Наделенный умом и знанием жизни, защищенный своим скептицизмом от увлечения и иллюзий – лермонтовский Печорин (см. полный текст, краткое содержание и анализ «Героя нашего времени», а также описание образа и характеристику Печорина) знает людей, их страсти в слабости, умеет играть людьми, как пешками (ср. отношения его к Грушницкому, к Максиму Максимычу). Особенно хорошо знает он женщин. Как Онегин, он изучил в совершенстве «науку страсти нежной», и ведет свою игру наверняка, как Ловелас, – этот опытный охотник за женскими сердцами.

 

Характеристика Печорина в «Герое нашего времени»

 

«Никому не будет принадлежать, кроме меня! – решительно говорит он о Бэле, – она будет моя!» «Женщины любят только тех, которых не знают»; «если ты над нею не приобретешь власти, то даже её первый поцелуй не дает тебе права на второй». «Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, – надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами», – вот образцы тех афоризмов, правил и наблюдений, которые вынес Печорин из знания женщин.

Он сам сознается, что «кроме них на свете ничего не любит»[1]. Это, конечно, опять «фраза», но любопытная. Отношение Печорина к Бэле, к княжне Мери и Вере дает нам образцы различных «приемов», которые он выработал в течение своей практики. Он подкупал женщин, выставляя себя «несчастливым»; он их занимал тем, что он был загадочен и интересен, – заглянуть в его душу манило, как заглянуть в пропасть... Он покорял их силой своей души.

Сильнее всех женщин он захватил Веру, и, в письме к нему, она объяснила, что любовь её выросла из жалости к нему, из интереса к нему (она находила в нем что-то таинственное), наконец, на женском стремлении к подчинению (она нашла в нем «власть непобедимую»). «Никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым, ни в ком зло не бывает так привлекательно!» – говорит Вера. Она сознает, что он – эгоист («ты любил меня, как собственность»); она убедилась, что её жалость не согреет его сердца, но это не убило её любви, – любовь её потемнела, но не угасла. В её обществе Печорин не ломается, – он ей не говорит «фраз» – напротив, он с нею прост, искренен, поскольку он может быть таким. Вера – образчик женщины, с любовью полной, самоотверженной.

Княжна Мери – романтически настроенная девица – увлеклась «загадочностью» Печорина, ведь этим даже Грушницкий сумел ей импонировать! Печорин, поняв ее, рисуется перед ней, говорит ей «фразы», сгущает тени и краски в своих автобиографических признаниях, – и княжна Мери теряется, путается, – у неё кружится голова, ее тянет в эту таинственную туманную бездну...

Бэла покорена силой Печорина; для неё, дикарки, выросшей в обстановке восточного рабства, мужчина, прежде всего, – господин, она перед ним – раба, и она сделалась рабой Печорина, который другого отношения к женщине и не признавал.

«Я никогда не делался рабом любимой женщины, – напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь». «Отчего это?» – задает себе вопрос Печорин, и с интересом естествоиспытателя-наблюдателя старается разобраться в поставленной психологической загадке: «оттого ли, что я никогда ничем очень не дорожу, и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это магнетическое влияние сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?»

Это остается для него вопросом. Несмотря на опытность психолога, охотно занимающегося изучением человеческого сердца, своего и чужого, многое остается ему неясным: «странная вещь сердце человеческое вообще и женское в особенности!» – восклицает он однажды. «Женщины, женщины, кто их поймет?» – говорит он в другой раз.

Сильно отличаются от всех прочих отношения Печорина к девушке-Ундине из «Тамани».

 

Ссылки на другие статьи о биографии и произведениях Лермонтова – см. ниже, в блоке «Ещё по теме...»

 


[1] Он, впрочем. не раз противоречит себе, говоря в другом месте, что никого, кроме себя, не любит. Однажды он признает, что природу любит больше женщин: «нет женского взора, которого бы я не забыл при виде голубого неба, или внимая шуму потока, падающего с утёса...»