Блюмкин Яков Григорьевич (Симха-Янкев Гершевич, 1898 или 1900 – расстрелян по постановлению коллегии ОГПУ от 3 ноября 1929) – левый эсер, большевик, убийца, агент ЧК и ОГПУ, разведчик и мистификатор. Биография Блюмкина полна резких поворотов и тайн. Многие близкие к ЧКГБ литераторы силятся выставить его едва ли не «советским Джеймсом Бондом», однако большинство рассказов про «подвиги» этого еврейского чекиста полулегендарны и, видимо, выдуманы им самим.

Яков Блюмкин

 

Молодость Блюмкина

Блюмкин родился в еврейской семье – по одним сведениям в Одессе, в 1900 году, по другим – в местечке Сосница, близ Чернигова, в 1898. В молодости он, видимо, жил в Одессе, хотя есть и версия, что юные годы он провёл в Лемберге (Львове), тогда австро-венгерском, и уехал из этого города в Россию лишь после отступления оттуда русских войск в 1915. О материальном положении его семьи сведения тоже разнятся. Став большевиком, Блюмкин уверял, что его родители были пролетариями, а он сам закончил в Одессе еврейскую начальную школу за счёт иудейской общины:

 

В условиях еврейской провинциальной нищеты, стиснутый между национальным угнетением и социальной обездоленностью, я рос, предоставленный своей собственной детской судьбе.

 

Но, по другим данным, Блюмкин учился во Львове в немецкой гимназии, то есть принадлежал к довольно зажиточному слою.

По уверению Блюмкина, ещё в 1914 году он вступил в партию эсеров и участвовал в отрядах одесских еврейской самообороны против возможных погромов.

После Октябрьской революции 1917 Блюмкин примкнул к отряду матросов и участвовал в боях с частями украинской Центральной Рады. В Одессе этот «пламенный революционер» сблизился с известным налётчиком Мишкой Япончиком (Моисеем Винницким). В начале 1918 года Блюмкин участвовал в «экспроприации» на нужды советской власти ценностей Государственного банка, но, как говорят, немалую их часть положил в собственный карман. В январе 1918 Блюмкин и «Япончик» создали в Одессе «1-й Добровольческий железный отряд» с целью поддержки Красной армии. Блюмкин сблизился и с диктатором революционной Одессы, левым эсером Михаилом Муравьевым, чья кровавая жестокость ужасала даже Феликса Дзержинского.

В Одессе Блюмкин познакомился и с поэтом А. Эрдманом, который работал сразу на нескольких хозяев. Он был и членом антибольшевицкого «Союза защиты родины и свободы» в дни Октябрьского переворота, и английским шпионом, и «вождём анархистов». В апреле 1918 Эрдману подчинялась часть вооружённых анархистских отрядов Москвы. Одновременно он сотрудничал в ЧК, а для держав Антанты собирал информацию о немецком влиянии в России.

В мае 1918 Блюмкин приехал из Одессы в Москву. Руководство партии левых эсеров, находившейся тогда (в отличие от правых эсеров) в коалиции с большевиками, направило Блюмкина в ВЧК, протолкнув его на должность заведующего отдела по борьбе с международным шпионажем. В функции Блюмкина входила и охрана иностранных посольств.

 

Убийство Мирбаха Блюмкиным

В июле 1918 в Москве развернулись загадочные события, получившие название «мятежа левых эсеров». Вожди левоэсеровской партии выступали против позорного Брестского мира, а потом стали противиться и грабежу российской деревни, который развернули «комбеды» в рамках объявленной большевиками весной 1918 «проддиктатуры». По версии, много лет излагавшейся в коммунистической литературе, руководство левых эсеров решило поднять восстание против ленинского Совнаркома и с этой целью приказало Блюмкину убить германского посла в России Вильгельма Мирбаха. Левые эсеры, якобы, надеялись, что убийство Мирбаха приведёт к возобновлению войны с Германией и наступившее замешательство поможет им низвергнуть предателей-большевиков и завладеть властью. По этой версии, левые эсеры надеялись провести свой переворот при помощи одного из чекистских полков во время V Всероссийского съезда Советов, который проходил в московском Большом театре.

