 г. – 578, т.е. в сто сорок лет со времени основания ордена в нем средним числом прибавлялось по четыре новых учебных заведения в год. Ранее всего иезуиты утвердились в Италии, Португалии и Испании, в последней стране несмотря на то, что ни Карл V, ни даже Филипп II сначала особенно дружелюбно к ним не относились. На Италию и Пиренейский полуостров приходилось и наибольшее количество первоначальных «провинций» ордена, которых на общее число 12 (вскоре 14) было в Италии 3, а в государствах Пиренейского полуострова 7 (в 1556 г.), тогда как особая польская провинция образовалась только в 1574 г., разделилась же на польскую и литовскую лишь в 1608 г. В 1626 г. число провинций ордена доходило уже до 39 (с 16 тысячами членов). Вне Италии, Португалии и Испании иезуиты имели большой успех в католических землях Германии, где они утвердились довольно рано, особенно в Баварии и Австрии: Бобадилья и Ле Же уже в конце сороковых годов XVI века действовали в Баварии. Здесь иезуиты завладели Ингольштадтским университетом. В начале пятидесятых годов они основались и в Вене; тамошний университет тоже подчинился их влиянию. Из немецких иезуитских школ вышли многие деятели тридцатилетней войны. Около того же времени и все еще при жизни основателя своего ордена иезуиты сделали попытку утвердиться во Франции, но встретили отпор со стороны высшего духовенства, парламента и Сорбонны. Высший клир все еще был проникнут идеями галликанизма, тогда как иезуиты стояли на ультрамонтанской точке зрения, парламент усматривал политическую опасность со стороны этого ордена, Сорбонна находила его излишним и даже вредным для монашества в виду того, что иезуитам дозволено было вести светский образ жизни. Лишь при Карле IX основали иезуиты во Франции весьма быстро прославившийся collège de Clermont. В эпоху же религиозных войн они были желанными союзниками для фанатических католиков. В конце XVI века политические покушения (на жизнь Генриха IV) привели было к временному удалению иезуитов из Франции, но в начале XVII века они были возвращены, так как Генрих IV думал воспользоваться их услугами в политических интересах Франции и даже сделал одного иезуита своим духовником. Первая мысль о приглашении иезуитов в Польшу для воспитания молодежи была высказана еще на варшавском синоде 1561 г., но тогда она встретила возражение в том смысле, что в стране найдутся и свои наставники. Впервые призвал их в свою епархию вармийский (Ermland) епископ, позднее кардинал, Гозий, один из наиболее видных представителей католической реакции, которого за его деятельность на тридентском соборе протестанты прозвали «богом папистов», и который внушал Сигизмунду‑Августу крайне реакционные меры против еретиков. Еще на тридентском соборе он вошел в сношения с Лайнесом по поводу приглашения иезуитов в Польшу. В 1564 г. прибыла их партия в вармийскую епархию, а в следующем году в Брунсберге была открыта иезуитская коллегия. После этого и в чисто польских епархиях (вармийская была населена немцами и не подчинялась архиепископу гнезненскому, который был примасом Польши) стали основываться иезуиты, прежде всего в соседней епархии плоцкой, где епископ Носковский (1566 г.) основал иезуитскую школу (в Пултуске). Как известно, Стефан Баторий и Сигизмунд III оказывали особое покровительство ордену.

