XII. Немецкие князья и лютеранская реформация

Причины союза Лютера, с князьями и его отказа от первоначальных принципов. – Немецкие князья и церковная реформация. – Роль Фридриха Мудрого в начале реформации. – Отношение князей к реформации в начале двадцатых годов XVI в. – Реакция и раскол в Германии после рыцарского и крестьянского восстаний. – Карл V и шпейерский сейм 1526 г. – Введение новых церковных порядков. – Секуляризация церковной собственности. – Нетерпимость Лютера. – Его отношение к Цвингли. – Реакционные явления в лютеранстве. – Внутреннее состояние Германии около 1530 г.

Портрет Мартина Лютера и его жены Катарины Бора. Художник Лука Кранах Старший, 1525

Революционные движения, совершавшиеся под знаменем религиозных идей, и возникновение сектантства, разрывавшего всякую связь с церковными традициями, не могли не отразиться на характере лютеранской реформации, которой суждено было утвердиться в целой половине Германии в качестве официально признанного вероисповедания. Мы видели, что Лютер ограничивал свою задачу реформою одной церкви, и что в его прошлом были своего рода задатки для того, чтобы реформа эта приняла консервативный характер: политические смуты, отождествлявшиеся с делом религиозной реформации, в его глазах только портили это дело, вредили ему; такое же искажение дорогой ему церковной реформы видел он и в сектантстве, уходившем в своем очищении веры от человеческих измышлений гораздо далее, нежели он сам мог идти. Ища прочной власти, которая могла бы ему помочь выполнить свою задачу, Лютер должен был заключить союз с князьями, но этот союз не мог быть чем‑либо иным, как подчинением церкви государству. Князья, принимавшие реформацию Лютера, положительно выигрывали от неё, и в те самые годы, когда они побеждали восставших рыцарей и крестьян, уже намечался чисто княжеский характер этой реформации: князья освобождались от власти папы, секуляризировали церковную собственность, подчиняли себе местное духовенство, превратившееся в их чиновников, и вступали во многие права, которые прежде принадлежали церкви. Таким образом, если инициатива реформационного движения в Германии вышла снизу, из народа, то воспользовались результатами этого движения носители государственной власти в отдельных территориях, на которые разделялась тогдашняя Германия. С другой стороны, проводя церковную реформу при помощи князей, Лютер отступил от многих начал своего первоначального религиозного протеста: его преобразования в вероучении и церковной жизни получили официальное признание и в силу этого стали поддерживаться внешним авторитетом гражданской власти, хотя это совсем уже не совпадало с индивидуалистическим исходным пунктом религиозного миросозерцания Лютера. Говоря о начале реформации, мы уже отметили, в какое отношение стал Лютер к князьям, и в чем он счел нужным отказаться от своих первоначальных точек зрения, но тогда мы имели в виду более психологию самого реформатора, чем историческое значение его реформы: теперь мы рассмотрим это последнее, не упуская из виду той роли (хотя и чисто отрицательной), какую в истории лютеранской реформации играли и политические события эпохи, и появление других видов религиозного протеста.

В истории реформации наблюдается вообще зависимость принятого тем или другим государством церковного устройства от политической формы этого государства. Это явление объясняется тем, что принятие или непринятие реформации зависело от государственной власти, которая могла быть монархическою или республиканскою: весьма естественно, что политическая форма отражалась на том устройстве, какое получала реформированная церковь. Мысль о праве государственной власти вмешиваться в церковные дела существовала уже ранее, чем приступили к проведению религиозной реформы в разных государствах XVI века, и нет ничего удивительного в том, что к этой власти обращались и реформаторы, ибо только она своим содействием могла дать установиться новому порядку вещей. С своей стороны, у государей были особые интересы, помимо религиозного убеждения, стать на сторону реформации; политическая оппозиция против курии, секуляризационные стремления, желание расширения своей власти, – все это могущественно должно было влечь государей к церковным преобразованиям, сулившим им освобождение от папской власти, переход в их руки собственности духовенства и монашества, подчинение им клира (хотя, с другой стороны, существовали и такие мотивы, которые, опять-таки независимо от религиозного убеждения, должны были удерживать их в лоне старой церкви). Для немецких князей, давно уже стоявших в резкой оппозиции против папства, реформационное движение, охватившее нацию, было весьма выгодно, и только революционные движения, соединившиеся с национальным стремлением к религиозной реформации, в значительной мере стали удерживать многих князей от перехода на сторону новой веры. Этим до известной степени и объясняется раскол, внесенный реформацией в жизнь Германии, распавшейся на две части – на католическую и евангелическую. Там, где князья примкнули к движению, они извлекли из него для себя большие выгоды, и в данном отношении велико было содействие, оказанное им Лютером, который только в них, – если не считать имперских городов, игравших все‑таки второстепенную роль, – нашел силу, способную поддержать необходимый порядок и утвердить господство реформированной религии. Конечно, эти покровители реформации сделались вместе с тем её опекунами и через то господами вновь основанных церквей: они подавили общественные элементы, бросившиеся в социально‑политическую революцию, как позднее с успехом отразили попытку императора поставить в Германии выше всего свою волю;, сделавшись же господами положения в делах светских, они не могли устоять перед соблазном занять такую же позицию и по отношению к делам духовным, тем более, что нужно было кому‑нибудь принять на себя устроение новых церковных порядков. Кто занимался этим делом, тот естественно и необходимо вносил в него свои стремления и интересы, тем более, что самый авторитетный богослов реформации приглашал князей взять в свои руки весь внешний порядок новой церковной жизни.