Во второй половине дня 6 июля 1918 Блюмкин вместе с помощником-чекистом Николаем Андреевым явился в резиденцию германского посла в Денежном переулке и прошли туда, предъявив поддельные документы. Когда Мирбах вышел к ним в гостиную, Блюмкин выстрелил в него из пистолета и убил. Одновременно левые эсеры предприняли в Москве попытку переворота, но её быстро подавили. Их соратники в Большом театре были арестованы, а партия разгромлена.

Коммунистическое изложение событий «левоэсеровского мятежа» страдает многими явными нестыковками. Полк ВЧК, который якобы должен был стать ведущей силой переворота, долго не выходил из казарм, а потом покинул их в самый неудобный момент – и был тут же разгромлен и разоружён. Успокаивать этот полк до его разгрома ездил сам Дзержинский. «Мятежники» взяли его в плен, но потом почему-то отпустили. Руководство партии левых эсеров пришло на съезд Советов в Большой театр, само облегчая большевикам задачу своего ареста там.

Эти и многие другие детали склоняют ряд исследователей к обоснованному предположению: левые эсеры на самом деле не планировали никакого мятежа. Убийство Мирбаха и агитация за восстание в одном из чекистских полков были провокациями, которые позволили ленинцам обвинить эсеров в бунтовской попытке и разгромить этих ставших теперь ненужными союзников. Как раз незадолго до этого вспыхнул опасный чехословацкий мятеж. Существует мнение, что, не рассчитывая на первых порах удержаться среди народных восстаний, большевики путём убийства Мирбаха хотели добиться ввода в Москву войск союзной им Германии.

В свете всего этого роль Блюмкина в тогдашних событиях предстаёт весьма специфической. Вероятнее всего, он действовал отнюдь не «по заданию левых эсеров», а как большевицкий агент, помогавший коммунистам разгромить партию, в которой он формально, для отвода глаз состоял. Такую гипотезу подтверждает и вся дальнейшая чекистская биография Блюмкина. Секретарь Сталина Борис Бажанов (позже бежавший на Запад) к тому же сообщает: поведение Блюмкина в резиденции Мирбаха было далеко не столь героическим, как обычно изображается:

 

Об убийстве Мирбаха двоюродный брат Блюмкина рассказывал мне, что дело было не совсем так, как описывает Блюмкин: когда Блюмкин и сопровождавшие его были в кабинете Мирбаха, Блюмкин бросил бомбу и с чрезвычайной поспешностью выбросился в окно, причём повис штанами на железной ограде в очень некомфортабельной позиции. Сопровождавший его матросик не спеша ухлопал Мирбаха, снял Блюмкина с решётки, погрузил его в грузовик и увёз. Матросик очень скоро погиб где-то на фронтах гражданской войны, а Блюмкин был объявлен большевиками вне закона. Но очень скоро он перешёл на сторону большевиков, предав организацию левых эсеров, был принят в партию и в чека. (Б. Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Глава 15.)

 

В Гражданской войне

Большевики, видимо, не желали раскрывать провокаторскую роль Блюмкина. После разгрома «левоэсеровского мятежа» он «бежал» и вскоре оказался на Украине. Здесь он вновь навёл связи с левыми эсерами, участвовал в подготовке неудавшихся убийств гетмана Скоропадского и командующего немецкими оккупационными войсками на Украине Эйхгорна. Как говорят, через сибирских сторонников Блюмкин готовил и покушение на адмирала Колчака.

