Мы знаем отныне, в общих чертах, что познание создаётся совокупным действием чувственных ощущений и ума (см. статью Кант – априорные и апостериорные суждения). Но при каких условиях существует чувственное восприятие или, говоря терминами Канта, созерцание (Anschauung)? Мы сказали, что чувственный опыт доставляет разуму материал его познаний. Но материал, из коего сделается одежда, уже сам по себе имеет известный вид. Это уже, строго выражаясь, не первоначальное вещество, раз оно прошло приготовительные операции в прядильне и ткацкой. Другими словами, наша чувственность не безусловно пассивна. По мнению Канта, она передает рассудку нужные ему материалы не без некоторых прибавлений от себя. У неё есть как бы свое клеймо, налагаемое ею на вещи, свои собственные формы, так сказать, свои органы, которыми она отмечает ощущаемый предмет подобно тому, как оттиск наших рук запечатлевается на горсти снега. Следовательно, чувственность в одно и то же время способность и воспринимающая, и действующая. Получая извне свою таинственную пищу, она творит из этого внешнего материала созерцание. Отсюда в каждом созерцании заключается два элемента: чистый, доопытный (априорный) и вторичный, полученный от опыта (апостериорный); с одной стороны – форма, с другой – материал; нечто, создаваемое самим созерцательным разумом и нечто, получаемое им извне.

Иммануил Кант

Иммануил Кант

 

Что же это за форма? Что это за элементы, которые наше восприятие не получает, но извлекает из своей собственной природы для присоединения к каждому своему созерцанию, подобно пищеварительному аппарату, который присоединяет свои соки к поглощаемым веществам? Эти созерцания, априорные по отношению ко всякому чувственному восприятию, которых не признает сенсуализм, и существование которых доказывает кантовская «Критика чистого разума»суть: пространство – форма внешней чувственности и время – форма чувственности внутренней. Пространство и время суть первоначальные «созерцания», «интуиции» разума, предшествующие всякому опыту. Таково бессмертное открытие Канта, главное учение его философии.

Доказательством того, что пространство и время – дети разума, а не опыта, служит:

1) То, что ребенок, не имея еще точного понятия о расстояниях, уже стремится удалиться от неприятных для него предметов и приблизиться к тем, которые доставляют ему удовольствие. Следовательно, он знает a priori, что эти предметы находятся впереди, сбоку, вне его, в другом месте, чем он. Прежде всякого другого созерцания у него есть понятие пространства. То же можно сказать и относительно времени. Ранее всякого восприятия дитя имеет представления о прежде и после, без чего его восприятия слились бы в неразложимую массу, без порядка и последовательности; т. е., прежде всякого созерцания, у него есть доопытное понятие времени.

2) Другим доказательством априорности созерцаний пространства и времени служит то, что мысль может отвлечься от всего, что наполняет пространство и время, но никогда – от самого пространства и самого времени. Невозможность последнего доказывает, что эти созерцания не приходят к нам извне, но составляют, так сказать, одно тело с разумом, что они врождены ему, по неточному выражению догматической философии. Пространство и время – это сам разум.

Решительное же доказательство априорности понятий пространства и времени доставляется математикой. Арифметика есть наука о времени, последовательные моменты которого составляют числа; геометрия – наука о пространстве. Арифметические и геометрические истины имеют характер безусловной необходимости. Никто не скажет серьезно: «по опытам, которые я делал, трижды три даст девять, три угла треугольника равны двум прямым» и т. п., потому что всякий знает, что эти истины существуют независимо от всякого опыта. Опыт, ограниченный определенным числом случаев, не может дать истине такого безусловного и несомненного характера, как математические аксиомы. Эти истины возникают не из опыта, а из разума, который отпечатлевает на них свой высший авторитет; отсюда и невозможность сомневаться в них, хотя бы одно мгновение. Но так как истины эти относятся к пространству и времени, то пространство и время суть априорные созерцания.

Быть может, скажут, что это общие понятия, образованные путем сравнения и отвлечения? Но понятие, образованное таким образом, заключает в себе меньше признаков, чем частное понятие; так, общее понятие «человек» бесконечно менее содержательно и беднее, чем частные его примеры: Сократ, Платон, Аристотель. Но кто же дерзнет уверять, что всеобъемлющее пространство содержит меньше признаков, чем какая-либо часть его; что бесконечное время менее, чем известный определенный его промежуток? Итак, понятия пространства и времени не результат умственного процесса – сравнения различных пространств, откуда было бы извлечено общее понятие, и не результат сравнения моментов времени, откуда бы вышло общее понятие времени. Это не результаты, но принципы, априорные и неизбежные условия восприятия.

Несведущие люди воображают, что пространство и время, как и все, в них находящееся, составляют предметы восприятия. На самом же деле, они столь же мало являются предметами созерцания, сколько мало глаз может видеть самого себя (изображение глаза в зеркале есть не сам глаз). Мы видим все вещи в пространстве и воспринимаем все вещи во времени, но не можем видеть самого пространства и ощущать время, помимо его содержания. Всякое восприятие предполагает понятия пространства и времени; и, если бы у нас не было этих априорных понятий, если бы разум не создавал их прежде всяких созерцаний, если бы они не существовали в нем прежде всего, как первоначальные, коренные, неотчуждаемые формы, то чувственное восприятие вообще не было бы возможно.

Так Кант устанавливает условия, в которых совершается наше восприятие. Оно возникает чрез посредство априорных понятий пространства и времени, которые не образы, относящиеся к внешним предметам, потому что нет вещи, называющейся временем, равно как нет вещи, называющейся пространством. Время и пространство не предметы восприятия, а формы восприятия предметов, инстинктивные навыки, присущие мыслящему субъекту.

Утверждение трансцендентальной идеальности пространства и времени – вот главная мысль кантовской критики чувственности (трансцендентальной эстетики). А главный вывод из этой мысли – то, что если пространство и время не существуют независимо от нашего разума и его созерцательной деятельности, то вещи, рассматриваемые сами по себе (или, как часто неверно переводят на русский «вещи в себе», Ding an sich), – такие, каковы они независимо от разума, их мыслящего, – не существуют ни во времени, нив пространстве. Если наши чувства, вследствие инстинктивной и неизбежной привычки, показывают нам предметы во времени и в пространстве, то они вовсе не показывают, каковы они сами по себе («в себе»), но только, как они кажутся нашим чувствам через их очки, одно стекло которых называется временем, а другое – пространством.

Это значит, что чувственность демонстрирует нам только проявления вещей (феномены), но не может дать саму вещь в себе (ноумен). И так как ум получает нужные ему материалы только от чувственности, и нет другого пути, по которому они могли бы до него достигнуть, то, очевидно, он всегда и неизбежно работает над явлениями нашего сознания, а тайна, реальных вещей, скрытая за явлением, навеки ускользает от человеческого разума, как она навсегда уходит и от чувств.

См. далее в статье Кант - трансцендентальная аналитика.