Фридрих Мудрый, курфюрст Саксонии, один из главных сторонников лютеранской реформации. Гравюра А. Дюрера

Мы видели, что реформация в смысле церковных нововведений началась в Виттенберге без Лютера, находившегося еще в вартбургском замке в то время, как его последователи приступили к делу замены старых порядков новыми. Местный государь Фридрих Мудрый не только не стеснял свободы религиозного мнения, но даже защищал отщепенцев, разрывавших связь со старою церковью, стараясь только успокоить возникшие в городе споры и волнения. Мало того: он созвал съезд депутатов от августинских монастырей саксонской провинции, и этот съезд объявил необязательность монашеских обетов. Благодаря такому отношению Фридриха Мудрого к начинавшемуся движению, в Виттенберге могла свободно начаться и анабаптистская проповедь, так как курфюрст вообще затруднялся принять какое-либо решение в религиозных делах, говоря, что, как светский человек, он не может судить, верны или ошибочны мнения и действия, в защиту которых приводились тексты из св. писания. И сторонники Лютера, например, Меланхтон, просили его в это время не стеснять свободной проповеди слова Божия. Сам Лютер в начале виттенбергских беспорядков советовал Фридриху Мудрому не принимать крутых мер, указывая на то, что, кто хочет иметь слово Божие, не должен бояться споров и тревог. В самых проповедях своих против новаторов он порицал только совершенные ими насилия, доказывая, что не нужно из свободы делать обязанность, что никого не следует принуждать силою, ибо вера должна быть добровольная, принятая без принуждения. Фридрих Мудрый явился защитником реформации и перед имперским правлением действовавшим в отсутствие Карла V. Это учреждение, состоявшее из курфюрстов и из уполномоченных от отдельных округов Германии, пригласило саксонских епископов принять меры против виттенбергских беспорядков, но когда Лютер успокоил виттенбергские смуты, курфюрсту удалось склонить имперское правление к тому, чтобы вормсский эдикт был оставлен без последствий. Впрочем, в общем само это правление относилось благосклонно к реформации, надеясь посредством её освободить Германию от папских поборов. В 1523 г. новому папе (Адриану VI) имперское правление и собравшийся в Нюрнберге сейм прямо отказали привести в исполнение церковное отлучение и государственную опалу, тяготевшие над Лютером. Сейм выставил даже целый ряд жалоб (centum gravamina) против, курии с требованием наискорейшей отмены злоупотреблений и созвания вселенского собора для реформы церкви. Папскому легату не удалось даже добиться запрещения лютеранской проповеди в самом Нюрнберге во время заседаний сейма. Уполномоченный курфюрста саксонского при сейме указывал при этом на то, что Лютером нужно дорожить, как человеком более умеренным, сдерживающим крайних реформаторов, и что устранение его было бы равносильно приглашению, обращенному к этим последним. Таким образом, уже в 1523 г. власти смотрели на Лютера, как на умирителя реформации, как на человека, необходимого для того, чтобы не дать людям более крайнего образа мыслей взять в свои руки дело, в котором были заинтересованы, кроме народа, и самые власти. В это время начала уже распространяться реформация, вводившаяся Лютером в Виттенберге. У него сразу явилось множество сподвижников в лице бывших монахов или оставивших католическую церковь священников, и не только городские власти и светские князья, но даже иногда и князья духовные не стесняли проповедников и не противились нововведениям. Затем и сами князья, и города начали вводить у себя виттенбергские церковные порядки, т.е., главным образом, богослужение на народном языке, заменившее католическую мессу. Одним из первых князей, примкнувших к реформации, был ландграф Филипп Гессенский.