В марте 1919 года близ Кременчуга Блюмкин попал в плен к петлюровцам, которые во время пыток выбили у него передние зубы. Блюмкину удалось освободиться из плена, и в апреле 1919 года он «сдался» вошедшим в Киев большевикам. Дзержинский «помиловал» Блюмкина, якобы, «за добровольную сдачу». Его предательская роль уже начала осознаваться левыми эсерами, и они совершили на него три покушения. После открытого присоединения к большевикам Блюмкин стал главой контрразведки 13-й Красной Армии и работал под руководством Георгия Пятакова.

 

Блюмкин в Персии

В мае 1920 года красная Волжско-Каспийская флотилия под командованием Федора Раскольникова и Серго Орджоникидзе пришла в Энзели (Персия) с целью возвращения российских кораблей, которые увели туда эвакуировавшиеся из российских портов белогвардейцы. При содействии этой флотилии власть в областях по иранскому берегу Каспия перешла к левой группировке «дженгелийцев» («людей из лесов»). Её вождь Мирза Кучек-хан создал здесь сепаратистское правительство Гилянской Советской Республики.

30 мая 1920 присланный в Гилян от ЧК Блюмкин устроил государственный переворот, устранив Кучек-хана и передав власть контролируемой большевиками Иранской коммунистической партии. Новое правительство номинально возглавлял ближайший соратник Кучек-хана, Эхсанулла-хан, однако на деле оно руководилось присланным из Советской России комиссаром Абуковым. Гилянская Советская Республика была переименована в «Персидскую Советскую Социалистическую Республику», и в ней прошла серия радикальных «реформ», в том числе закрытие мечетей и грабёж богачей. Блюмкин стал военным комиссаром штаба Персидской Красной Армии, собранной с целью движения на Тегеран и установления красной власти во всей Персии.

Марка Гилянской Советской республики

 

В августе 1920 года Блюмкин вернулся в Петроград. Ему было поручено командование бронепоездом, который должен был доставить Григория Зиновьева, Карла Радека, Белу Куна и Джона Рида со II съезда Коминтерна на «I съезд угнетённых народов Востока», устроенный большевиками в Баку. Блюмкин утверждал потом, что и сам был на этом съезде «делегатом от Персии». В списках участников его фамилии, однако, нет, но, возможно, он всё же был среди них – инкогнито. Бакинский съезд одобрил предложение вождя Коминтерна Зиновьева «поддержать восстания народов Востока против англичан». Однако Ленин вскоре отказался от такой поддержки, чтобы подписать договор с Великобританией. Уже в сентябре 1920 Совнарком решил свернуть операцию в Персии, а ещё через год советские воска были полностью выведены из Гиляна.

 

Блюмкин в ЧК

В конце 1920 – начале 1921 Блюмкин как комбриг Красной армии помогал подавлять крестьян Нижнего Поволжья и Еланское восстание. Он участвовал и в борьбе против белогвардейских войск барона Унгерна.

Вернувшись по окончании Гражданской войны в Москву Блюмкин открыто вступил в РКП(б). Он продолжал работать в ЧК, был очень близок к Дзержинскому. Осенью 1921 Блюмкин участвовал в расследовании дела о хищениях в Гохране. По заданию ЧК он под видом ювелира Исаева совершил поездку, где выявлял каналы переправки ценностей Гохрана за границу. Этот эпизод судьбы Блюмкина и использовал связанный с КГБ писатель Юлиан Семёнов в качестве сюжета книги «Бриллианты для диктатуры пролетариата», где подобное расследование совершает молодой Штирлиц.

Блюмкин был направлен на учёбу в Академию Генштаба РККА (восточное отделение). Сам он утверждал, что приобрёл там знание турецкого, арабского, китайского, монгольского языков, а также обширные военные, экономические и политические знания. Но будет не лишним привести характеристику интеллектуальных и личных качеств Блюмкина, данную тем же Б. Бажановым:

 

Ещё в 1925 году я часто встречался с Мунькой Зорким. Это была его комсомольская кличка; настоящее имя Эммануил Лифшиц. Он заведовал Отделом Печати ЦК комсомола. Это был умный, забавный и остроумный мальчишка. У него была одна слабость – он панически боялся собак. Когда мы шли с ним вместе по улице, а навстречу шёл безобидный пёс, Мунька брал меня за локоть и говорил: «Послушай, Бажанов, давай лучше перейдём на другую сторону улицы; ты знаешь, я – еврей и не люблю, когда меня кусают собаки».

