ЛЕКЦИЯ XXIII

 

Влияние разработки крестьянской реформы на общество и печать. – Положение печати в 1855 г. – Исключительное положение Герцена, его пророчество в 1853 г. и программа его в 1855– 1858 гг. – Отношение к нему либералов. Роль и значение «Колокола» в деле реформы и в развитии общественного мнения в России. – Дифференциация направлений в обществе и в печати после 1858 г. – Позиции различных органов печати. – Радикализация «Современника» и отношение к нему Герцена в 1859 – 1860 гг. – «Русский вестник» и другие либеральные органы. – Позиция и роль славянофилов в эту эпоху. – Общественные требования, наметившиеся в 1859–1861 гг. – Сравнение их с видами правительства в этот момент.

 

Настроение русского общества в начале правления Александра II

В предшествующих лекциях я успел изложить более или менее подробно весь ход крестьянской реформы, а в последней лекции остановился на анализе самих положений 19 февраля, теперь я постараюсь осветить влияние выработки этих положений на развитие общественной мысли и на рост настроения в различных общественных кругах. Вместе с тем я постараюсь проследить и ту дифференциацию политических взглядов и направлений, которая произошла на этой почве в печати, и выяснить попутно влияние печати на ход крестьянской реформы и отношение к печати правительственной власти. Наконец, я имею в виду очертить ту программу преобразований различных сторон государственной жизни, которая окончательно сложилась к этому времени в правительственных кругах, а также те общественные требования, которые были формулированы в 1861 г. или к 1861 г. в передовой печати и заявлениях различных общественных учреждений. Я уже мельком касался положения печати в 1855 г. Вы видели, что это положение было чрезвычайно затруднительное в цензурном отношении. В сущности говоря, тогда общественные политические вопросы для печати были почти неприкосновенны, и вместе с тем надо сказать, что после того гнета, который русское общество испытало в продолжение всего царствования Николая Павловича и в особенности в последние семь лет этого царствования, его деятельность и его мысль были до такой степени подавлены, что оно мало было и подготовлено к действительному участию в той работе, которая предстояла стране.

Несмотря на общее единодушное сознание необходимости коренных преобразований, общество очень робко и чрезвычайно неопределенно намечало те пути, по которым, по его мнению, эти преобразования должны были двинуться.

В сущности говоря, при полном единодушии в настроении общества, по крайней мере наиболее образованной и прогрессивной его части, в нем замечалось такое же отсутствие всякого определенного и продуманного плана практических преобразований, какое наблюдалось и в правительственных кругах при самом приступе к реформам. Общество, как вы видели, было настроено чрезвычайно оптимистически по отношению к новому государю, и этот оптимизм почти граничил с апатией. Все очень розово смотрели на настроение Александра и все попечения свои возлагали на правительственную деятельность, не проявляя со своей стороны почти никакой инициативы. Это состояние, конечно, еще усиливалось тем тяжелым положением, в котором находилась печать в цензурном отношении, полной невозможностью громко высказать с некоторой свободой свои взгляды и мнения по политическим и социальным вопросам – даже для тех немногих людей, которые их имели. Впрочем, и в тех рукописных проектах и записках, которые, как я уже упоминал, тогда ходили в значительном числе по рукам и доставлялись и самому правительству и которые ведь никакой цензуре не подвергались, настроение было чрезвычайно скромное, и те программы, которые вы можете вычитать из этих произведений, в сущности говоря, вполне сходились с той скромной программой Чернышевского 1855 г., о которой я вам говорил.