Дальнейшее развитие церковной реформации совершалось, однако, под влиянием того впечатления, какое и на князей, и на Лютера произвели революционные движения рыцарей и крестьян. Именно, результатом рыцарского восстания и крестьянской войны была реакция, отразившаяся и на политических, и на религиозных делах. Уже предприятие Зиккингена встревожило многих, и все те, кому были выгодны старые порядки, указывали на опасность, какую в политическом отношении представляет собою новая проповедь. Крестьянская война с распространением анабаптизма, принявшего характер социально‑революционной пропаганды, еще более набросила тень на реформацию в глазах всех, опасавшихся за общественное спокойствие и существующий политический и социальный строй, что как нельзя более было на руку всем, имевшим интерес защищать старые церковные учреждения. Рыцарей и крестьян победили князья, жаловавшиеся на слабость и бездействие имперского правления, и вот в 1524 г. личный его состав был изменен сообразно с желанием партии, образовавшейся против реформации. Любопытно, что на сейме 1524 г. мы уже не видим того единодушия, которым отличалось собрание имперских чинов предыдущего года: здесь образовалась теперь партия, прямо заявлявшая, что не нужно никаких перемен, что все должно остаться по‑старому. Присланный на сейм сменившим на папском престоле Адриана VI Климентом VII искусный дипломат Лоренцо Кампеджи ловко воспользовался этим реакционным настроением и немало содействовал возникавшему между князьями расколу. В этой реакции, которую искусно стала эксплуатировать в свою пользу курия, и заключается объяснение того, что не все земли Германии приняли реформацию. Когда на нюрнбергском сейме 1524 года Кампеджи потребовал исполнения вормсского эдикта, ему в этом было сначала отказано, но потом было решено, что этот эдикт будет исполняться «по мере возможности», чем, в сущности, предоставлялось на усмотрение отдельных чинов империи, т. е. князей и вольных городов, исполнять или не исполнять эдикт. Впрочем, сейм все‑таки еще брал под свое покровительство реформацию, объявив свободную проповедь Евангелия до решения религиозного вопроса на вселенском соборе. Между тем уже раньше, под влиянием рыцарской смуты евангелические проповедники были изгнаны из Австрии, Баварии, Тироля, майнцского курфюршества; теперь курия воспользовалась настроением государей названных земель, чтобы отвратить их окончательно от национально‑политической оппозиции папству. Именно им сделаны были разные уступки, указывающие нам на то, что особенно могло интересовать князей в реформации. Государи Австрии, Баварии и некоторых других земель получили от самого папы то, что другие приобрели благодаря реформации; согласившись на ограничение прежнего произвола курии,. прежних поборов, Климент VII расширил вместе с тем власть князей над местным духовенством и даже отдал им часть церковных имуществ и доходов, за что князья обязывались преследовать лютеранство в своих владениях. Такое соглашение курии с южными немецкими князьями было оформлено на регенсбургском съезде в июне 1524 г., и вот в Австрии, Баварии, Зальцбурге начались гонения на приверженцев реформации. Их стали не только изгонять, но сажать в тюрьмы и даже предавать казни, как раз в то самое время, когда, наоборот, другие князья принимали один за другим новое учение. Крестьянская война только поддержала реакцию и еще более обострила религиозный раскол: реформация для многих сделалась после этого синонимом народных смут, грозящих опасностью государственному строю и правильному гражданскому порядку, и это заставляло власти во многих местностях ополчиться на защиту католицизма. И в землях, уже принявших реформацию, происходила реакция, направлявшаяся главным образом против анабаптизма. Лютер, сам говоривший в 1520 – 1521 гг. революционным языком не только о папе, но и о светских властях, а в начале крестьянского восстания обвинявший князей и господ в том, что их угнетения подняли народ, к концу восстания с яростью громил мятежных крестьян, приглашал колоть их, бить, убивать, как изменников, грабителей и людей, которые, прикрывая свои дела Евангелием, служат на самом деле чёрту. Принцип безусловного повиновения властям, от которого он сам был раньше очень далек, делается одною из любимых тем его поучений. Расправа с мятежными крестьянами, соединившая в общем деле католических и евангелических князей, вполне одобрялась Лютером, отвечавшим впоследствии на упреки в жестокости, что мятежнику не разумом нужно отвечать, а кулаком, да так, чтоб кровь из носа потекла, и что «кто не хочет добром слушать слова Божия, должен слушать палача с топором». Таким образом, реакция, вызванная смутами первой половины двадцатых годов, не только заставила многих отшатнуться от реформации, но и среди самих её сторонников породила недоверчивое и даже враждебное отношение к религиозной свободе. После 1525 года получают поэтому дальнейшее развитие как распадение Германии на два лагеря, так и реакционное настроение среди не одних католиков, но и среди сторонников реформации.