Мы шли с ним по Арбату. Поравнялись со старинным роскошным буржуазным домом. «Здесь, – говорит Мунька, – я тебя оставлю. В этом доме третий этаж – квартира, забронированная за ГПУ, и живёт в ней Яков Блюмкин, о котором ты, конечно, слышал. Я с ним созвонился, и он меня ждёт. А впрочем, знаешь, Бажанов, идём вместе. Не пожалеешь. Блюмкин – редкий дурак, особой, чистой воды. Когда мы придём, он, ожидая меня, будет сидеть в шёлковом красном халате, курить восточную трубку в аршин длины и перед ним будет раскрыт том сочинений Ленина (кстати, я нарочно посмотрел: он всегда раскрыт на той же странице). Пойдём, пойдём». Я пошёл. Всё было, как предвидел Зоркий – и халат, и трубка, и том Ленина. Блюмкин был существо чванное и самодовольное. Он был убеждён, что он – исторический персонаж. Мы с Зорким потешались над его чванством: «Яков Григорьевич, мы были в музее истории революции; там вам и убийству Мирбаха посвящена целая стена». – «А, очень приятно. И что на стене?» – «Да всякие газетные вырезки, фотографии, документы, цитаты; а вверху через всю стену цитата из Ленина: „Нам нужны не истерические выходки мелкобуржуазных дегенератов, а мощная поступь железных батальонов пролетариата“». Конечно, мы это выдумали; Блюмкин был очень огорчён, но пойти проверить нашу выдумку в музей революции не пошёл…

…[Блюмкин] показал мне свою квартиру из четырех огромных комнат, я сказал: «И вы здесь живёте один?» – «Нет, со мной живёт мой двоюродный брат Максимов – он занимается моим хозяйством». Максимов был мне представлен. Он был одессит, как и Блюмкин. Максимов – была его партийная кличка, которой он в сущности не имел права пользоваться, так как в Одессе он был членом Партии и заведовал хозяйством кавалерийского полка, но проворовался, продавая казённый овёс в свою пользу, и был исключён из партии и выгнан из армии. Настоящая его фамилия была Биргер. Он жил у кузена, и Блюмкин пытался его устроить на службу, но это было нелегко: человека исключённого из партии за кражу казённого имущества, никто не жаждал принимать. (Б. Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина.)

 

В 1922 году после окончания Академии Блюмкин стал то ли секретарём, то ли адъютантом Троцкого. Он помогал в «отборе, критической проверке, организации и коррекции материала» книги Троцкого «Как вооружалась революция» (1923). Троцкий иронически отмечал, что бывший левоэсеровский заговорщик редактировал том, где описывался заговор левых эсеров. По утверждению Бориса Бажанова, Блюмкин выполнял при Троцком роль чекистского соглядатая, и сам «объект наблюдения» быстро об этом догадался:

 