Не довольствуясь деятельностью в католических странах, иезуиты направили ее и на иноверные земли. В Дуэ, Реймсе и Риме существовали иезуитские школы для молодых англичан католического вероисповедания. В восьмидесятых годах XVI века в самой Англии проживало около трехсот тайных иезуитов. В семидесятых годах иезуиты проникли в Швецию ко двору Иоанна III; из них особенно прославился Антонио Поссевино, имя которого упоминается и в русской истории. Известны также иезуитские покушения на православие и в польско‑литовской Речи Посполитой, и в Московском государстве. В начале XVII века орден утвердился (правда, ненадолго) даже в Турции (иезуитская коллегия в Галате). Мы не говорим уже о миссионерской деятельности иезуитов во внеевропейских странах (в Ост‑Индии и Японии, где действовал Ксавиер, в Китае, в Абиссинии, в Мексике и южной Америке, где они даже основали в начале XVII века целое государство – Парагвай – в зависимости от испанского короля). Все эти «провинции» с их разнообразными учреждениями и многочисленными членами были тесно связаны между собою весьма искусною организацией, в которой царствовала строжайшая дисциплина.

Во главе ордена был поставлен пожизненный генерал, живший в Риме, где под влиянием иезуитов находились и разные религиозные учреждения. Между последними особенно были важны национальные коллегии (collegia nationalia) для подготовки католических миссионеров в протестантских землях, отданные в начале XVII века в заведование особой конгрегации распространения веры (congregatie de propaganda fide). Высшее инквизиционное судилище (congregatie sancti officii) также было под влиянием иезуитов. Таким образом, орден иезуитов со, своим генералом в Риме входил в состав центральных учреждений католицизма, возникших для борьбы с протестантизмом. Самый орден был основан на началах строгой централизации. Генералу принадлежала безусловная власть над отдельными членами ордена, но при самом генерале начальники провинций (провинциалы) назначали особого адмонитора, дабы контролировать его действия, и четырех (или шесть) ассистентов в качестве совещательной коллегии. Таким образом, сам генерал был ограничен в своих действиях необходимостью сообразоваться с приставленными к нему лицами, а общее собрание, или генеральная конгрегация ордена, в которой принимали участие только высшие чины, и которой принадлежала законодательная власть, имела право и сместить генерала в случае важных проступков с его стороны. Во главе отдельных провинций стояли провинциалы, назначавшиеся генералом обыкновенно на три года точно так же, как и другие начальствующие лица, находившиеся во главе отдельных учреждений (ректоры, супериоры). Все они были обязаны посылать генералу периодические отчеты. Под управлением генерала, провинциалов и низших властей находилось целое иерархически расчлененное общество, и для достижения высших ступеней нужно было обыкновенно пройти длинную школу, так сказать, дрессировки в послушании ордену. Молодые люди отбывали сначала новициат в особых общежитиях, где изучался их характер, а сами они приучались жить только интересами ордена, отрываясь от всех мирских воспоминаний и связей, так что, например, для них даже родители становились «бывшими родителями». По окончании искуса эти послушники делались коадъюторами, служа ордену часто в роли прислуги или простых рабочих (светские коадъюторы). Следующею ступенью в иезуитской иерархии были схоластики («школьники»), занимавшиеся сначала сами изучением разных наук, а потом обучением им других; вступление в схоластики сопровождалось обетами монашества, а между 20 и 25 годами схоластики обыкновенно делались духовными коадъюторами ордена. которым уже поручались разные должности. Дальнейшую ступень составляли священники, в свою очередь разделявшиеся на две категории: трехобетных и четырехобетных профессов (professi trium votorum и profesi quattuor votorum). Первые из них давали обыкновенные обеты монашества, вторые присоединяли к ним еще обет отправляться по приказанию папы беспрекословно куда бы то ни было; они‑то и составляли зерно общества (congregatie professa), и из них же выбирались начальники провинций и отдельных более важных учреждений. Кроме пяти чинов, составлявших весь орден (послушники, схоластики, коадъюторы и профессы обеих категорий), у него были еще внешние члены, или так называемые аффилированные, с которыми не нужно смешивать еще настоящих, но тайных иезуитов, скрывавших свою принадлежность к ордену. Аффилированными к ордену лицами могли быть и духовные, и светские люди: между первыми встречались прелаты, между вторыми – даже государи, как, например, в эпоху тридцатилетней войны оба царствовавшие тогда императора (Фердинанды II и IIІ).