 

Герцен и «Колокол»

Совершенно исключительным было, конечно, положение Герцена, который в это время владел собственным печатным станком в Лондоне и мог, не подвергаясь никаким цензурным стеснениям, совершенно свободно высказывать свои мнения. И надо сказать, что не только его положение было совершенно исключительным в цензурном отношении, но и он сам являлся исключительным по своей подготовке знатоком современной ему России и благодаря этому мог являться в отношении некоторых вопросов почти что пророком. Так, еще в 1853 г., когда еще царствовал Николай I, когда еще не начался тот кризис николаевской системы, который создался во время Крымской войны и который на многое открыл глаза людям заурядным, Герцен совершенно определенно предсказывал, что падение крепостного права «необходимо, неминуемо, неотразимо» и что оно последует в ближайшем будущем. Уже тогда Герцен провозгласил свою радикальную программу решения крестьянского вопроса и требовал не только полного освобождения крестьян, но и освобождения их со всей землей, которою они пользовались при крепостном хозяйстве. Когда Александр II вступил на престол, Герцен тотчас же почувствовал потребность и даже обязанность завести свой руководящий орган для выражения свободной мысли по поводу очередных неотложных вопросов русской государственной и общественной жизни. В 1855 г. он начал выпускать свои книжки «Полярной звезды», а в 1857 г., когда был образован негласный комитет по крестьянскому делу, Герцен предпринял издание газеты, которая выходила сперва раз в две недели, а потом и раз в неделю, под названием «Колокол». Этот «Колокол» приобрел огромное значение, и, например, Катков, посетив Герцена в 1858 г. в Лондоне, говорил ему, смеясь, что его «Колокол» лежал на столе у Ростовцева для справок по крестьянскому вопросу. Надо сказать, что «Колокол», как орган, в котором с непривычной резкостью раскрывались все язвы современной русской государственной и общественной жизни и беспощадно обличались злоупотребления и некрасивые поступки отдельных должностных лиц, являлся вместе и постоянной грозой для лиц, стоящих во главе управления, и таким учреждением, которое постоянно толкало правительство и общество вперед и не давало остановиться. Герцену некоторые современники, в особенности Чичерин в статье, которую он потребовал напечатать в «Колоколе», ставили в упрек ту нервность, страстность, порывистость и неровность суждений, которые у него постоянно проявлялись в «Колоколе», те постоянные переходы от признания заслуг правительства к громким и резким его порицаниям, к безнадежным статьям о его деятельности; одним словом, Герцена упрекали в некоторой нестойкости, именно благодаря той страстности, с которой он вел свою линию. Герцен на это отвечал чаще всего, что линия его, в сущности, всегда одна, что он всегда с тем, кто освобождает, и пока он освобождает. В значительной мере эти резкие скачки от признания заслуг к порицаниям объяснялись непоследовательностью самого правительства, которое точно также – за исключением разве крестьянской реформы, и то только тогда, когда мнение его выяснилось, – во всех остальных вопросах, например, по отношению к печати, по отношению к университетам, постоянно колебалось и то двигалось вперед, то отступало назад, так что само давало повод к тем противоречивым суждениям, которые с полной свободой и, разумеется, без недоступной ему точной проверки Герцен печатал «Колоколе».

Портрет Александра Герцена. Художник Н. Ге

 

Как бы там ни было, до 1858 г. «Колокол» был единственным органом, где свободно могли высказываться суждения русских передовых людей, могло выражаться независимое общественное мнение, и, этом отношении он, несомненно, имеет огромные заслуги и по своему толкавшему и постоянно двигавшему вперед влиянию на правительство, и по своему влиятельному участию в сформировании общественного мнения страны и в направлении его в более прогрессивную и трезвую сторону.

 

Радикальное течение – журнал «Современник»

Что касается журналов, выходивших в это время в России, то указанное мною непосредственное и слишком оптимистическое настроение, которое было общо им всем в первые годы царствования Александра II, – настроение, при котором исчезли даже ранее существовавшие различия в направлении западников и славянофилов, – стало заметно дифференцироваться и индивидуализироваться в более определенные и различные между собой направления и течения общественной мысли лишь с 1858 г. – с того момента, когда печати было впервые дозволено обсуждать крестьянский вопрос, когда в то же время во всех губерниях постепенно стали открываться губернские комитеты, которые хотя и были учреждениями закрытыми, но, тем не менее, не делали особого секрета для публики из своих работ. Многие из них печатали даже свои журналы, и деятельность их, несомненно, поощряла и создавала огромную работу мысли во всех слоях тогдашнего грамотного населения России – как провинциального, так и столичного. С этого момента, и в особенности когда правительство вскоре попыталось ограничить только что дарованное право свободно высказывать суждения и взгляды частных лиц на способы решения крестьянского вопроса, лишь только обнаружилось существенное различие во взглядах на этот вопрос Главного комитета и прогрессивных представителей общества, когда, с другой стороны, стали известны те корыстные взгляды и поползновения, которые проявились во многих дворянских губернских комитетах, то процесс выделения из общего хода тогдашней прогрессивной печати особых более или менее радикальных направлений проявился с необыкновенной силой и быстротой.