Троцкий в 1925 году объезжал заводы с комиссией по обследованию качества продукции. Блюмкин был всажен в эту комиссию. Как ни наивен был Троцкий, но функции Блюмкина в комиссии для него были совершенно ясны. В первый же раз, когда подкомиссия во главе с Блюмкиным обследовала какой-то завод и на заседании комиссии под председательством Троцкого Блюмкин хотел делать доклад, Троцкий перебил его: «Товарищ Блюмкис был там оком партии по линии бдительности; не сомневаемся, что он свою работу выполнил. Заслушаем сообщения специалистов, бывших в подкомиссии». Блюмкин надулся, как индюк: «Во-первых, не Блюмкис, а Блюмкин; вам бы следовало лучше знать историю партии, товарищ Троцкий; во-вторых…» Троцкий стукнул кулаком по столу: «Я вам слова не давал!» Из комиссии Блюмкин вышел ярым врагом Троцкого. Чтобы использовать его ненависть к оппозиции, ГПУ пробовало его ещё приставить к Каменеву – уже в 1926-м, когда Каменева назначили Наркомторгом, Блюмкина определили консультантом Наркомторга; секретари Каменева веселились до упаду по поводу работы «консультанта». Секретари Каменева мне показывали торжественное обращение недовольного Блюмкина к Каменеву. Оно начиналось так: «Товарищ Каменев! Я вас спрашиваю: где я, что я и кто я такой?» Пришлось отозвать его и оттуда. (Б. Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина.)

 

Блюмкин – резидент разведки

Осенью 1923 года Блюмкин стал сотрудником Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ (такое новое название получило теперь ЧК). Блюмкина сделали резидентом в Палестине, где он должен был собирать сведения об английской и французской колониальной администрации. В Палестине он поначалу пробыл около полугода (декабрь 1923 – июнь 1924), а затем был заменён там Яковом Серебрянским. В 1924-1925 Блюмкин работал на ОГПУ в Тифлисе, участвовал в подавлении восстания, вспыхнувшего тогда в Грузии, входил в советские делегации по разграничению с Персией и Турцией.

Восточные приключения Блюмкина вскоре стали притчей во языцех. Он сам рассказывал о них мифические, по всей вероятности, выдуманные подробности, придавая себе мифический ореол. Так, Блюмкин утверждал, что в 1924 году тайно ездил в Афганистан или на Памир, чтобы связаться с мусульманскими сектантами-исмаилитами и их вождём Ага Ханом (жившим в Индии). Всё это делалось в целях «антиимпериалистической борьбы» против англичан. Блюмкин уверял, что он переодевался дервишем и путешествовал с исмаилитским караваном на юг до самого Цейлона, собирая данные о британских военных позициях в Индии.

Оказавшись вновь в Москве, Блюмкин был приставлен ОГПУ к арестованному Борису Савинкову и, по некоторым сведениям, содействовал его убийству чекистами. А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» сообщает:

 

В мае 1925… Савинков в мрачном настроении выбросился из неограждённого окна во внутренний двор Лубянки, и гепеушники, ангелы-хранители, просто не управились подхватить и спасти его. Однако оправдательный документ на всякий случай (чтобы не было неприятностей по службе) Савинков им оставил, разумно и связно объяснил, зачем покончил с собой, – и так верно, и так в духе и слоге Савинкова письмо было составлено, что вполне верили: никто не мог написать этого письма, кроме Савинкова, что он кончил с собою в сознании политического банкротства. (Так и Бурцев многопроходливый свёл всё происшедшее к ренегатству Савинкова, так и не усумнясь ни в подлинности его писем, ни в самоубийстве…)

И мы-то, мы, дурачьё, лубянские поздние арестанты, доверчиво попугайничали, что железные сетки над лубянскими лестничными пролётами натянуты с тех пор, как бросился тут Савинков…

[Но] В 1937 году, умирая в колымском лагере, бывший чекист Артур Шрюбель рассказал кому-то из окружающих, что он был в числе тех четырёх, кто выбросили Савинкова из окна пятого этажа в лубянский двор!

…Слух этот глух, но меня достиг, а я передал его в 1967 М. П. Якубовичу, и тот с сохранившейся ещё молодой оживлённостью, с заблескивающими глазами воскликнул: «Верю! Сходится! А я-то Блюмкину не верил, думал, что хвастает». Разъяснилось: в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал Якубовичу Блюмкин, что это он написал так называемое предсмертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ. Оказывается, когда Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное к нему в камеру лицо – он «развлекал» его вечерами. (Почуял ли Савинков, что это смерть к нему зачастила – вкрадчивая, дружественная смерть, в которой никак не угадаешь явления гибели?) Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли Савинкова, в круг его последних мыслей.

