ЛЕКЦИЯ XXXV

 

(начало)

 

Отношение правительства и общества к положению народных масс. – Народническое направление в литературе. – Студенческие беспорядки 1869 г. – Нечаев и нечаевщина. – Чайковцы в Петербурге; их идеи и планы. – Бакунин и Лавров за границей. – Лавристы и бакунисты. – «Вперед».

 

Идеология революционного народничества

Прошлый раз я вам выяснил то положение, в котором находились народные массы в конце 60-х и в 70-х годах, после окончательного применения к ним Положения 19 февраля и законов 1863 и 1866 гг., окончательно, так сказать, завершивших крестьянскую реформу. Я вам выяснил также и то отношение, которое обнаруживало к этому тяжелому положению народных масс правительство: отношение это особенно характеризовалось отсутствием чуткости и какой бы то ни было предусмотрительности.

Гораздо более чутко отнеслась к положению народных масс наша интеллигенция, общество вообще. Вы видели, какие выводы из правительственных анкет и исследований сделали представители тогдашней экономической науки и знатоки сельского хозяйства из общества, такие люди, как профессор Янсон и кн. А.И. Васильчиков. И надо сказать, что выводы, к которым они пришли, в сущности говоря, для представителей интеллигенции вовсе не являлись неожиданными. Когда я излагал вам историю эпохи реформ 60-х годов, в частности историю разработки крестьянского положения, вы видели, с какою проницательностью обсуждали это положение такие представители тогдашней публицистики, как Герцен, Чернышевский, Добролюбов и тотчас же после опубликования Положения 19 февраля – Серно-Соловьевич. Можно сказать, что те пессимистические взгляды на реформу, которые выработались под влиянием их критики и недоверия, в значительной степени усвоены были и всем радикально настроенным общественным мнением страны. Все передовое русское общество, тяготевшее к «Современнику» или «Колоколу» Герцена, смотрело очень пессимистически на будущность освобожденных крестьян. С самого начала 60-х годов или даже, можно сказать, параллельно разработке крестьянской реформы стала уже складываться и так называемая народническая школа в русской литературе. Уже в 1860–1861 гг. появляются первые произведения таких народников-беллетристов, как Николай Успенский, Наумов, Левитов, Решетников и целый ряд других, которые яркими красками описывали то тяжелое положение народа, в каком он выходил из крепостного права. Сделать это названным писателям было тем легче, что сами они по своему происхождению были близки к народу. Это были писатели-разночинцы, которые вошли тогда в русскую литературу, до тех пор созидавшуюся главным образом в среде людей дворянского происхождения. Недаром Чернышевский в статье «Не начало ли перемены?», посвященной Николаю Успенскому, указывал на это явление,

Эти народники-беллетристы в своей горемычной жизни сами немало хлебнули того горя, что тяготело над народом. Они не только яркими чертами описали обществу истинное положение народных масс, но в значительной степени подействовали и на совесть общества, на совесть наиболее чутких умов и душ, в особенности молодого поколения. Благодаря им в значительной мере встал вопрос о долге интеллигенции перед народом, потому что для наиболее чутких умов ясно стало, что всякая интеллигенция получает возможность приобщиться к благам культуры – в особенности в такой некультурной стране, как Россия, – лишь на народный счет. Отсюда явился вопрос об уплате народу того долга, который лежал на интеллигенции в этом отношении. Это начинали сознавать, впрочем, не только представители разночинной интеллигенции, которые сами вышли из народа, как только что названные народники-беллетристы, но и многие представители дворянского сословия, которых немного лет спустя Н. К. Михайловский окрестил именем «кающихся дворян», – они также ставили теперь перед собой нередко этот вопрос об уплате долга народу.

Когда произошли в 1861 г. студенческие волнения, которые были связаны в значительной мере с вопросами, возникшими на почве освобождения крестьян, когда Путятин и Игнатьев раздули это событие и бестактно разгромили Петербургский университет и когда целые сотни молодых людей были исключены из университета и попали в казематы крепости и кронштадтские казармы, то Герцен в конце 1861 г. писал в «Колоколе», обращаясь к этим исключенным студентам, такие слова:

«Ну куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам: куда? – Прислушайтесь, – благо тьма не мешает слушать, – со всех сторон огромной родины нашей: с Дона и Урала, с Волги и Днепра растет стон, поднимается ропот, – это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки, покажите этим Бистромам[1], что из вас выйдут не подьячие, а воины, но не безродные наемники, а воины народа русского!»

