Казацкие думы о турецкой неволе

 

Тяжкая участь ждала тех несчастных казаков и поселян Украины, которых татары тысячами угоняли в плен после удачного набега. Пленных гнали в Крым, словно скот, окружив цепью верховых и подгоняя нагайками; иных пленников клеймили раскаленным железом, как лошадей. В Крыму невольники, которые посильнее, связанные или скованные, мучились днем на тяжелой работе, а ночью томились в темницах, и жизнь поддерживалась самой скудной и плохой пищей; кормили их нередко мясом дохлых животных... Выводили рабов на продажу целыми десятками, прикованных друг к другу около шеи. Этот живой товар продавался в Крыму разным иноземным купцам, которые внимательно осматривали невольников со всех сторон, нет ли у них каких телесных недостатков, даже зубы разглядывали у них... Продажа невольников производилась во всех крымских городах, но особенно в Кафе (теперь Феодосия). Этот город был главным рынком невольников, – там их всегда было около 30 тысяч. Хан выбирал первый и получал пошлину с каждого купленного раба. Пока захваченных пленников не продавали "за море", к туркам, была еще возможность их выкупить; но обыкновенно иноземные купцы, купив здесь наиболее сильных рабов, развозили их по отдаленным странам и продавали их с большим барышом для себя сарацинам, персам, индийцам, арабам и пр. Невыносимо тяжело было положение невольников-казаков, попавших на турецкие гребные суда – каторги (галеры). Несчастные приковывались к скамьям на каждое весло по пяти или по шести человек. Поперечные скамьи шли вдоль правого и левого бортов каторги; между скамьями был проход, по которому ходил взад и вперед надсмотрщик над гребцами, поощряя их к работе кнутом. Невольники были обнажены до пояса во всякую погоду и никогда не оставляли своих скамей; на них они спали и ели, не зная отдыха даже и в праздники. Мучительнее этой подневольной жизни и придумать трудно, – вот почему самое слово "каторга" получило свое страшное значение.

Судьба красивых девушек, попавших в плен к татарам и туркам, была сноснее сравнительно с участью других пленников. Эти девушки ценились очень дорого, нарасхват раскупались знатными и богатыми турками для их гаремов, и случалось, что они попадали даже в султанши.

Выйти из своего тяжкого положения христианские пленники могли, лишь приняв у татар и турок ислам. Бывали случаи, что такие отступники (или ренегаты), которые потурчились, злее самих турок мучили попавшихся к ним в руки христиан-пленников, твердо державшихся своей веры. Из детей-христиан, захваченных в плен, турки, как известно, образовали войско под именем янычар... Особенно страшно было положение тех казацких вождей, которые попадались в руки турок. Озлобленные турки вымещали на них все зло, причиненное Турции казацкими нападениями. По словам одного польского историка, Вишневецкий (Байда), основатель Запорожской Сечи, попался в руки турок и подвергся страшной смерти. Он по приказу султана был сброшен с башни на крюки, вделанные в стене. Несчастный вождь казаков, зацепившись ребром за крюк, повис и жил, перенося мужественно страшные мучения, три дня в таком положении, пока турки не убили его стрелами за то, что он бранил Магомета.

Страшные мучения, какие терпели русские пленники у татар и турок, еще больше разжигали ненависть и вражду к мучителям у казаков: они старались тем же отплатить своим заклятым врагам. Нападать на "басурман", т. е. татар и турок, грабить их, всячески мучить и убивать казаки считали своим священным правом и готовы были пользоваться им при всяком удобном случае.

Борьба с басурманами, горькое рабство у них, бегство из плена, мечта невольников о родном крае – все это запечатлелось в народной памяти и сказалось в старинных украинских песнях. Старые казаки, распевая их, воспламеняли у молодых ненависть к басурманам.

Вот как, напр., изображен в одной казацкой думе плач невольников на турецкой каторге:

"В Святую неделю не сизые орлы заклектали, то бедные невольники в тяжкой неволе заплакали, кверху руки подымали, оковами забряцали, Господа милосердого просили, ублажали: "Подай нам, Господи, буйный ветер! Хоть бы буря встала на Черном море, хоть бы повырвала якори с турецкой каторги, – нам уж басурманская каторга надоела. Оковы-железо нам ноги повырывало, тело казацкое-молодецкое до желтой кости попротерло!.."