Для членов ордена существовали свои общежития с особыми начальниками: послушнические дома, коллегии, дома профессов. Все эти учреждения находились под постоянным и бдительным надзором. Члены ордена имели и свое особое платье, не походившее на монашеское, бывшее скорее костюмом светских ученых – черные кафтан, плащ и шляпу с загнутыми полями. Кроме того, орденские правила определяли и мелочи поведения – как ходить, как разговаривать, какое выражение лица принимать, как вести себя дома и в общественных местах и т. и. Внешность вообще играла большую роль у иезуитов: они предпочитали вербовать в свой орден обладателей приятной наружности, учили утонченным манерам, искательным и вкрадчивым приемам обращения, располагающей интонации голоса, потому что все это были средства уловлять людей в сети ордена. Ради этого аскетический идеал измождившего свое тело, сурового по своей внешности монаха был не в расчетах иезуитов. «Хотя, говорилось в их правилах, слишком большая забота о жизненных потребностях и достойна порицания, но отнюдь не стоит пренебрегать здоровьем и силою, предназначенными на пользу служения Богу. Следует избегать обременительной работы: она, утомляя тело, вредно действует и на дух. Непомерные умерщвления плоти, бдения, лишения, труды, очищения покаянием и т. д. могут влиять дурно на существо человека. Кто пользуется наилучшим положением в этом мире, тот полезнейший член ордена».

При своем устройстве иезуиты не могли принимать в орден первого встречного. Они изучали жизнь каждого, желавшего присоединиться к ним; изучали свойства его характера и требовали от него полной откровенности. Такой искус продолжался довольно долго, и того, кто оказывался годным, принимали в орден лишь по истечении известного срока (в «неофиты» можно было поступать 14‑ти лет от роду). Годным считался тот, кто особенно обещал отличаться безусловным повиновением, одною из главнейших обязанностей иезуита. Вот что говорит сам Лойола о послушании членов своего ордена: «Пусть другие религиозные братства превосходят нас воздержанием, бдением и лишениями в пище и одежде; по безусловному повиновению и отрешению от собственной воли и суждений братья нашего ордена далеко оставят других за собой»... «Вы обязаны, – говорил он еще, – слепо стремиться волею вашею к цели, выставленной вам высшими, и допустить склонить вас без всякого сопротивления по примеру Авраама, решившегося безусловно принести сына своего в жертву. Несовершенное повиновение имеет к собственному несчастию два глаза, совершенное же – слепо, но в этой‑то слепоте и заключается мудрость его и достоинство»... «Следует повиноваться слепо, развивал ту же мысль Родригес, – т.е. не доискиваться, почему нам дается известное приказание, а исполнять потому только, что этого требует высший, и долг повиновения предписывает такое отношение к делу». Одному неофиту Лойола сказал: «Volo et nolo non habitant in hac domo». Такие же предписания мы находим и в уставе ордена: «Каждый должен быть убежден, что с теми, которым суждено жить и выносить все беспрекословно, высшие над нами распоряжаются, как с трупами. Да ведает каждый, что желающий пребывать в повиновении должен уподобиться посоху в руках высших, управляющих им под руководством божественного Провидения, или явиться трупом, которому можно придать любое положение». Выражение «perinde ac cadaver» [«как труп»] – обозначало безусловное повиновение. Для того, чтобы никто не уклонялся от общей дисциплины и исполнения своих обязанностей, введено было тайное наблюдение за всеми, и члены ордена обязаны были доносить на своих товарищей своим начальникам, почему между отдельными иезуитами существовало постоянное недоверие. Вот что говорит об этом иезуит Мариана (1535–1624), автор книги «О недостатках Общества Иисуса»: Устав утвержден на цензуре и доносе, отчего желчь разливается по всему телу и производит повсеместную желтуху. Никто не смеет доверять собрату из боязни, чтобы тот его не выдал или не стал домогаться на чужой счет милости начальника или генерала». Поэтому вся жизнь иезуита подчинена была строгой дисциплине. Иезуит должен был отказаться от своих родственников, все письма, которые он получал, живя в общежитии, просматривались старшими, без особого дозволения ему запрещалось читать книги, выходить одному на улицу, хранить что-либо под замком. Цели и деятельность ордена известны были только старшим, и лишь один генерал мог знать все, хотя и за ним шпионили. «Никакой монарх в свете, говорится в одном свидетельстве середины XVII в., не может иметь таких сведений, как генерал иезуитов. Число ежегодных официальных донесений простирается до 1584, не считая частных сообщений и рапортов ректоров об учителях коллегий. Ежемесячные отчеты 37 провинциалов к концу года возвышаются до цифры 444; от начальников коллегий получается 2448 отчетов; от начальников резиденций – 1360; каждые три месяца 59 начальников новициата доставляют более 236 отчетов; наконец, по крайней мере два раза в год 1048 консультаторов присылают 2096 рапортов». При этом соблюдалась самая строгая тайна, и употреблялись иногда особые шифры.