Этот клич (в народ! к народу!), брошенный тогда Герценом по частному случаю, был подхвачен народнической литературой и очень сильно отозвался в умах молодежи.

Правда, в последующие затем годы под влиянием разгрома передовой интеллигенции, происшедшего в 1862 г., после знаменитых петербургских пожаров, под влиянием польского восстания, которое вызвало реакционное настроение, и всего более под влиянием того течения, которое под предводительством Писарева получило название нигилизма и которое ставило себе более эгоистические вопросы борьбы за индивидуальность, т. е. за освобождение своей собственной интеллигентской личности от тех религиозных, бытовых и других пут и предрассудков, которые опутывали общество, под влиянием этого течения и всех указанных обстоятельств только что разгромленная русская интеллигенция несколько уклонилась от народнических стремлений и от направления, начавшего было развиваться среди нее и в передовой литературе под влиянием крестьянской реформы.

Но мы видим, что во второй половине 60-х годов опять на сцену является именно это народническое направление. В значительной степени тут сыграло роль новое обстоятельство. После издания университетских правил новым министром Толстым в мае 1867 г., стеснивших чрезвычайно университетскую жизнь, молодежь, очень этим придавленная, оскорбленная и сбитая с того почетного места, на которое ее поставили Добролюбов, Писарев и другие литературные вожди молодого поколения, чувствовала себя чрезвычайно стесненной и раздраженной, и перед нею, вместо задач внутренней борьбы за индивидуальность и освобождение своей личности, невольно возникал вопрос о завоевании прежде всего более сносных внешних условий, и мысль ее направлялась опять к общественным задачам, общественным целям...

Вместе с тем, как вы видели, в 1868 г. перед русским обществом впервые резко встал вопрос о крестьянской нужде при виде того голода, который после двухлетнего неурожая разразился в особенности в Смоленской губернии. Картины народного бедствия произвели большое впечатление на молодежь, переживавшую университетский кризис, и вот мы видим, что с осени 1868 г. и всю зиму 1868–1869 гг. происходит усиленное брожение в университетской среде, особенно среди студентов Медико-хирургической академии, так как она как раз переживала тогда ломку ранее установившейся в ней системы.

Все это создавало такое положение, что беспорядки неизбежно должны были вспыхнуть. Профессорам удалось, правда, с осени сдержать студентов и уговорить не портить предстоящего 8 февраля 1869 г. 50-летнего юбилея Петербургского университета. Но с весны 1869 г. начались уже непрерывные сходки, выступления против начальства и министерства в резких формах, и вскоре разразились обыкновенные студенческие беспорядки, кончившиеся и на этот раз весьма суровыми мерами, массовыми исключениями из университета и Медико-хирургической академии студентов, которые при этом высылались на родину. Будучи таким образом рассеяна по всей России, эта возбужденная масса молодежи направилась если не сразу в народ, то в публику, в общество, где эти исключенные студенты начали немедленно пропаганду тех самых идей и вопросов, которые они сами переживали в последнее время.

1869 г. и следовавшие за ним первые 70-е годы как раз являются годами зарождения новых, уже революционных и радикально-народнических настроений в молодой части русского общества.

Как раз навстречу этим новым настроениям, которые охватили тогда молодежь, явилась и в печати удачная формулировка задач, которые ставились новою жизнью перед русским обществом и перед русской молодежью, – формулировка, сделанная тогда П. А. Лавровым в новом журнале «Неделя», издававшемся с 1866 г. д-ром Конради. Тогда Лавров, который в начале 60-х годов являлся очень умеренным по своим взглядам провозвестником новых философских идей, – так что против него воевали радикальные «Современник» и «Русское слово», в особенности Писарев, – шагнул уже значительно влево. Несмотря на свои весьма зрелые годы, – он был в это время отставным сорокалетним полковником, ранее состоявшим профессором артиллерийской академии, – Лавров вообще очень был склонен к эволюционированию и постоянно двигался налево, стремясь сохранить связь с молодым поколением и теми задачами, которые его волновали. И вот в 1868 г. в статьях, которые Лавров писал из ссылки под довольно прозрачным псевдонимом Миртова, он формулировал те общие задачи, которые, по его мнению, ставились перед русской интеллигенцией, причем очень удачно связал внутренние задачи борьбы за индивидуальность и освобождение своей собственной личности с задачами общественными. Он писал: «Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости вот краткая формула, обнимающая все, что можно считать прогрессом».