Вслед за подавлением великого мятежа лютеранство стало с особенною жестокостью преследоваться во владениях вюрцбургского и бамбергского епископов, во Франконии и Швабии, в габсбургских землях, где евангелических проповедников вешали и жгли. Герцог саксонский Георг равным образом предавал казни проповедников нового учения и даже хлопотал о заключении между северогерманскими князьями союза для подавления реформации, подобного регенсбургскому соглашению князей южнонемецких. Курфюрст саксонский Иоанн, сменивший Фридриха Мудрого, и его зять Филипп Гессенский, однако, остались верными реформации. Вообще то обстоятельство, что ни рыцарская, ни крестьянская смута не коснулись северной Германии, было весьма благоприятно для распространения здесь лютеранской реформации. Названные князья даже заключили между собою союз осенью 1525 года, пригласив к участию в нем других князей. Вообще же решено было подвергнуть рассмотрению религиозные дела на шпейерском сейме следующего года.

В первой половине двадцатых годов император Карл V вел войну с Франциском I, и его не было в Германии, без него началась реформация, без него произошли оба восстания, усмиренные князьями. Но в 1525 году французский король был побежден и даже взят в плен в битве при Павии, а в начале следующего года между обоими государями состоялся в Мадриде мир, по которому Франциск I отказывался от всех своих притязаний на итальянские владения и уступал императору все земли бургундского наследства[2]. При этом оба государя обязывались действовать сообща против турок и еретиков, покинувших лоно св. церкви. У Карла V теперь руки были развязаны для того, чтобы действовать в Германии. К этому его приглашали, между прочим, и некоторые духовные князья, встревоженные проектами отнять земли у всех духовных владетелей. Прежде всего император отправил к некоторым князьям декларацию о необходимости подавления ереси и заключения католического союза, но и евангелические князья собирались отстаивать себя, примкнув к саксонско‑гессенскому союзу (в Тургау и Магдебурге в первой половине 1526 г.), хотя Лютер порицал намерение сопротивляться императору и защищать силою всемогущее слово Божие. В то самое время, однако, когда в мае 1526 года собрался имперский сейм в Шпейере, Франциск I и Климент VII заключили между собою союз против Карла V. Это расстраивало все его политические планы и снова создавало благоприятное для реформации положение в Германии. На шпейерском сейме комиссары императора и католические князья требовали исполнения вормсского эдикта, но они не были достаточно сильны, чтобы на этом настоять, да и обстоятельства быстро изменились, когда Карлу V пришлось начать войну с папой. К концу сейма было даже получено императорское повеление, отменявшее вормсский эдикт и возвещавшее, что решение религиозных споров будет предоставлено вселенскому собору. 27 августа сейм постановил, что в религиозном вопросе каждый имперский чин будет до разрешения спора на вселенском соборе действовать так, как сочтет это нужным, чтобы быть правым перед Богом и императорским величеством. Это сеймовое постановление было в высшей степени важно: им впервые установлялся принцип, по которому вероисповеданием князя определялось вероисповедание его подданных, принцип, выраженный впоследствии в знаменитой формуле: «cujus regio, ejus religio». Одинаковое право с князьями получали и правительства имперских городов и даже имперские рыцари. Этим постановлением своим имперский сейм предоставлял светским властям, хотя и временно только, решать религиозный вопрос по собственному усмотрению; это ставило церковь как бы в зависимость от государства, и государственной власти давалось право производить церковные преобразования. Таким образом, в 1526 г. в Шпейере князья, только что победившие рыцарей и крестьян, получили новое расширение своей власти, делавшее их независимыми от центрального правительства в одном из самых существенных вопросов, какие только подлежали тогда решению, и тем самым способствовавшее усилению политического раздробления Германии. Для лютеранства такое решение было благоприятно: сейм дал ему возможность консолидироваться под покровительством князей, но эта выгода относилась лишь к утверждению и распространению лютеранства, отнюдь не к внутреннему его развитию. В последнем отношении, наоборот, шпейерский принцип давал территориальным властям право принуждения своих подданных: каждый имперский чин мог действовать в религиозном вопросе так, как считал это совместимым со своими обязанностями по отношению к Богу и императору, но ничто не обязывало его принимать в расчет желания его подданных.