Для исполнения всех тех обязанностей, какие орден налагал на своих членов, нужны были разные характеры, разные способности, и иезуиты в этом отношении каждому своему сочлену находили подходящее место. Поэтому в ордене встречались люди самых противоположных качеств: фанатики, готовые мучить других и сами идти на мучения, и расчетливые политики; добряки, служившие орудием в чужих руках, и бессердечные эгоисты, не останавливавшиеся ни перед какими средствами, и т. д. Разнообразная деятельность ордена, члены которого занимались самыми неодинаковыми профессиями, требовала и соответственных тому людей, но, кроме того, иезуиты должны были приспособляться и сами к обстоятельствам. Мы увидим еще, что на принципе приспособления к обстоятельствам были основаны в частности и этика, и политика иезуитов, но та же черта проходит и через всю их деятельность вообще: в качестве духовников это были самые покладистые руководители, облегчавшие людям возможность грешить, не тревожа своей совести, что особенно было важно по отношению к государям, делавшим иезуитов своими духовными отцами; в качестве педагогов они подлаживались к воспитанникам и, подметив их слабые стороны, эксплуатировали их в целях ордена. Где важны были благочестие и благотворительность, там иезуиты отличались этими качествами; где дорожили образованием, они устраивали школы и давали бесплатное обучение; на ученых людей они действовали своей эрудицией, своими литературными трудами, на народные массы – особою пышностью богослужения, внешнею занимательностью проповеди, в которую вставлялись смешные анекдоты, остроты, шутки и т. п. Как миссионеры, они приспособлялись даже к верованиям и обычаям язычников, делая уступки их суевериям, позволяя соблюдение их обрядов, скрывая подробности христианского учения, если замечали, что последние шокировали язычников, одним словом, довольствуясь нередко чисто внешним присоединением их к христианству. Все это и многие другие факты той же категории относятся к основному принципу деятельности иезуитов – не становиться в слишком резкую оппозицию к мнениям и привычкам того общества, на которое нужно было действовать, напротив, приспособляться, прилаживаться к нему, Ісогда нужно, потакать ему, поощрять даже его дурные наклонности, ибо и это могло быть направлено А. M. D. G. (ad majorem Dei gloriam, каков был девиз ордена).

