ЛЕКЦИЯ XXVI
(продолжение)
Законодательство о печати. Колебания правительства в этой сфере. – Пересмотр законов о печати. Две комиссии кн. Д. А. Оболенского. Политика Головнина и Валуева. Временные правила 1865 г. – Настроение дворянства в 1865 г. Адрес московского дворянства.
Последнею из крупных реформ 60-х годов было новое законодательство о печати, изданное в виде «временных правил» в 1865 г.
Следует сказать, что ни в одной отрасли управления в эпоху наибольшего правительственного либерализма, в первые 10 лет царствования Александра II, так не колебалось настроение правительства и самого императора, как в отношении цензурных распоряжений и относительного облегчения или стеснения печати. Во всяком случае, освобождение печати от цензуры постоянно представлялось правительству самой опасной из реформ, необходимость которых оно сознавало. Еще в 1855 г. П. А. Валуев, впоследствии один из самых настойчивых и вместе лукавых притеснителей печати, в своей известной записке, получившей тогда широкое распространение под названием «Дума русского», утверждал, что прежде всяких других реформ необходимо даровать известную свободу печати. И действительно, в самом начале царствования был упразднен пресловутый бутурлинский комитет, а один из его учредителей и руководителей барон Модест Корф сделался в это время даже одним из самых последовательных либералов в правительственном кругу. Наряду с упразднением этого страшилища цензуры проявилось заметное облегчение в положении печати. Были дозволены новые журналы с расширенной программой и соответственно изменена и программа ранее существовавших. Русские журналы получили возможность высказываться по вопросам внутренней и внешней политики и сделались политическими и общественными, а не только литературными обозрениями. С изданием рескрипта 20 ноября 1857 г. они получили возможность обсуждать крестьянский вопрос и говорить об отмене крепостного права. Скоро, однако, вы знаете, произошла заминка, и настроение правительства резко обострилось, но эта заминка через несколько месяцев благополучно миновала. В 1859 г. император Александр говорит академику и цензору Никитенко, что не желает никаких стеснений печати, но что вместе с тем не следует допускать «дурного направления»...
Фактически свобода печати развивалась и укоренялась все более вплоть до 1861 г., когда в радикальных ее представителях стало проявляться уже прямо революционное настроение.
Прогресс в развитии общественной мысли за шесть лет – с 1855 по 1861 г. – был совершен неимоверный. В это время на посту министра народного просвещения тупого гонителя свободы науки и мысли Путятина сменил либеральный и просвещенный Головнин. Он стал деятельно подготовлять реформу цензурного устава и в то же время старался дипломатически влиять на редакторов повременных изданий. Но в правительственных сферах в это время началась уже реакция, и новый министр внутренних дел Валуев на каждом шагу ставил Головкину препятствия и делал ему неприятности из-за недостаточной деятельности и строгости цензуры. Инициатива репрессий и карательных мер против печати передана была Валуеву, а у Головнина оставались общее заведование цензурой и разработка реформы, которая сосредоточивалась в комиссии кн. Д. А. Оболенского. Тем временем произошли пожары и другие бурные проявления 1862 г., и для обуздания периодической печати выработаны были новые временные меры в виде правил 1862 г. о предостережениях и приостановках периодических изданий. Они тотчас же были применены к радикальным петербургским журналам и к не радикальному, но чересчур резкому аксаковскому «Дню».
Александр Головнин
Затем, по ходатайству Головнина, весь цензурный вопрос передан был в Министерство внутренних дел, где образовалась для его разрешения новая комиссия под председательством того же Оболенского. Эта комиссия вместо нового цензурного устава, издание которого признано было несвоевременным и опасным, выработала лишь проект временных правил, которые были изданы в виде опыта в 1865 г., но затем просуществовали без значительных изменений сорок лет.
По правилам этим, решено было устранить предварительную цензуру для книг оригинальных, которые объемом были не меньше 10 листов, а для переводных – не меньше 20 листов; для изданий же периодических такое освобождение от предварительной цензуры было поставлено в зависимость от усмотрения министра внутренних дел, и на первых порах его решились распространить лишь на органы столичной московской и петербургской печати. Открытие новых органов печати поставлено было также в зависимость от усмотрения министра внутренних дел, и притом наряду с карательными мерами, налагаемыми судебным путем, были удержаны также и те меры административного воздействия, которые были введены правилами 1862 года[1].
Такова была та в высшей степени умеренная свобода печати, которая дана была реформой 1865 г. Из реформ 60-х годов это была, несомненно, наиболее скупая и осторожная. Тем не менее, выходя, впервые без предварительной цензуры, 1 сентября 1865 г., органы передовой повременной печати выразили свою радость в красноречивых и прочувствованных статьях[2]. Скоро, однако же, для них наступило после 1866 г. горькое разочарование.
Тот упадок духа, та прострация и даже отчасти реакционное настроение, в которое впали некоторые круги образованного общества после революционных проявлений 1862 г. и польского восстания, начали в это время понемногу сглаживаться и проходить отчасти под влиянием восстановившейся прогрессивной работы правительства. В дворянских кругах опять стали проявляться конституционные стремления, хотя в гораздо более сдержанной форме, нежели в 1862 г., и отнюдь не в том демократическом направлении, которым отличались тверские заявления 1862 г. Эти стремления, в которых больше участвовали дворяне аристократического толка, близкие к крепостническо-олигархической газете «Весть», издававшейся с 1863 г. Скарятиным, выразились особенно ярко на московском дворянском собрании 1865 г., первом, которое происходило после издания земского положения. Собрание это огромным большинством голосов приняло адрес, редактированный, по поручению вожаков движения, Катковым. В адресе этом московское дворянство просило государя «увенчать здание реформ» созванием представителей от земли русской, под которыми, впрочем, разумелись теперь главным образом представители дворянства.
Александр II отнесся, однако же, к этому адресу неблагосклонно и в рескрипте Валуеву указал, что право почина в государственных преобразованиях принадлежит в России одному государю и что подобные заявления со стороны дворянства могут лишь помешать ему идти по тому пути реформ, по которому он шел до тех пор.