Прежде и ярче стал выделяться из общего хода налево «Современник», руководимый тогда Чернышевским и Добролюбовым. «Современник» издавался в это время, как и при Николае I, когда еще в нем проповедовал до 1848 г. Белинский, Панаевым и Некрасовым. Но они сами не являлись влиятельными руководителями этого органа. После смерти Белинского, в эпоху глухой реакции, в этом журнале объединились все главные литературные силы того времени – так называемые писатели 40-х годов, которые в своих общественных взглядах шли более или менее за Белинским, именно за Белинским последнего времени его жизни. Эти писатели, которые выражали стремления лучшей части русского общества 40-х годов, являлись определенными либералами, но не радикалами. Однако наряду с ними уже появились в том же «Современнике» представители нового поколения, сперва в лице Чернышевского, который, будучи несколько старше Добролюбова, Писарева и других людей 60-х годов, вступил в «Современник» еще в начале 50-х годов, а затем и в лице совершенно юного Добролюбова, который выступил на литературную арену с 1857 г. двадцатилетним юношей и сразу же проявил необычайные дарования и необыкновенную самостоятельность взглядов. В 1858 г., когда определенно стал на очередь крестьянский вопрос, Чернышевский специализировался на экономических вопросах и на крестьянском деле, а Добролюбову предоставил ту позицию литературного критика, которая в тогдашних журналах имела такую огромную важность ввиду того, что тогдашняя критика в толстых журналах заменяла собою и всю публицистику, благодаря чему задачи ее были гораздо шире ее формальных рамок. Поэтому лицо, заведовавшее отделом критики в тогдашнем журнале, имело то же значение, которое имеет запевала в хоре или первая скрипка в оркестре. Это положение и занял в «Современнике» юный Добролюбов, который очень недолго был под руководством Чернышевского и быстро сделался его самостоятельным соратником и другом. Но по своим взглядам он явился не только наследником заветов Белинского, заветов радикальной критики 40-х годов, но и его продолжателем и первым последовательным провозвестником в русской критике народнических принципов и идеалов[1].

Эти молодые руководители «Современника» очень скоро столкнулись внутри редакции с представителями старшего поколения: Тургеневым, Григоровичем, Гончаровым и другими беллетристами 40-х годов, к которым примкнул и только что вошедший в «Современник» Толстой.

Николай Добролюбов

 