 

В 1926 году Блюмкин был секретным представитель ГПУ в Монголии, где он некоторое время правил якобы почти как диктатор (совершая иногда миссии в Китай, Тибет и Индию). Стоя во главе местного ЧК, он так злоупотреблял расстрелами, что даже ГПУ нашло нужным его отозвать.

Осенью 1929 ГПУ отправило Блюмкина в Париж, чтобы убить перебежчика – бывшего личного секретаря Сталина Бориса Бажанова. Сам Бажанов сообщает об этом:

 

ГГПУ, поручая дело ему, исходило, во-первых, из того, что он меня лично знал, а во-вторых, из того, что его двоюродный брат Максимов, которого я привёз в Париж, со мной встречался. Блюмкин нашёл Максимова… Блюмкин уверил его, что ГПУ его давно забыло, но для ГПУ чрезвычайно важно, осталась ли у Бажанова в Москве организация и с кем он там связан; и что если Максимов вернётся на работу в ГПУ, будет следить за Бажановым и поможет выяснить его связи, а если выйдет, и организовать на Бажанова покушение, то его простят, а финансовые его дела устроятся на совсем иной базе. Максимов согласился… Но попытку организовать на меня покушение он сделал через год такую, чтобы ничем не рисковать; ничего из этого не вышло, но стало совершенно ясно, что он снова работает на ГПУ. Он тогда спешно скрылся с моего горизонта. В 1935 году летом в Трувиле я купил русскую газету и узнал из неё, что русский беженец Аркадий Максимов, то ли упал, то ли прыгнул с первой площадки Эйфелевой башни. Газета выражала предположение, что он покончил жизнь самоубийством. Это возможно, но всё же тут для меня осталась некоторая загадка.

Когда сам Блюмкин вернулся из Парижа в Москву и доложил, что организованное им на меня покушение удалось (на самом деле, кажется, чекисты выбросили из поезда на ходу вместо меня по ошибке кого-то другого), Сталин широко распустил слух, что меня ликвидировали. Сделал это он из целей педагогических, чтобы другим неповадно было бежать: мы никогда не забываем, рука у нас длинная, и рано или поздно бежавшего она настигнет. (Б. Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина.)

 

Этот слух долго ходил потом в советской России среди лагерных зэков. Бажанов же дожил до 1983 года.

Ещё в 1928 Блюмкин был назначен главным советским резидентом в Турции и на Ближнем Востоке. Выдавая себя то за владельца прачечной, то за азербайджанского купца Султанова, он организовал здесь широкую распродажу старинных еврейских книг и антиквариата, которые ОГПУ изымало из синагог по всей Украине и югу России, а также из государственных музеев и библиотек. Деньги, полученные от этой распродажи, использовались на финансирование советской шпионской сети в Азии. Для её организации Блюмкин ездил в Палестину – и в конце концов был депортирован оттуда английскими мандатными властями.

 

Гибель Блюмкина

Во время своей работы в Турции, Блюмкин тайно от своих чекистских начальников встретился с Троцким, который в первое время после изгнания из СССР жил на турецкой территории. Троцкий дал Блюмкину послание в Москву для своего бывшего сторонника Карла Радека. ГПУ узнало о встрече Блюмкина с Троцким. Троцкий утверждал, что Блюмкина выдал Сталину сам адресат послания, Радек. По некоторым сведениям, Радек и сам позднее признавал это.

Путём передачи письма Троцкий желал установить связь с «оппозиционерами» в СССР. Блюмкин теперь подпал под подозрение. Впрочем, его истинная побудительная причина и в этом деле неясна. Не исключено, что контакты с Троцким он налаживал по заданию чекистского начальства, а затем пал жертвой какого-то внутреннего соперничества в «органах».