Это как раз и шло навстречу тем настроениям, которые в это время владели молодежью. В ряде своих статей под общим заглавием «Исторические письма» исходя из этой формулы Миртов указывал и условия, при которых все это может быть достигнуто, и отсюда выводил и общественные обязанности каждой «критически мыслящей личности», как он выражался. На роль такой личности он смотрел как на обязательную для нее уплату цены прогресса.

«Всякое цивилизованное меньшинство, – писал он, – которое не хотело стать цивилизующим в самом обширном смысле этого слова, несет ответственность за все страдания современников, которые оно могло бы устранить, если бы не ограничилось ролью представителя и хранителя цивилизации, а взяло бы на себя и роль ее двигателя».

«Воплощение в общественных формах истины и справедливости» как цель человеческой деятельности и обязательность стремления к достижению этой цели давали молодежи то обоснование ее поведения, которое в тот момент было нужно и которого Писарев как раз не давал.

Позднее социологическое учение Михайловского осуществило и развило задачу, поставленную Лавровым, гораздо более сильно и ярко, но, во всяком случае, первым русским мыслителем, поставившим ее перед русским обществом, был именно Лавров; и надо сказать, что до такой степени его формула шла к комитет, что даже хранитель прежних враждебных к Лаврову писаревских традиций, Шелгунов, который являлся тогда главою благосветловского «Дела», – и он, когда эти статьи Лаврова вышли отдельною книгою, поместил в «Деле» особую статью, где кое в чем, правда, не соглашаясь с Лавровым, горячо рекомендовал публике его книгу, указывая на нее как на выдающееся явление, какого давно не было в нашей литературе.

Конечно, общая постановка вопроса, которую дал Миртов в своей формуле, была достаточно широка, и она была подхвачена молодежью, находившейся в самых разнообразных настроениях. Ведь «воплощение в общественных формах истины и справедливости» могло достигаться разными путями, и поэтому к этой формуле могли присоединиться как революционно настроенные люди, так и мирно народнически и демократически настроенные круги молодежи, которые могли под эту формулу подставлять работу на поприще простого культурного развития страны и в особенности деревни.

 

Бунтарское народничество – Михаил Бакунин

Михаил Бакунин

Михаил Бакунин

Гораздо более определенную формулу в политическом отношении, хотя и совершенно аналогичную лавровской по существу, в это время выставил за границей самый выдающийся представитель тогдашней русской эмиграции М. А. Бакунин. В 1868 г. в Женеве был основан русский журнал «Народное дело» под редакцией Н. И. Жуковского, и в первом же номере этого журнала Бакунин выставил перед передовой русской молодежью задачи, которые, по его мнению, ставились тогдашним моментом, причем первый пункт его программы совершенно соответствовал формуле Лаврова, с той только разницей, что здесь были поставлены точки над i.

В первом пункте ставилась задача освобождения личности от всяких пут, но при этом совершенно определенно указывалось, что освобожденной может считаться только та личность, которая освободилась и от религиозных верований, в которых она воспитывалась, и стала атеистической, так что атеизм ставился во главу угла личного развития. Что касается второго пункта программы, то здесь, как и у Лаврова, ставилась задача «воплощения в общественных формах истины и справедливости», но при этом раскрывались скобки и определенно указывалось, что под истиной и справедливостью подразумевается определенный общественный строй, в котором не только должно быть достигнуто социальное и экономическое освобождение народа, выражающееся в упразднении всякой наследственной собственности, в передаче земли общинам земледельцев, а фабрик, капиталов и прочих орудий производства – рабочим ассоциациям, в уравнении прав женщин с мужчинами, упразднении брака и семьи и, наконец, в общественном воспитании детей, – этого мало: все это представлялось Бакунину достижимым только в том случае, если дело будет начато с полного разрушения государства. Именно типической чертой бакунинской программы являлся анархизм. Бакунин доказывал, что пока человечество будет жить и развиваться в государственных формах, до тех пор действительное экономическое и социальное освобождение является невозможным, потому что, как говорил он, каковы бы ни были государственные формы, будь это ограниченная конституционная монархия или даже демократическая республика, во всяком случае сам по себе государственный организм всегда основан на принуждении и потому неминуемо ведет к неравенству и господству одной социальной группы или класса над другими.