Главными средствами, которыми действовали иезуиты, были педагогия и дипломатия, имевшие свои особые руководящие начала, главным образом в моральных и политических воззрениях ордена. Иезуиты основали громадное количество школ, с которыми часто не могли соперничать школы протестантские по собственному сознанию самих протестантов. Иезуиты были хорошими организаторами и в школьном деле. Они завели в нем образцовые внешние порядки, лучшие методы обучения, приспособив к возрасту учеников бывшее тогда в ходу классическое образование. В иезуитские школы даже протестанты нередко отдавали своих детей, видя все преимущества новых школ. Сам знаменитый Бэкон Веруламский находил, что лучшей системы образования юношества, как та, которая была в иезуитских классах, не могло существовать. Иезуиты, действительно, прилагали большое старание к развитию школьного дела в духе той «ratio studiorum», которая была интегральною частью их «конституции». Но вся их система была на деле простою дрессировкою ума без сообщения ему способности ксамостоятельному развитию: ученики иезуитов выучивались не только читать, но и говорить, писать, даже сочинять стихи по‑латыни, приобретали массу знаний в виде хронологических дат, знаменитых изречений, анекдотов, знакомились с философией и богословием по средневековым методам и воззрениям, но настоящей науки, не испорченной очищениями ad usum scholarum, в этой системе не было. Рука об руку с этим шло воспитание в духе безусловного повиновения и нерассуждения, соперничества между товарищами и взаимного шпионства, наушничества и потакания нравственным недостаткам, когда это казалось удобным или выгодным для воспитателей, для ордена или для церкви. Одним словом, это была система, которою калечились и ум, и нравственное чувство подрастающих поколений, потому что и в школу иезуитами вносились те же приемы, с какими они действовали в жизни, являясь при дворах государей духовниками, советниками, посланниками, интригуя при высокопоставленных лицах и вождях политических партий, сея раздоры между нациями, исповеданиями, классами общества, между государями и их подданными и т. п. И педагогия, и политическая деятельность иезуитов имели одни и те же руководящие начала в том, что всем следует пользоваться, ничем не нужно пренебрегать, если только это может служить «к вящей славе Божией».

Иезуитская мораль совершенно убивала личное начало в жизни человека. Лойолою был составлен особый план «духовных упражнений» (exercita spiritualia), посредством которых человек должен был доводить себя путем искусственной экзальтации до состояния, когда можно было вкушать высшее блаженство, отказываясь от собственных суждений, от собственной воли, сознавая себя лишь служебною частью целого. Слепое повиновение равным образом могло осуществляться лишь при полном отречении человека от своего я: младший должен был, как мы видели, стать как бы трупом, которому старший придает какое угодно положение. Индивидуальная совесть вынуждалась, так сказать, молчать перед коллективною совестью целого ордена, потому что требование послушания не знало никаких ограничений. Прежнее иерархическое повиновение «даже до смерти» имело свои пределы в тех случаях, когда старшие стали бы приказывать младшим совершение каких‑либо поступков, имеющих значение смертных грехов, у иезуитов же начальник брал на себя полную моральную ответственность за все поступки подчиненных, совершенные по его приказанию, так как у подчинённых не могло быть ни своего суждения, ни своей воли, ни, следовательно, своей совести, раз предполагалось, что то или другое совершается ad majorem Dei gloriam. Отсюда было недалеко до разрешения грешить с принятием греха старшим на самого себя и до знаменитого оправдания средств целью («цель оправдывает средства»), хотя оно и не было специальным иезуитским изобретением. Не меньшую знаменитость, чем это «правило», получила так называемая «reservatio mentalis», разрешавшая говорить неправду под тем условием, чтобы правду держать в уме, или думать при этом о чем‑либо постороннем, или же суживать смысл даваемого обещания и приносимой присяги и ставить их исполнение в зависимость от умалчиваемых условий. Тем же духом проникнута и иезуитская теория, известная под названием пробабилизма: грешит человек лишь тогда, когда сознательно совершает заведомый грех, но если относительно поступка существует лишь вероятность греха, то совершать его можно даже вопреки голосу совести. Иезуиты, учившие в своих школах искусству защищать диаметрально противоположные тезисы, в качестве духовников создали целую казуистическую теорию, которою оправдывались разные грехи, и в духе этой теории писались целые руководства для исповедников. Самое существо морали убивалось грубым утилитаризмом иезуитской этики, тем более, что и голос совести должен был молчать перед мнением какого‑либо авторитета или повелением папы, хотя бы он предписывал грех и осуждал добродетель. Эта легкая, покладистая и выгодная мораль была весьма сильным орудием в руках иезуитов. В богословском споре об оправдании они стали на точку зрения, диаметрально противоположную протестантской, признав свободную волю и собственные усилия человека в деле спасения: естественная свобода ведет к греху, отпускаемому лишь церковью, а при спасении собственными заслугами нужно духовное руководство со стороны той же церкви, – вот почему иезуитам удобно было принять теорию свободной воли и собственных усилий человека.