Собственно говоря, только после шпейерского сейма 1526 года начала прочно утверждаться в княжествах и имперских городах, принявших реформацию[3], новая церковная организация. Раньше всего приступил к этому делу Филипп Гессенский, пригласивший на совещание о введении нового устройства церкви земское духовенство, дворянство и горожан, но выработанные на этом совещании (в Гомберге в 1526 г.) правила были впоследствии заменены составленными по образцу виттенбергских. Гомбергский сейм думал дать церкви демократическое устройство: отдельные религиозные общины с внутренним самоуправлением и выборными представителями должны были высылать духовных и светских депутатов на ежегодные синоды, которым подлежало бы решение спорных дел, а кроме того, учреждался особый комитет, члены которого назначались бы ландграфом и дворянством, для заведования текущими делами между собраниями синодов и для того, чтобы руководить совещаниями последних. Не так представлял себе правильное церковное устройство Лютер, сам незадолго перед тем (1523 г.) писавший еще пражским утраквистам, что они имеют право выбирать себе епископов и пастырей: к 1526 г. у него окончательно сложилось то убеждение, что епископская власть в церкви должна быть передана государям. Мы уже видели, как возник у него такой взгляд; он естественно и необходимо вытекал из того отношения, в какое поставили его к светской власти его заботы о церковной реформе и его недоверие к общественным силам, особенно после крестьянской войны. Лютеранские князья сделались верховными правителями (summi episcopi) церквей в своих землях. Они поручили надзор за церковною жизнью особым суперинтендентам, а в середине тридцатых годов учредили так называемые консистории с административною и судебною властью над духовенством. Введение нового богослужения и церковного устройства сопровождалось секуляризацией собственности церквей и монастырей[4].Лютер хлопотал о том, чтобы хотя часть доходов с секуляризованных имений шла на содержание храмов и священников, школ и учителей, а также благотворительных учреждений и бедных, но лишь в отдельных случаях эти доходы получали такое назначение. В большинстве случаев бывшие духовные имения обращались князьями в личную пользу или раздавались приближенным, – явление, с которым мы встречаемся в истории реформации не в одной Германии. Католические князья следовали примеру лютеранских и, равным образом, производили у себя конфискацию церковных имений, что дало повод Лютеру шутить над их лютеранским усердием, превосходившим усердие самих лютеран.

Отдача реформированной церкви во власть князей далеко не соответствовала идее религиозной свободы, защитником которой был Лютер в 1520–1521 гг. Реформатор, как мы видели, не удержался на высоте своего принципа, и мы знаем, что было причиной этого явления. Его отношение к Карлштадту и Томасу Мюнцеру указывало уже на то, что Лютер не проявит особой терпимости к религиозному с ним разномыслию. Одновременно с лютеранством стало распространяться в юго-западной Германии из Цюриха учение Ульриха Цвингли. Этот реформатор несогласно с Лютером учил о причащении, отвергнув принятое им «действительное присутствие Христа» в евхаристии и признав в ней только символ, так как, по его толкованию, слово «есть» в тексте: «сие есть тело мое» и «сия есть кровь моя» равносильно выражениям: «обозначает» или «знаменует». Между Лютером и Цвингли произошла по этому поводу полемика, и на дружелюбные объяснения цюрихского реформатора Лютер отвечал весьма запальчиво. В конце двадцатых годов последователям обоих учений грозила большая опасность со стороны католиков. Она заставила курфюрста саксонского и ландграфа гессенского заключить тайное соглашение с Нюрнбергом, Ульмом и Страсбургом для взаимной защиты, но когда Лютер узнал об этом союзе, то настоял, чтобы курфюрст отказался от союза с городами Ульмом и Страсбургом, принявшими цвинглианское учение об евхаристии. Он даже одобрил решение шпейерского сейма 1526 г., давшее терпимость лютеранству, но исключившее цвинглианцев, и советовал курфюрсту держаться по отношению к последним этого постановления. С большим только трудом удалось Филиппу Гессенскому, дорожившему союзом с швейцарцами, устроить между Лютером и Цвингли диспут в Марбурге (1529), Уже раньше делались попытки страсбургскими богословами Буцером и Капитоном смягчить вражду Лютера против Цвингли, но реформатор отвечал, что между Христом и Велиалом не может быть общения. И теперь, уступая желанию ландграфа, он поехал в Марбург, наперед заявив, что не сделает ни малейшей уступки. На диспуте реформаторы и их сторонники пришли к соглашению по всем основным пунктам догматического характера, за исключением именно вопроса об евхаристии. Лютер написал на столе греческое слово έστί («есть») и постоянно на него указывал пальцем, требуя буквального его понимания. Это было его главное возражение против Цвингли. Цюрихский реформатор тем не менее предложил Лютеру примирение. «Будем, сказал он, – исповедовать наше единение во всех отношениях, где оно существует, а что касается до других сторон, то будем помнить, что мы – братья. Никогда, прибавил он, – не будет мира между церквами, если при полном сохранении великого учения об оправдании посредством веры нельзя будет различаться по второстепенным пунктам». Лютер не принял протянутой ему руки и на предложение быть единодушными отвечал: «Ваш дух не тот, что наш». Филипп Гессенский, все время хлопотавший о соглашении обеих сторон, с своей стороны стал убеждать Лютера не отказывать в братской любви швейцарским реформаторам. «Я не отказываю им в той любви, какую христианин обязан иметь к врагам», сказал на это Лютер.