Поэтому, по мнению Бакунина, без разрушения государства недостижим никакой действительный прогресс и в сфере социально-экономической. Вы видите, таким образом, что Бакунин ставил дело чрезвычайно резко и непримиримо революционно, а при том обостренном настроении, которое в это время охватывало молодежь, самая эта резкость и непримиримость особенно нравились, и формула его представлялась для многих гораздо более подходящей, чем неопределенная и отвлеченная формула Лаврова, которая на первых порах производила такое благоприятное впечатление.

Уже в зиму 1868–1869 гг. программа, выставленная Бакуниным, деятельно обсуждалась между студентами[2]. Мы видим, что тут определенно идут споры о том, стоит ли при существующих условиях даже учиться; указывается, опять-таки со слов Бакунина, что всякое учение, всякая наука в данное время есть только трата народных средств, что собственно передача знаний и культуры народу невозможна до тех пор, пока народ не будет освобожден, в бакунинском смысле слова, а пока этого нет, до тех пор не стоит и учиться. Поэтому Бакунин рекомендовал бросать университеты и идти в народ и подымать его, не в смысле сообщения ему знаний и идей, а прямо в смысле бунта против существующего порядка вещей, потому что пока этот порядок не будет опрокинут и сброшен, до тех пор, по его мнению, невозможно никакое правильное общественное развитие.

 

Нечаев и нечаевщина

Сергей Нечаев

Сергей Нечаев

Вскоре в среде самой молодежи является новый, свой собственный провозвестник революционных идей, который, несмотря на всю крайность постановки вопросов Бакуниным, пошел еще дальше. Это был Нечаев, который в это время был юношей 23 лет. Он был учителем народной школы и в то же время вольнослушателем университета. Он очень быстро овладел умами окружавшей его молодежи, так как был человеком такой чрезвычайной энергии, что она покоряла ему даже людей и вполне зрелого возраста. Так, например, в числе его последователей был сорокалетний писатель Прыжов, который прямо говорил, что такого покоряющего себе людей человека, как Нечаев, ему никогда не приходилось встречать. Нечаев вскоре бежал за границу и там произвел на Бакунина такое впечатление, что тот сам готов был во многом ему подчиниться и пытался также расположить и Герцена, но Герцен резко от этого уклонился. Бакунину удалось, однако, подчинить влиянию Нечаева Огарева и на время детей Герцена и убедить их после смерти Герцена, который умер как раз в это время (в январе 1870 г.), передать Нечаеву хранившиеся у них общественные деньги. Лишь спустя несколько месяцев Бакунин решительно разочаровался в Нечаеве.

На молодежь Нечаев производил чрезвычайное впечатление, прямо гипнотизируя ее, а благодаря своему чрезвычайному властолюбию он желал вполне захватить в свои руки все движение, и так как настоящих идейных данных у него для этого не было, то он попробовал сделать это внешними средствами, пустив в ход мистификации и целый ряд самых бессовестных обманов, которые в значительной степени ему удавались. Так, чтобы создать себе большой ореол, он распустил слух, что был арестован и бежал самым романтическим образом из крепости. Но на самом деле ничего подобного не было; он просто уехал из Петербурга за границу. Здесь, сблизившись с Бакуниным и Огаревым, он требовал от них, чтобы они его афишировали, и, как я сказал, они оба временно вполне подпали под его влияние.

В основу системы, которую развивал Нечаев, был положен принцип крайнего политического иезуитизма. Нечаев считал, что революционер имеет право для своих целей наплевать на все нравственные принципы, имеет право всех обманывать, убивать и обворовывать, что ему не заказаны никакие пути, лишь бы они вели к его цели; при этом он считал выгодным и желательным в интересах прочности своей «организации» обеспечить себе возможность во всякое время компрометировать близких, окружающих его лиц. С этой целью он считал возможным выкрадывать их письма, записки, компрометирующие их документы в особенности, чтобы держать в руках даже таких лиц, которые в нем разочаровались.