Другая дума представляет побег из турецкой неволи трех братьев:

"То не туманы великие подымались из-под Азова, то три брата родные, голуби сизые, из Азова от тяжкой неволи убегали, в землю христианскую к отцу, к матери. Два брата конные, а третий пеш-пехотинец спешит за братьями, разбивает свои ноги казацкие-молодецкие о белое каменье, о сырое коренье, кровью след заливает, слезно братьям промолвляет:

"Братики мои родненькие, голубчики сизенькие, возьмите меня, брата вашего меньшого, меж коней и в землю христианскую к отцу и к матери отвезите!" Братья отказывают ему, опасаясь, что их азовская орда тогда догонит и вконец погубит. Они гонят своих коней, а меньшой брат пеш-пехотинец их догоняет, за стремена хватает, слезами обливает: "Братики мои родненькие, голубчики мои сизенькие, не хотите меня меж коней взять, так застрелите меня, порубите, не дайте меня в пищу зверю да птице!" Отвечают ему братья: "Братик милый, голубок сизый, говоришь ты – словно сердце наше ножом пробиваешь! Не подымутся на тебя наши мечи, на 12 частей разлетятся, и душа наша вовеки от грехов не избавится; лучше мы будем рвать и разбрасывать по дороге терновые ветви, чтобы ты знал, куда убегать в землю христианскую к отцу, к матери, ко всему роду..." Бежит меньшой брат, пеш-пехотинец, добегает до тернов, хватает их, к сердцу казацкому прижимает, горючими слезами обливает. "Здесь, – говорит он, – проезжали мои конные братья, терновые ветки мне на примету бросали, чтобы знал я, куда уходить от тяжкой неволи, к отцу, к матери, ко всему роду..." Добегает он до Савур-могилы, слезами обливается. "Три недоли, – говорит он, – изнемогая, погубили меня в поле: бесхлебье, безводье, а третья недоля, что не догнал своих братьев". А буйный ветер повевает, несчастного казака с ног уже валяет. Ложится он на Савур-могилу... Уже волки-хищники набегали, орлы сизокрылые налетали, смерти бедного казака поджидали. Слышит он клекот орлиный и говорит сам себе: "Когда бы дал мне Бог встать на казацкие ноги, поднять пищаль семипяденную и послать пулю орлам сизым в подарок". И встал еще казак и послал пулю орлам сизоперым... Ложится снова он, припоминает отцовскую-материнскую молитву и отдает Богу душу... И вот к нему сизые зозули (кукушки) прилетели и, словно сестры родные, над ним куковали; налетали и орлы сизо-перые, на кудри наступали, очи ясные вырывали; набегали и волки хищные, разносили по тернам, по байракам кости казацкие".

Дума о Самойле Кошке тоже рассказывает о побеге казаков, турецких невольников; здесь дело увенчалось успехом. Кошка, удалой казацкий вождь, со своими товарищами попал на каторгу, но, по словам думы, очень ловко выкрал у подгулявшего надсмотрщика ключи, отомкнул себе и товарищам оковы, и в полночь освобожденные казаки бросились по его команде на спящих врагов: "Турок-янычар рубили, а других живьем в море побросали". После того казаки приплыли из Турции в Днепр. Здесь встретили своих товарищей – запорожцев. Богатство, какое было на каторге, они поделили меж собой, а галеру "на пожар спустили". Серебро и золото поделили на части: одну назначили на церкви, которые давно уже содержались на казацкий счет, чтоб было кому утром и вечером молиться за казаков; вторую часть казаки разделили меж собой, а на третью пировали и пили, засевши в камышах, палили из ружей, поздравляли Самойла Кошку... Дума заканчивается уверением, что слава казацкая не умрет, не ослабеет, и пожеланием долговечности и всякого благополучия народу христианскому, войску Запорожскому, Донскому и черни днепровской, низовой на многие лета до конца века!

Любопытна также дума о Марусе Богуславке.

На Черном море, на белом камне стояла каменная темница, а в ней томилось 700 казаков – бедных невольников; тридцать лет уже не видят они ни света Божьего, ни солнца праведного. И приходит к ним "девка-бранка" (т. е. пленница), Маруся Богуславская, поповна, и говорит: "Казаки, бедные невольники!.. Угадайте, что за день теперь в земле христианской?" – "Почем же знать мы можем, Маруся. 30 лет мы в неволе, света Божьего, солнца праведного не видим!" И говорит им снова Маруся: "Казаки вы, бедные невольники! ведь сегодня в земле христианской Великая Суббота, а завтра Святой праздник, Великий день (Светлое Христово Воскресение)". Услышавши это, казаки припали белым лицом к сырой земле, Марусю-поповну Богуславку кляли-проклинали: "Чтоб тебе, Маруся, не было счастья и доли за то, что ты нам сказала о Святом празднике, Великом дне!" – "Не браните меня, казаки, бедные невольники, – сказала Маруся, – и не проклинайте; как будет господин наш выезжать к мечети, он отдаст мне ключи от темницы на руки, тогда я приду к вам и выпущу всех вас". Так и случилось. Выпустила казаков Маруся и сказала им: "Казаки, бедные невольники! Убегайте теперь в города христианские. Только прошу я вас, одного города Богуслава не минайте, моему отцу и матери знать давайте. Пускай отец не сбывает своего добра-имущества, пусть не собирает больших денег, чтобы выкупить меня: я уже потурчилась, побасурманилась!"

Эта казацкая дума заключается горячей мольбой к Богу от невольников: "Ой вызволи (освободи), Боже, нас всех, бедных невольников, от тяжкой неволи, от веры басурманской, в край веселый, в мир крещеный! Услышь, Боже, искреннюю мольбу нас, бедных невольников!"