Квинт Гораций Флакк. Краткая биография. Иллюстрированная аудиокнига

 

 

Великий римский поэт Квинт Гораций Флакк (65-8 до Р. Х.), родившийся 8 декабря 65 года в старой военной колонии Венузии, на границе Апулии с Калабрией, был сын зажиточного отпущенника, учился под отцовским надзором в Риме у хороших преподавателей, одним из которых был Орбилий. Он получил хорошее умственное и нравственное воспитание, потом поехал в Афины и расширил там свои знания. Гораций был дружен с Брутом и вовлечен был в борьбу за республику, сражался при Филиппах, но, – по крайней мере, по его уверению – бежал из сражения, бросив щит, и отправился в Рим.

Поэт Гораций

Гораций. Картина Дж. де Кирико, XIX век

 

Гораций был теперь беден, поступил в число служащих по письменной части на мелких должностях и кормился тем. От своего республиканства он скоро вылечился. Все прекрасные надежды Горация, все мечты о свободе, о возвращении благородного прошлого были разбиты суровою действительностью. Первые опыты его поэтической деятельности приобрели ему дружбу Вария и Вергилия; по их рекомендации он был принят в число знакомых Меценатом и скоро стал его другом. В доме этого своего покровителя, образованного светского человека, в кругу даровитых и высокообразованных людей, собиравшихся за гостеприимным столом богатого вельможи, Гораций приобрел то светское изящество, которым проникнуты его произведения. Умственный горизонт его расширился, его понятия прояснились, вкус развился; замечания хороших литературных судей научали его совершенствовать свои произведения, их похвалы ободряли его, робкого сына отпущенника.

Меценат

В приёмной у Мецената. Картина С. Бакаловича, 1890

 

Знаменитый покровитель искусств Меценат доставил обеспеченное положение своему любимому поэту, имевшему одинаковые с ним убеждения и своими похвалами, посвящением многих своих произведений так много содействовавшему его славе: он подарил Горацию имение, снабженное всеми удобствами жизни. Оно находилось в Сабинской земле, недалеко от очаровательного Тибура. Гораций жил там, в сельской тишине, делал временами маленькие поездки в Рим, в другие итальянские города, бывал и в Байях, на водах, для восстановления своего слабого здоровья. Он был скромен в своих желаниях, предпочитал блеску и роскоши высшего общества свободную жизнь, небогатую, но независимую, имея главными своими удовольствиями занятия поэзиею и посещения нескольких даровитых людей, бывших любимыми его друзьями. Император Август хотел сделать Горация своим секретарем, но он скромно отклонил это предложение. Дружба Горация с Меценатом невозмутимо длилась 30 лет; они оба умерли в один год и были похоронены рядом, в саду Мецената на Эсквилинском холме.

Благодаря своему житейскому благоразумию, Гораций сумел поставить себя в обществе очень хорошо: при дворе Августа, в домах вельмож он держался той середины между высокомерием и унижением, которую так трудно соблюдать в кругу богатых человеку небогатому. Его произведения скоро сделались любимым чтением всех образованных людей и остались до сих пор достоянием всех цивилизованных народов. Знание света, тонкая наблюдательность, сократовская ирония, красота формы, ясность выражения, простого и милого, дают мыслям Горация объективное достоинство. Он не был одарен гениальным творчеством, но был лучшим, чистейшим органом поэзии века Августа. Добродушная ирония, шутливый тон, каким он говорит сам о себе, составляют одну из привлекательных сторон его произведений. Гораций ставил задачею поэта «приносить пользу, доставляя наслаждение, учить тому, что полезно и вместе приятно»; он исполнял это сам. Творческой фантазии у Горация нет; но высокое достоинство его произведениям дают разнообразие и справедливость мыслей, прелесть формы, мастерское уменье владеть стихом; ум и рефлексия были в нем сильнее воображения, и он усердно заботился вознаграждать превосходною отделкою формы недостаток творчества и пластичности в своих произведениях.