Совершенно соответствовал этому и строй его организации, который он заимствовал у Бабефа и бабувистов. Это строй замкнутых «пятерок», которые образовывались таким образом, что каждая пятерка знала одно лицо, стоявшее выше ее; эти высшие лица опять должны были принадлежать к какой-нибудь высшей «пятерке», которая построена была по тому же принципу, и таким образом организация восходила до верху, а вверху был таинственный «комитет», которого на самом деле не существовало, но которому, т. е. в сущности Нечаеву, «пятерки» должны были беспрекословно повиноваться. И вот, образовав в Москве такую «пятерку» из пяти молодых людей: Успенского, Прыжова, Николаева, Кузнецова и Иванова, – Нечаев заметил, что один из членов этой «пятерки», студент Иванов, начинает критически к нему относиться. Тогда он, не колеблясь, приказал остальным членам «пятерки» немедленно убить Иванова как якобы шпиона, совершенно сознательно рассчитывая, что, раз совершенное, преступление это подчинит ему в полное рабство всех его участников. И Нечаев добился своего: студент Иванов был убит. Но дело вскоре раскрылось, и процесс этой «пятерки» явился процессом «нечаевщины» вообще, привлекшим 87 человек на скамью подсудимых, причем 33 человека было присуждено к разным наказаниям, а остальные хотя и оправданы, но многие из них попали затем в ссылку административным порядком.

Когда личность Нечаева и его система достаточно уяснились Бакунину, то он старался от него всячески отгородиться и разоблачить его в глазах других лиц и организаций. Но дело было сделано: Нечаев успел достаточно резко проявить себя и свою политику в основанном им обществе «Народной расправы», и надо сказать, что этот эпизод русского революционного движения чрезвычайно пагубно отразился на репутации и развитии революционных идей вообще, и мы видим, что уже в 1872 г., через год после процесса «нечаевцев», великий русский писатель, сам бывший революционер, – Достоевский, – написал целый роман «Бесы», в основу которого положена была история «нечаевщины». Но при этом Достоевский обобщил это уродливое явление на всех революционеров и на современное ему революционное движение вообще и поэтому, конечно, вызвал против своего романа большое негодование в радикальных сферах, выразителем которого явился молодой публицист «Отечественных записок» Н.К. Михайловский, о котором я уже упоминал. Михайловский, соглашаясь, что, конечно, ни одной минуты нельзя защищать Нечаева и его системы, резко протестовал в то же время против попытки Достоевского обобщить эти принципы на все начинавшееся тогда новое революционное движение.

 

Организации народников

Петр Кропоткин

Петр Кропоткин

Как раз в это же время, в начале 70-х годов, в противовес нечаевскому направлению в молодежи возникло совершенно иное течение, выражавшееся сообществом молодых людей, составивших кружок вокруг одного только что кончившего университет молодого человека – Н. В. Чайковского, кружок, который и получил по его имени название кружка «чайковцев».

Вот как описывает кн. П. А. Кропоткин в своих «Записках революционера» возникновение этого кружка, а вместе с тем и других подобных кружков того времени:

«Во всех городах, во всех концах Петербурга возникали кружки саморазвития. Здесь тщательно изучались труды философов, экономистов и молодой школы русских историков. Чтение сопровождалось бесконечными спорами. Целью всех этих чтений и споров было – разрешить великий вопрос, стоявший перед молодежью: каким путем она может быть наиболее полезна народу! И постепенно она приходила к выводу, что существует лишь один путь: нужно идти в народ и жить его жизнью. Молодые люди отправлялись поэтому в деревню как врачи, фельдшера, народные учителя, волостные писаря. Чтобы еще ближе соприкоснуться с народом, многие пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки. Девушки сдавали экзамен на народных учительниц, фельдшериц, акушерок и сотнями шли в деревню, где беззаветно посвящали себя служению беднейшей части народа. У всех их не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни».