Иезуиты не оставили без своего внимания и области теоретической политики. По вопросам этого рода они написали несколько трактатов, сделавшихся в свое время знаменитыми. Цельной системы они не выработали, потому что их политические теории обусловливались не какими‑либо определенными принципами, а обстоятельствами места и времени. В этом отношении весьма любопытен пример польских иезуитов. Члены ордена явились в Польшу со строго монархическими принципами, в духе этих принципов учили и проповедовали, за что и пользовались, например, покровительством Стефана Батория. Так продолжалось до первого десятилетия XVII в., когда одновременно против Сигизмунда III и против иезуитов произошло в известной части шляхты значительное движение. Тогда иезуиты повернули фронт, сделались защитниками шляхетской «золотой вольности», которую, как они старались убедить шляхту, лучше всего можно было охранить только в союзе с самым строгим католицизмом. Знаменитый Петр Скарга еще около 1600 г. развивал в своих «Сеймовых проповедях» (Kazania sejmowe) идеал католической монархии, но вскоре после того, как обнаружились бессилие королевской власти и недовольство шляхты, иезуиты, делая новое издание этих проповедей, прямо выкидывают из них места, проникнутые идеей монархизма. Принципиально иезуиты были сторонниками папского главенства и в мирских делах, хотя и не все отваживались, по соображениям дипломатического свойства, заявлять об этом открыто и резко, и многие смягчали это учение указанием на то, что сама религиозная власть пап косвенно подчиняет их ведению и дела политические. Из иезуитских политических писателей следует, как наиболее замечательных выразителей тенденций ордена, назвать живших в одно и то же время Беллярмина (1542–1621), Суареса (1548–1617) и Мариану (1536–1624). Беллярмин (вернее Беллярмино), уроженец Тосканы, достигший сана кардинала и сам чуть не сделавшийся папою, был весьма видным полемистом против протестантов и защитником средневековых учений. Он возносил религиозную власть папы на такую высоту, что воля папы делалась у него главным критериумом истины, так как, по его словам, безусловно хорошо все, что ни повелевается папою, и безусловно греховно все, что папою запрещается. Папа Сикст V (1585–1590) был, однако, недоволен его учением о том, что у папы нет прямой, т.е. непосредственной власти в делах гражданских, а есть только власть косвенная. Суарес в последнем отношении шел далее и без оговорок, какие делал Беллярмин, утверждал, что папе принадлежит власть низлагать еретических королей и разрешать их подданных от присяги, за что трактат, в котором проводилось такое учение, был сожжен, между прочим, в Париже. Но особенно любопытно то, что иезуиты, подобно кальвинистам, явились защитниками идеи народовластия. В сочинении Беллярмина «Рассуждения о спорных вопросах христианской веры против еретиков нашего времени» (1586) есть особый трактат о римском первосвященнике, где развивается мысль такого рода: духовная власть основана Богом непосредственно, светская – чрез посредство естественного закона, по которому она принадлежит народу, облекающему ею по своему усмотрению тех или других людей. Эта теория, принятая еще Тридентским собором ради принижения светской власти, как происходящей от людей, перед властью духовною, имеющею происхождение божественное, была вообще официальным учением иезуитов, но дальнейшие из неё выводы могли быть различные. Беллярмин, например, все‑таки лучшею формою правления считает монархию, подчиняя ее косвенно (indirecte) папе. Суарес стоял на той же точке зрения, только резче выставляя папский авторитет в светских делах. И по его учению, Бог силою естественного закона связал существо общественной власти с собранием людей, предоставив человеческому усмотрению её формы: народ по собственному изволению переносит власть на те или другие лица, откуда происходят разные формы правления с лучшею между ними – монархией, которая у Cyapeca, однако, подчиняется папству.