Лиза Горская (Розенцвейг, Зарубина)

 

Руководитель Иностранного отдела ОГПУ Трилиссер приказал привлекательной сотруднице Лизе Горской (Розенцвейг, известной также как Елизавета Зубилина) «отринуть буржуазные предрассудки» и соблазнить Блюмкина. Связь между ними длилась несколько недель, и Горская сообщала все постельные разговоры с Блюмкиным Трилиссеру. Когда агенты, посланные арестовать Блюмкина, пришли к нему на квартиру, он садился с Горской в машину. Началась погоня с выстрелами прямо по улицам Москвы. Остановив наконец машину, Блюмкин повернулся к Горской и сказал: «Лиза, ты предала меня!»

Блюмкин предстал перед трибуналом ГПУ, состоявшим из Ягоды, Менжинского и Трилиссера. Перебежчик Георгий Агабеков утверждал: «Ягода стоял за смертную казнь. Трилиссер был против, а Менжинский – в нерешительности». Дело было передано в Политбюро, где Сталин вынес окончательный вердикт: в пользу смертной казни.

В своих «Воспоминаниях революционера» советский коммунистический оппозиционер Виктор Серж рассказывает, что перед казнью Блюмкину дали двухнедельную отсрочку для написания своей автобиографии. Эта рукопись, если она действительно когда-либо существовала, не найдена. Перебежчик Александр Орлов пишет, что Блюмкин, стоя перед расстрельной командой, кричал: «Да здравствует Троцкий!» Георгий Агабеков сообщает, что он кричал: «По революции – пли!» Расстрельный приговор Блюмкину был вынесен 3 ноября 1929, но неизвестно, был ли он исполнен в тот же день или в какой-то из ближайших.

Российское правительство никогда не реабилитировало Блюмкина.

Блюмкин в тюремной камере на Лубянке

 

Блюмкин и Есенин

Пользуясь в революционные и 1920-е годы большой известностью, Блюмкин использовал её для знакомств с поэтами и людьми искусства. Особенно близко он сошёлся с Сергеем Есениным и возглавляемым им кружком имажинистов. Владислав Ходасевич вспоминал:

 

Весной 1918 года, Алексей Толстой вздумал справлять именины. Созвал всю Москву литературную: «Сами приходите и вообще публику приводите». Собралось человек сорок, если не больше. Пришел и Есенин. Привел бородатого брюнета в кожаной куртке. Брюнет прислушивался к беседам. Порою вставлял словцо – и неглупое. Это был Блюмкин, месяца через три убивший графа Мирбаха, германского посла. Есенин с ним, видимо, дружил. Была в числе гостей поэтесса К. Приглянулась она Есенину. Стал ухаживать. Захотел щегольнуть – и простодушно предложил поэтессе:

– А хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою.

Кажется, жил [Есенин] довольно бестолково. В ту пору сблизился и с большевицкими «сферами».

 

Когда в конце сентября 1920 года Есенин и братья Кусиковы арестовывались ЧК, Блюмкин уговорил отпустить Есенина на поруки. Однако за год до смерти Есенина в Закавказье, Блюмкин приревновал к нему свою жену и угрожал поэту пистолетом. Некоторые авторы приписывают Блюмкину и близкое касательство к убийству Есенина.

 

Блюмкин и Мандельштам

Широкую известность имеет и неподтверждённый рассказ, как другой великий поэт, Осип Мандельштам, выхватил и порвал пачку расстрельных приговоров, которые пьяный Блюмкин демонстративно писал в одном кафе на пустых бланках, уже подписанных главой ЧК. Совершив этот отчаянный поступок, Мандельштам выбежал и скрылся. От грозившей опасности ему пришлось потом уехать на Кавказ. Уцелел он лишь благодаря заступничеству сестры Троцкого.