Добролюбов очень быстро почувствовал неудовлетворенность общим развитием и направлением русского прогресса и чрезвычайно страстно стал выражать свое нетерпение и недовольство. Добролюбову представлялось, что этот умеренный и робкий прогресс есть топтание на одном месте; он выражал недовольство теми уклончивыми и робкими обличениями неправды и язв русской жизни, которые допускались в печати. С другой стороны, и на Чернышевского и на Добролюбова чрезвычайно резко подействовал сословный дворянский эгоизм, обнаружившийся в деятельности губернских комитетов, и Чернышевский, который еще в феврале 1858 г. славословил Александра II и в апреле писал комплименты либеральным помещикам, к концу этого года заговорил уже совсем другим языком. Как раз в это время в обсуждении печатью крестьянского вопроса произошел некоторый перерыв. Когда в апреле 1858 г. в «Современнике» было напечатано продолжение статьи «О новых условиях сельского быта», где Чернышевский поместил в больших выдержках тот проект Кавелина о решении крестьянского вопроса, который с 1856 г. ходил по рукам и очень хорошо был известен правительству, то статья эта, как я говорил, показалась тогда крайне опасной правительству тем, что в ней настойчиво проводилась мысль о необходимости передачи земли в собственность крестьян при помощи выкупа, что совершенно не соответствовало тогдашним видам правительства. На напечатание этого проекта в журнале в правительственном кругу смотрели как на величайшую дерзость, и по требованию Главного комитета тотчас же издан был циркуляр, запрещавший при обсуждении крестьянской реформы касаться вопроса о выкупе и об отмене вотчинной власти, что делало, конечно, невозможным дальнейшее сколько-нибудь свободное обсуждение крестьянского вопроса. Этот циркуляр и неприятности, лично, постигшие тогда Кавелина, произвели гнетущее впечатление не только на «Современник», но и на других представителей передовой печати. Катков (тогда либерал) с этого момента демонстративно прекратил только что открытый отдел по крестьянскому вопросу в «Русском вестнике», а «Сельское благоустройство», открытое славянофилами на деньги главным образом Кошелева, издатели его даже собирались совсем прекратить. Продолжалось это недолго. Взгляды правительства на выкуп, как вы знаете, скоро переменились; оно увидело выгодные стороны решения вопроса именно этим путем, увидело опасности, которыми грозило «срочнообязанное» положение, и тогда журналам было предоставлено (с осени 1858 г.) опять более или менее свободно обсуждать крестьянский вопрос, и они вернулись к этому обсуждению, но уже в совершенно ином настроении. И вот с конца 1858 г. и в особенности в начале 1859 г. Чернышевский начинает печатать по крестьянскому вопросу чрезвычайно резкие статьи с громким обличением помещичьего эгоизма, корыстных поползновений и чрезмерных аппетитов, которые он усматривал в работах многих губернских комитетов. Со своей стороны он предлагает теперь такие радикальные пути для решения крестьянского вопроса, которые представляются совершенно неприемлемыми для правительства и разорительными для помещиков.

В то же время Добролюбов доходит до апогея в своих нападках на неустойчивость и неопределенность дворянского либерализма и на трусость и невыдержанность русского прогресса. Такое именно значение имели его статьи о «Губернских очерках» Щедрина и по поводу «Обломова» Гончарова. Герцен, прочитав известную статью «Что такое обломовщина?», нашел, что «Современник» пошел слишком далеко налево, и почувствовал необходимость его сдержать. В 1859 – 1860 гг. в заграничном «Колоколе» появились статьи, остерегавшие «Современник». Такова статья «Very dangerous» и напечатанная год спустя знаменитая статья Герцена «Лишние люди и «желчевики», где он защищал дворянский либерализм от слишком резких нападок Чернышевского и Добролюбова. Таким образом, «Современник» в 1858 – 1860 гг. занял позицию более левую, чем даже заграничный «Колокол» Герцена.

 

Либеральное течение

Главным представителем либерального течения, притом либерально-демократического характера, примыкавшим по крестьянскому вопросу к точке зрения Унковского и тверских либералов, был в это время «Русский вестник» Каткова. Катков являлся тогда, быть может, наиболее последовательным и стойким сторонником либерализма и врагом всякой правительственной ферулы. До некоторой степени этому направлению следовали «Отечественные записки» Краевского, но они были в это время в упадке и издавались под редакцией Дудышкина, человека робкого и не пользовавшегося никаким влиянием. Наконец, петербургский толстый журнал «Библиотека для чтения», приобретенный в это время Дружининым, стремился сделаться органом, так сказать, английского конституционного торизма, т. е. он, собственно, мечтал о создании в России партии просвещенных консерваторов, которые не отвергали бы необходимости свободной политической жизни, но считали бы необходимым, проведя определенные либеральные реформы, затем остановиться и свести задачи ближайшего дня к укреплению занятых позиций, а не к непрерывному движению вперед. Надо сказать, что и этому журналу недоставало талантов; хотя туда и обещали статьи некоторые из старых сотрудников «Современника», но давали мало, и «Библиотека для чтения» не сыграла той роли, которую собиралась сыграть.