Эти воспоминания писаны были через несколько десятилетий после той эпохи, и поэтому многое в них, так сказать, хронологически соединилось; явилась, может быть, некоторая хронологическая аберрация; поэтому можно сделать некоторые оговорки к тому, что здесь говорит Кропоткин; можно указать, что некоторые из членов таких кружков были уже революционерами с самого начала: мы видим, например, из «Записок» другого видного чайковца, Л. Э. Шишко, что он еще юнкером был приобщен к революционным идеям. Точно так же и некоторые другие приходили в эти кружки уже с определенными революционными идеями. Но, во всяком случае, даже процессы конца 70-х годов подтверждают, что очень многие из народников, шедших в середине 70-х годов в народ, шли туда с вполне мирными намерениями. Вот что говорила одна из привлеченных к процессу 50-ти, разбиравшемуся в 1876 г., С. И. Бардина, на суде:

«Я, господа, принадлежу к разряду тех людей, которые между молодежью известны под именем мирных пропагандистов. Задача их – внести в сознание народа идеалы лучшего, справедливейшего общественного строя или же уяснить ему те идеалы, которые уже коренятся в нем бессознательно; указать ему недостатки настоящего строя, дабы в будущем не было тех же ошибок; но когда наступит это будущее, мы не определяем и не можем определить, ибо конечное его осуществление от нас не зависит. Я полагаю, что от такого рода пропаганды до подстрекательства к бунту еще весьма далеко... Обвинение называет нас, – говорила она же, – политическими революционерами; но если бы мы стремились произвести политический coup d'etat, то мы не так бы стали действовать; мы не пошли бы в народ, который еще нужно подготовлять да развивать, а стали бы искать и сплачивать недовольные элементы между образованными классами. Это было бы целесообразнее, но дело-то именно в том, что мы к такому coup d'etat вовсе не стремимся...»

Во всяком случае, мы видим, что в начале 70-х годов чайковцы еще совсем не стремятся ни к революции, ни к бунтам во что бы то ни стало, а стремятся, скорее всего, к культурной народнической пропаганде. Поэтому их первыми задачами являются, с одной стороны, общение с народом, – почему они и переодеваются в крестьянское платье, стараются опроститься, – с другой стороны, распространение среди народных масс как можно больших знаний и в особенности своих собственных социальных идей. В первые годы существования кружка их деятельность заключается главным образом в распространении среди народа и интеллигенции, так как они старались расширить и свой собственный круг, соответствующей литературы. Очевидно, что эти их задачи, по существу, были аполитичны и не предполагали каких-либо резких действий. Мы видим в это время среди чайковцев людей очень разнообразных политических взглядов: между прочим, и конституционалистов, а наряду с ними и людей, совершенно не интересующихся политическими задачами и все сводящих к экономической и социальной стороне жизни, к задачам улучшения положения народных масс. Последние взгляды становятся мало-помалу в их кругу господствующими.

Среди сочинений, которые они распространяли, мы видим прежде всего «Капитал» Маркса, первый том которого был в это время переведен на русский язык (1872), статьи Чернышевского, Добролюбова, «Исторические письма» Миртова, «Положение рабочего класса» Флеровского и, наконец, якобы для народа составленную «Азбуку социальных наук» того же автора, которая, однако, для народа, несомненно, не годилась, так как была изложена весьма тяжелым и запутанным языком. Эти книги вскоре же были изъяты, запрещены и некоторые даже сожжены цензурным комитетом; тогда чайковцы начали сходить с легальной почвы и стали печатать маленькие, тоненькие брошюрки подпольным путем. Для этого они завели типографию при помощи одного правительственного стенографа в Москве, Ипполита Мышкина.