В последнее время было много нападений на Горация. Уже Лессинг видел надобность защищать его от порицаний. «Да, – говорят, – он писал очень нежные и милые песни, но он очень сладострастен; он восторженно хвалил храбрость, а сам был трус, бежавший из сражения; имел возвышенные понятия о Боге, но очень ленился служить ему», – так перечисляет Лессинг порицания, какие тогда делались Горацию. К ним теперь прибавляют: он прославлял свободу, а был низким льстецом сильных людей. Эти упреки не лишены основания, но нельзя назвать их совершенно справедливыми. Гораций любил жить в свое удовольствие, жил в изнеженное, сладострастное время, и не имел силы плыть против течения. Прославляя в стихах вино и легкие связи; он любил и в действительности эти удовольствия; ему приятно было сидеть за роскошным столом богача. Но Гораций не был рабом чувственности; легкие связи не были у него страстью; по правилу Аристиппа: «человек должен быть господином, а не рабом удовольствии, он всегда сохранял власть над своими влеченьями. Умея наслаждаться, Гораций умел отказываться от наслаждений. Основная мысль его практической философии – надо пользоваться удовольствиями, какие дает жизнь (carpe diem – «лови день, живи настоящим»), но не стремиться к ним алчно. В эпоху владычества пороков можно считать добродетелью уже и то, когда человек соблюдает умеренность в наслаждениях, не становится рабом страстей, держится правила «не ослепляться ничем» (nil admirari, по выражению Горация); хорошо уже и это, хотя бы у человека не было силы резко восставать против пороков своего времени. Нельзя хвалить того, что Гораций только шутит над нравственной испорченностью; он был бы более достоин уважения, если бы глубоко скорбел о ней; но несправедливо порицать его за то, что он не был суровым моралистом, отдавался спокойному течению жизни, стараясь только избегать внешних и внутренних бурь.

Гораций и Меценат

Гораций читает свои сатиры Меценату. Картина Ф. Бронникова, 1863

 

Еще несправедливее упрек ему в трусости. Слабый, маленького роста, болезненный, Гораций не родился быть героем, и не мог оставаться восторженным приверженцем формы правления, не имевшей уж никаких опор в действительности. Участие Горация в войне против триумвиров было юношеским увлечением, за которое он поплатился потерею своего состояния; спокойная жизнь под властью монарха соответствовала его личному характеру и качествам его таланта. О задушевной преданности религии не может быть и речи, когда говорится о том времени: язычество тогда умирало, греческая мифология оставалась лишь богатым запасом прекрасных сцен и образов для поэтов и художников. Народная религия была конгломерат всяческих суеверных обрядов, прорицаний, праздников, охраняемый государственной властью по политическому расчету. Образованные люди не имели религии, ее заменяла им философия; в этом отношении Гораций – один из хороших людей своего времени; далекий и от лицемерия и от легкомыслия, он говорит, что добродетель и умеренность – необходимые условия счастья, ставит основанием его рассудительность и самообладание. А льстивость его стихотворений не была делом его личного характера: тон придворной литературы всегда бывает льстивый. Август и Меценат проявляли к Горацию большую благосклонность; этим объясняются и оправдываются его похвалы им, которые – должно прибавить – не переходила границ приличия, не имели ничего несовместного с уважением его к себе. Его стихотворения не заражены миазмом угодничества, раболепства, общею болезнью времен деспотизма. Напрасно говорят порицатели Горация, что его проповедь умеренности, спокойного наслаждения жизнью, чуждого честолюбивых стремлений, была обращена главным образом к тем людям, знатность, богатство и гордость которых могли внушать опасения Августу. Приписывать Горацию такой умысел значит выдумывать. «Гораций – нравственный поэт, говорит Арнольд в его биографии. – Только любовь к истинному добру, прекрасному, одушевляла его, и только ее хотел он возбуждать в других. Ни лицемерия, ни льстивости не было в его похвалах, а в порицаниях его не было желчи. Меткое остроумие, тонкая ирония, невинные шутки дают привлекательность его серьезным мыслям. Есть у Горация нескромные выражения, есть картины, которые по нашим понятиям безнравственны; но это было во вкусе того времени, и вся древность считала дозволительным описывать чувственные наслаждения таким прямым языком». В молодости Гораций держался эпикуреизма; но это не помешало ему в зрелых летах признавать достоинство строгой стоической морали.