 

Славянофильство в начале правления Александра II

Представителем славянофильских взглядов являлся основанный в 1856 г. журнал «Русская беседа»; это, собственно, не был настоящий журнал, а скорее сборник; выходил он сперва четыре раза в год, потом шесть раз и не имел постоянного политического обозрения, а поэтому лишен был возможности достаточно живо отзываться на злобы дня. Но, тем не менее, здесь славянофильские взгляды имели возможность выражаться достаточно ярко и полно. Наряду с этим у славянофилов были попытки завести и свою газету. Так, в течение 1857 г. издавалась газета «Молва», но в тот момент чрезвычайно были еще плохи цензурные условия, нельзя было ничего говорить о крестьянском вопросе; газета была прекращена в конце 1857 г. Затем в 1859 г. Иван Аксаков, которому с 1852 г. было запрещено выступать редактором и даже печатать свои статьи, наконец выхлопотал себе разрешение издавать газету и начал было издание «Паруса», но он повел его настолько резко, что правительство на втором номере его закрыло.

Юрий Федорович Самарин. Портрет кисти И. Крамского, 1878

 

Надо сказать, что вообще славянофилы занимали совершенно особую позицию. С одной стороны, они являлись как будто консерваторами par excellence [по преимуществу] и даже реакционерами; они в некоторых отношениях хотели бы повернуть дело к допетровскому времени. Они признавали, что петровские реформы, приобщившие Россию к западной цивилизации, вообще являются искажением природных свойств России, и требовали возвращения к такой глубокой старине, которое было даже немыслимо. Славянофилы идеализировали эту старину; они считали, что будто бы отличительной чертой этой старины являлась свобода общества от всякого вмешательства правительственной власти в общественную, общинную и частную жизнь, и они, стоя, с одной стороны, за сохранение самодержавной власти, признавая, что и православие, и самодержавие являются исконными необходимыми устоями русской жизни, в то же время под православием разумели свободную от всякого внешнего воздействия, свободную от всякой службы государству церковь и отрицали то казенное православие, которое существовало в современной им жизни; по отношению же к самодержавию признавали, что вообще, как сказано было в записке, представленной в самом начале царствования Александру II Константином Аксаковым, сила власти должна принадлежать царю, но сила мнения народу, и в этом отношении взгляды их были достаточно радикальны: они желали, например, не облегчения положения печати, а полной свободы слова, и точно так же и в религиозных вопросах они требовали полной неограниченной свободы совести и вероисповедования[2]. Они не допускали в частной жизни и в общинном быте никакого регулирования или вмешательства государственной власти. Знаменитый вопрос о русском платье, права носить которое они добивались еще при Николае, отнюдь не сводился для них к полицейскому распоряжению переодеть всех в русское платье; такое распоряжение власти они сочли бы за новое недопустимое вмешательство правительства во внутренний быт общества. В этом отношении они были последовательными правоверными либералами и требования свои выражали достаточно резко и радикально. Поэтому свои идеи им не удавалось проводить в печати; только одна попытка удалась и сыграла большую роль – это издание Кошелевым при большом участии Самарина и Черкасского журнала «Сельское благоустройство». Этот журнал существовал только один год, выходя ежемесячно при «Русской беседе», и в нем печатались исключительно статьи по крестьянскому вопросу, большую часть которых писали члены губернских комитетов, принадлежавшие к прогрессивному меньшинству. И в среде губернских комитетов статьи эти сыграли большую роль. В общем статьи эти были все, конечно, прогрессивного характера; но слишком определенного направления относительно способа решения крестьянского вопроса журнал не придерживался, в нем были статьи и за немедленный выкуп, и против него, хотя преобладающее значение имели статьи таких деятелей реформы, как Ю. Самарин, Черкасский и сам Кошелев. Чернышевский и Добролюбов и в 1860 г. признавали, что из всех журналов, кроме «Современника», «Сельское благоустройство» единственный вполне честный журнал, который честно и добросовестно относится к крестьянскому делу. Добролюбов называл его даже «умнейшим и дальнейшим» журналом по крестьянскому вопросу, хотя и полемизировал с ним по многим пунктам. В Москве издавался и другой журнал, посвященный специально крестьянскому вопросу, – это был «Журнал земледельцев» Желтухина, который получил славу органа крепостнического, что было, однако же, не вполне справедливо. Определенной программы этот журнал, в сущности говоря, не имел, хотя здесь писали главным образом представители черноземных губерний, и поэтому в большей части статей журнал стоял на стороне безземельного освобождения крестьян. Но были статьи, вполне добросовестно отстаивавшие точку зрения рескрипта 20 ноября 1857 г. и даже стоявшие за сохранение крестьянам земли, и в этом журнале. Принципиально за интересы крупного землевладения и за водворение в России фермерского хозяйства, на манер английского, стоял другой орган, именно «Экономический указатель» профессора И. В. Вернадского. Это был орган чистого манчестерства, весьма прямолинейно проводивший свои взгляды, но это было, в сущности, вполне академическое издание, а не живой практический орган, как «Сельское благоустройство» и «Журнал землевладельцев». Поэтому и роль его была менее значительна. Широкая публика знала о нем больше по острой полемике, которую вел с ним Чернышевский.