Значительное место в ранней деятельности чайковцев занимала пропаганда социалистических или, точнее говоря, анархистских идей среди петербургских рабочих. В этом отношении главным лицом являлся кн. П. А. Кропоткин, бывший паж, аристократ по происхождению, прекрасно образованный офицер, служивший с самого начала не в гвардии, а в отдаленной Сибири, куда привлекла его любознательность и стремление к исследованию малоизвестного края. Вернувшись оттуда и ставши видным членом географического общества, Кропоткин в то же время сильно заинтересовался новыми для него социальными вопросами, волновавшими молодежь. В 1871 г. он был за границей и очень много посещал там рабочие кружки и рабочие организации в Германии. Этот момент как раз явился на Западе апогеем развития Интернационального союза рабочих, где возникли тогда ожесточенные распри между двумя течениями, во главе одного из которых стоял Карл Маркс, а во главе другого – наш соотечественник Бакунин. Эти два человека были совершенно противоположны друг другу и, можно сказать, исключали друг друга по вопросам тактики и даже программы. Идеи Маркса сводились, как вы знаете, к тому, чтобы достичь в отдаленном будущем водворения правильного социального строя путем социализации средств производства и осуществления социалистических идей при помощи государства, причем перед пролетариатом, перед рабочими как классом ставилась определенная задача завоевания государственной власти, может быть, даже в форме диктатуры пролетариата, о которой впоследствии мечтали некоторые из последователей Маркса, диктатуры, установленной при помощи вооруженного восстания или же путем длительной парламентской борьбы, этот вопрос мог разрешиться различно, но важно было именно завоевание государственной власти для осуществления того идеала социального устройства, к которому стремилась вся организация, во главе которой стоял сам Маркс.

При этом Маркс, отправляясь в свой весьма длительный путь, считал, что для всякой страны неизбежно пережить, пройти период капиталистического развития, и полагал даже, что капиталистический строй является для рабочих в данное время прекрасной школой, дисциплинирующей и подготовляющей их к общественному ведению производства и к самой борьбе за свои классовые интересы. Такова была точка зрения Маркса. Бакунин держался совершенно противоположной точки зрения; он, как вы видели, совершенно отрицал прежде всего государство; он считал, что всякая личность и всякий круг личностей, которые желают достичь экономического улучшения положения народных масс и возможности правильного экономического и социального развития, прежде всего должны признать главным врагом государство, каково бы оно ни было, будет ли оно самой благоустроенной конституционной монархией или даже демократической республикой.

Таким образом, Бакунин и Маркс неизбежно взаимно исключали друг друга, и между ними действительно вспыхнула ожесточенная борьба в недрах Интернационала не на жизнь, а на смерть. Когда Бакунин был исключен из Интернационала, то за него встал целый ряд секций, в особенности в романских странах Западной Европы, и кончилось дело, как известно, гибелью самого Интернационала в этой междоусобной борьбе. Попав в самую гущу этих споров и раздоров в социалистическом движении Западной Европы, Кропоткин решительно стал на сторону Бакунина, признав, что действительно основным вопросом ближайшего будущего является вопрос полного упразднения существующего государственного строя. Он считал, как и Бакунин, что только тогда может быть действительно достигнуто освобождение народных масс и освобождение труда в коммунистических или социалистических формах, когда будет уничтожено современное государство и на его месте возникнут различные федеративные союзы, которые будут построены снизу вверх, в виде свободной федерации мельчайших, социалистических или коммунистических, общин.

Принеся с собою эти идеи в кружок чайковцев, Кропоткин стал деятельно их развивать, как в своем кружке, так и в других образовавшихся в это время кружках революционно настроенной молодежи. Мы видим, что те студенты, которые были подвергнуты исключению из высших учебных заведений, в особенности в 1869 г., во многих местах подготовили в провинции среди воспитанников старших классов гимназий, среди своих младших братьев и сестер, среди семинаристов и другой зеленой молодежи значительные кадры будущего революционного движения, и вот параллельно с кружком чайковцев развивается ряд других организаций, целый ряд таких революционных очагов. Мы видим и лиц более зрелых поколений, которые захватываются общим настроением молодежи и чрезвычайно энергично содействуют этому движению. Так, председатель Мглинского мирового съезда Ковалик бросает свою судейскую деятельность и сосредоточивается на организации таких кружков в провинции; в короткое время он объехал несколько губерний и образовал в них более десяти революционных очагов. Другим таким лицом, с которыми Ковалик вступил в тесные сношения, был пензенский помещик Войнаральский, пожертвовавший на дело революционной пропаганды все свое состояние – около 40 тыс. руб. – и сам вошедший в дело организации таких кружков. Наконец, я уже упомянул о третьем таком лице, Ипполите Мышкине, который, пользуясь положением правительственного стенографа, устроил у себя нелегальную типографию в Москве для изданий чайковцев. Наряду с этим мы видим, что и за границей подготовляются значительные кадры революционно настроенной молодежи. Часть тех студентов, которая была выкинута из русских учебных заведений, отправилась туда. За границу же массами отправлялись в то время молодые девушки искать образования, потому что вы видели, как трудно развивались формы женского образования в России, а потребность в нем являлась уже чрезвычайно сильной, и вот мы видим, что с начала 70-х годов в особенности в Цюрих стекается масса интеллигентных русских девушек и даже замужних женщин, чаще всего «фиктивно» обвенчанных. Надо сказать, что многие родители тогда относились к получению высшего образования их дочерьми отрицательно, и поэтому среди молодежи были распространены фиктивные браки, специально с целью освобождения женской молодежи от ферулы и власти родителей. Многие из этих молодых женщин происходили из довольно зажиточных дворянских и буржуазных семей. Иные из них привезли с собою кое-какие средства, и мы видим, что у цюрихской колонии молодежи даже появляется свой дом, купленный за 80 тыс. франков, где устраивается кухмистерская и происходят каждый день рефераты, доклады, чтения и т. п.