В Марбурге все‑таки было подписано некоторое соглашение, касавшееся 14 пунктов и указывавшее, в чем обе стороны согласны и в чем несогласны относительно евхаристии. Цвингли придавал этому акту большое значение. Он говорил, что Лютер тем самым отрезал себе путь возвращения к папизму, на которое он считал его еще способным. Среди лютеранских богословов, действительно, были такие, которые шли на уступки католицизму. «Аугсбургское исповедание», редактированное главным образом Меланхтоном для представления Карлу V (1530), излагало евангелическое учение, особенно подчеркивая все, в чем оно было сходно с католическим и чем, наоборот, отличалось от цвинглианского. Лютер находил, что в этом исповедании было сделано уступок больше, чем следовало делать. Равным образом, когда Карл V устроил комитет из князей, юристов и богословов обеих партий, католической и евангелической, для выработки соглашения, лютеранские богословы выказали большую уступчивость. Многие соглашались даже признавать папскую власть под условием свободы евангелического учения; дело принимало характер подчинения лютеран старой церкви, если бы только с её стороны сделаны были кое‑какие уступки. Лютер и на этот раз высказывался принципиально против уступок. Едва ли поэтому были справедливы предположения Цвингли относительно возможности возвращения самого Лютера к католицизму. Тут была только одна верная мысль: в глазах реформатора, более последовательно проводившего в своем вероучении и церковном устройстве новые религиозные принципы, само лютеранство должно было казаться возвращением к католицизму. Лютер, действительно, делался все более и более нетерпимым, искореняя, где это от него зависело, несогласные с его учением мнения: цвинглианство он называл нечестием, его последователей – детьми сатаны, наравне с анабаптистами.

Таким образом, уже во второй половине двадцатых годов XVI в. почти выяснился характер лютеранской реформации. Господами положения были князья, и реформация приняла чисто княжеский характер. Но весь религиозный вопрос не был еще окончательно решен. Хотя князья и продолжали переходить на сторону нового учения, многие оставались по‑прежнему в лоне старой церкви, и взаимное раздражение росло. К этому присоединялась еще конкуренция, какую делало лютеранству учение Цвингли. Германия разделилась, таким образом, на два лагеря, а в одном из этих лагерей был еще свой раскол. Существовал помимо этого и политический вопрос: наступило время, когда Карлу V представилась возможность вмешаться в религиозные дела Германии, а это не могло не затронуть основного политического вопроса об отношениях между императором и князьями. Этот политический вопрос, главным образом, и разрешался в следующую четверть века (1530–1555) в связи с дальнейшим ходом религиозной реформации. Около 1530 г. история последней вступает в новый фазис: общественные и народные движения предыдущих лет уступают место борьбе между государственными властями, и религиозная реформация из живого национального дела превращается в дело князей. Этими двумя чертами и характеризуется следующий период, который мы теперь рассмотрим.