 

Общественная тяга к продолжению реформ

В этот период с 1859 по 1861 г., в период, когда определилась та дифференциация направлений в печати, о которой я вам только что говорил, несмотря на то, что цензурный устав оставался прежний и что время от времени появлялись даже разные циркуляры, которые по тому или иному вопросу воспрещали печати иметь свободное суждение, – несмотря на эти досадные тормозы, свобода печати все более и более усиливалась, газеты и журналы, следуя росту общественного настроения, все более и более осмеливались, все более и более расширяли область фактически дозволенных к обсуждению вопросов и, собственно, к концу этого периода, именно к 1861 г., печать-таки захватила в область своего обсуждения почти все те вопросы политической и социальной жизни, которые в то время стояли на очереди. Надо сказать, что сами эти вопросы все более и более разрастались. С того момента, как при вступлении на престол Александра II начался более или менее свободный рост общественного сознания, сознание это сделало много шагов вперед, и от той неопределенности взглядов и того отсутствия инициативы, которые наблюдались в начале царствования, через пять лет не оставалось и следа. Напротив, после того как по целому ряду вопросов, связанных так или иначе с крестьянской реформой, высказались губернские комитеты, как, например, по вопросу о реорганизации местного управления на началах самоуправления или по вопросу о судебной реформе и о введении суда присяжных; после того как затем вопросы эти уже в виде определенных требований были формулированы в адресах, поданных депутатами губернских комитетов; после того как требования эти еще раз резко обозначились в речах и адресах, которые после этих речей проходили в губернских собраниях 1860 г., отголоски всего этого в передовой печати дали довольно законченную программу преобразований, связанных более или менее с крестьянской реформой, в том смысле, что крестьянская реформа или очищала для них путь, или прямо, так сказать, делала неизбежным проведение их в жизнь для заполнения тех пустых мест, которые образовались после падения крепостного права. К числу таких преобразований прежде всего, конечно, нужно отнести именно вопрос об организации местного самоуправления, вопросы судебной реформы – преобразования судоустройства и судопроизводства в России, затем требование полной гласности и свободы печати и целый ряд более или менее важных вопросов культуры и просвещения и удовлетворения хозяйственных и промышленных нужд пробудившейся к новой жизни страны.