 

Пропагандистское народничество – Петр Лавров

Петр Лавров

Петр Лавров

Одним из постоянных лекторов в этой колонии является П. Л. Лавров, который вскоре после напечатания своих «Исторических писем» эмигрировал за границу. Он в это время совершил уже в значительной мере дальнейшую эволюцию налево. Подчиняясь настроению той самой революционной молодежи, в среде которой он в это время вращался, он берется теперь за издание тут же за границей русского революционного журнала. Сперва его программа не удовлетворяет окружающих; ее находят слишком правой. Лавров пишет другую, более левую; она тоже бракуется; наконец, он пишет третью, еще более левую программу, и она принимается.

Собственно, Лавров, с точки зрения настоящих революционеров, являлся неудачным редактором этого журнала, потому что у него не было того внутреннего революционного огня, который для ведения такого издания требовался, но зато у него был огромный запас эрудиции, большая вдумчивость и большая готовность подчиняться потребностям минуты и идти навстречу возникающим запросам. Итак, возникает журнал «Вперед». В это время Лавров в некотором смысле принял бакунинскую программу, т. е. признал то положение, что никакое социальное развитие, никакое серьезное улучшение экономического положения народных масс невозможно при наличности государства. Поэтому он признал, что идеальным строем в будущем является строй федерально-анархический, но относительно близости этого строя и методов его осуществления и завоевания он, в сущности, коренным образом расходился с Бакуниным. Лавров утверждал, что между этим отдаленным идеалом и между настоящим безобразным положением России, да и всей Европы, существует целый ряд промежуточных форм, которые неизбежны и которых избежать при помощи одного натиска невозможно. Поэтому он считал, что путь для проведения социальной революции есть путь все-таки постепенный; он считал, что для данного момента, для человека, обрекшего себя на служение этому политическому и социальному идеалу будущего, нужно прежде всего и самому многому научиться и самого себя преобразовать, а с другой стороны, по отношению к народным массам являться прежде всего воспитателем и пропагандистом. Поэтому Лавров рисовал перед молодежью столь же длительный путь, заключавшийся в пропаганде и мирной подготовке народных масс к будущему восстанию и перевороту, как и путь Маркса, с которым он расходился, однако, в самом идеале будущего общественного строя.

Бакунин, конечно, со своей точки зрения пылкого и непримиримого революционера-анархиста считал, что таким путем достичь ничего нельзя, что нужно начинать дело теперь же с организации бунтов, что эти бунты, даже самые мелкие, сами по себе являются лучшей пропагандой, и поэтому провозглашал «propagande par le fait», – откуда пошло и название его последователей «парлефетистами». Это последнее течение имело на первых порах более успеха, нежели новое лавровское, и «бакунистов-парлефетистов» было гораздо больше среди тогдашней революционной молодежи, нежели «впередовцев-лавристов».



[1] Бистром был генерал, командовавший солдатами, оцепившими в 1861 т. университет во время студенческих беспорядков, и говоривший солдатам, что это бунтуют «подьячие», недовольные освобождением крестьян.

[2] Сравн. статью г. Сватикова в «Историческом сборнике» «Наша страна» (СПб., 1907 г.): «Студенческое движение 1869 г. (Бакунин и Нечаев)» стр. 165 и след.

 

Подзаголовки разделов лекции даны автором сайта для удобства читателей. В книге А. А. Корнилова они отсутствуют.