Хуан де Мариана

Но иезуиты, подобно кальвинистам, должны были поставить вопрос о праве не повиноваться нечестивым правителям и сопротивляться тиранам, раз папа мог низлагать еретических государей и разрешать их подданных от присяги: мало-помалу и среди католиков стала развиваться мысль, особенно популярная во Франции в эпоху религиозных войн, по которой верховная власть неотъемлемо принадлежит народу, имеющему на этом основании право сменять королей, – учение, соединявшееся с призывами к цареубийству, каковые и были совершены над Генрихами III и IV. На ту же точку зрения, на какой стояли фанатики католицизма во Франции в своих проповедях и памфлетах, стал испанский иезуит Мариана, автор, между прочим, уже упоминавшейся книги «О недостатках Общества Иисуса». Около 1600 г, он издал трактат под заглавием: «De rege et regis institutione». В нем смешаны воедино самые преувеличенные представления о королевской власти с крайними выводами из теории народовластия. В силу последних Мариана допускает низложение королей народным восстанием, а в случае невозможности это сделать дозволяет прямо цареубийство, прославляя в своей книге всех известных истории убийц тиранов до Жака Клемана, убийцы Генриха III включительно. Двойственный характер этой одобренной орденом книги, благоприятной для абсолютизма верных католицизму королей и революционной по отношению к государям, которые были неугодны иезуитам, явствует из того, что она была посвящена испанскому королю Филиппу III и напечатана с одобрением королевской цензуры, во Франции же почитателями книги были враги Генриха IV. После его смерти многие стали даже говорить, будто книгу написал протестант, чтобы тем повредить ордену, и тогда генерал ордена запретил оправдывать цареубийство. Рассматривая разные формы правления, Мариана отдает предпочтение монархии. Если, говорит он, между прочим, нет правления, которое было бы хуже тирании, то это есть лишь доказательство превосходства монархии, так как извращение одних самых лучших вещей создает другие самые худшие. Изобразив (по Аристотелю) тиранию, ученый иезуит ставит вопрос о позволительности тираноубийства и, рассмотрев доводы pro и contra, соглашается с богословами и философами, утверждавшими, что похитителя власти может убивать всякий. В согласии с некоторыми кальвинистическими писателями, Мариана находит также, что законного короля, злоупотребляющего своей властью, нужно прежде всего увещевать; лишь в случае безуспешности увещаний Мариана разрешает убийство, при чем пускается в рассуждение о том, можно ли для этого прибегать к отраве ядом. Любопытно и то, что в эпоху, когда кальвинисты в Шотландии, Франции и Нидерландах, а потом и английские пуритане ставили имевший тогда не одно теоретическое значение вопрос о взаимных отношениях между королевскою властью и государственными чинами, и Мариана касается этого вопроса, но делает различие между такими странами, где установлены власти, ограничивающие правителя, и такими, где король собственною властью издает законы, к исполнению которых никто и не может его принудить. Демократические воззрения, защищаемые Марианою в применении к странам первой категории, не прилагались им к родной Испании, да иначе и трудно было бы посвятить книгу абсолютному испанскому королю. Сам демократизм иезуитских учений, в сущности, скрывал за собою теократические тенденции. И замечательно, что иезуиты одинаково пользовались почетом и влиянием и при дворах абсолютных монархов, и в домах анархической польской шляхты, потому что они эксплуатировали всякий политический порядок в интересах своего ордена.