В тех «Голосах из России», в которых Герцен продолжал параллельно с изданием «Колокола» печатать присылавшиеся ему записки и проекты, которые не могли быть напечатаны в России и при этих улучшившихся условиях цензуры, мы можем видеть в самом чистом виде рост этого настроения и развитие этих преобразовательных планов. В самом конце этого периода, уже перед изданием положений 19 февраля, в конце 1860 г. вышла последняя девятая книжка этих «Голосов из России», и в ней, вместе с так называемым «Политическим завещанием» Ростовцева, которое он составил перед смертью для Александра II, была напечатана и особая, никем не подписанная записка о желательном направлении крестьянской реформы. Издатели «Колокола» определенно указывали, что если бы редакционные комиссии последовали советам автора этой записки, то в России было бы истинное, а не мнимое освобождение крестьян, и что, собственно, если они добросовестно взглянут на дело, то они должны будут этим указаниям последовать. Однако указаниям этим редакционные комиссии не могли уже потому последовать, что в этот момент они уже были закрыты. Надо, впрочем, сказать, что хотя они и не последовали этим советам, но все же их работой «Колокол» оставался в конце концов как будто более или менее удовлетворен, и, печатая тут «Политическое завещание» Ростовцева, он теперь, вместо постоянных нападок и глумления, которыми он осыпал Ростовцева при жизни, наконец отдал ему справедливость после его смерти, указав, что если у него и у руководимых им комиссий было много отступлений и колебаний в намеченном им пути, то все-таки нельзя не признать его определенной огромной заслуги, а именно того, что Ростовцев отстоял освобождение крестьян с землею, и эта заслуга в глазах «Колокола» являлась такой, за которую ему можно было отпустить все его прегрешения – действительные и мнимые. «Пусть же, – сказано было в этой книжке, – имя, записанное в истории русской свободы по черному и по белому, добром помянется в великодушной памяти народной».

В записке же, которая была тут же напечатана и которую я по некоторым соображениям склонен приписать Н.А. Серно-Соловьевичу, была (в заключительной ее части) формулирована та программа необходимых преобразований, к которой пришло в то время мнение передовых общественных групп в России. «В заключение, – пишет автор, – перечислим главнейшие требования общественного мнения, требования не только вполне законные, но и крайне умеренные, потому что ими давно уже пользуются все сколько-нибудь образованные государства:

1. Освобождение крестьян с землей.

2. Равенство всех перед судом и законом.

3. Совершенное отделение судебной власти от административной; суд присяжных.

4. Преобразование полицейского управления.

5. Ответственность всех органов управления, начиная с министров.

6. Право поверки над собиранием и расходованием платимых народом в казну денег.

7. Право контроля над изданием новых законов.

8. Свобода совести и вероисповедания.

9. Свобода печати.

10. Отмена откупной монополии и изменение законов, стесняющих торговлю, промышленность и народный труд.

11. Отмена гражданских чинов.

12. Полная амнистия всех, страдающих за политические убеждения.

Одиннадцать последних пунктов – естественное следствие первого – отмены крепостного права. Говоря иностранными словами, это конституция; по-нашему это – правильное государственное устройство...»[3]

В сущности говоря, здесь конституции нет; собственно, ни о представительном правлении, ни о каких бы то ни было законных гарантиях здесь не говорится, но, действительно, предлагается довольно широкий план либерального, а в некоторых чертах, можно сказать, даже радикального переустройства государственной жизни России.

Из этого плана, который несомненно выражал мнение тогдашней передовой части общества, вы видите, насколько уже общественное мнение переросло те правительственные программы преобразований, которые в это время имелись и, как вы знаете, в общем прогрессировали, а никак не отступали от ранее принятых предположений[4].

Таковы были desiderata [пожелания] передовых общественных групп в России к моменту падения крепостного права. То обстоятельство, что требования эти очевидно переросли предположения правительства, порождало совершенно иные отношения между представителями общества и правительством Александра II, чем какие существовали при вступлении его на престол. Теперь уже далеко не было полного и единодушного доверия к правительству, какое чувствовалось тогда; напротив, деятельность правительства вызывала скептицизм и недоверие, и в обществе стала резко проявляться склонность к обличению всей тогдашней правительственной деятельности, несмотря на ее прогрессивное направление и желание поставить общественную инициативу вперед правительственной. Поэтому, собственно, в момент объявления воли уже, можно сказать, совершенно исчезла та «entente cordiale», которая существовала еще при начале выработки крестьянской реформы между правительством и обществом. Между тем объявление воли, последовавшее в марте 1861 г., не удовлетворило не только представителей радикальных кругов общества, но прежде всего не удовлетворило самих крестьян.