Она называлась «Союз освобождения», а создана была летом 1903 на съезде в Шаффхаузене (Швейцария). Для вступления в «Союз» требовалось лишь идейное сочувствие, и интеллигенция стала присоединяться к нему массово. Издаваемый за границей журнал «Освобождение» почти беспрепятственно распространялся по России. Главным лозунгом «Союза» было: «долой самодержавие!»

Начавшаяся в 1904 и сразу пошедшая неудачно русско-японская война. (См. Русско-японская война – таблица.)

Министр внутренних дел Вячеслав Плеве, убеждённый сторонник жестких «приказных» порядков. Его взорвал бомбой 15 июля 1904 в Петербурге эсеровский террорист Егор Созонов.

Перед этим они долго не соглашались на просьбы о реформах, но теперь новым министром внутренних дел был назначен склонный к чрезмерным уступкам П. Святополк-Мирский.

Оппозиционные царю «буржуазные» либералы заседали там с социалистическими эсеровскими террористами и с пораженцами, которые на японские деньги закупали оружие и слали его в Петербург поднимать восстание. В этом совещании участвовал и будущий вождь кадетской партии П. Милюков.

На него съехалось около ста видных земцев и либералов, которые самозвано присвоили себе полномочия депутатов – никто их своими представителями на съезд не выбирал. Ранее земские собрания общероссийского масштаба не допускались, но теперь Святополк-Мирский уговорил царя не препятствовать съезду, который, по его уверениям, станет лишь частным совещанием и ограничится местными вопросами. Полиция вежливо охраняла съездовские консультации и доставляла депутатам приветственные телеграммы с разных концов страны, даже от политических ссыльных.

Председатель съезда, умеренный земец Дмитрий Шипов, призывал коллег ограничиться просьбой к царю о введении законосовещательного народного представительства. Но радикальное большинство депутатов отвергло мысли Шипова, презрительно прозвав его «славянофилом». Оно потребовало немедленного введения в слабо подготовленной пока для этого крестьянской России законодательного парламента.

Эта программа и разошлась по стране, став одним из главных лозунгов назревающей революции. Для её поддержки «Союз Освобождения», подражая французскому движению 1848 года, устроил по стране «банкетную кампанию»: во всех крупных городах представители высшего общества собирались за ломившимися яствами столами – и провозглашали даже и не то, за что ратовало большинство на земском съезде, а гораздо резче – долой самодержавие! да здравствует Учредительное Собрание! Чтили тостами и социалистов-террористов. На Невском толпы молодёжи свободно ходили с красными флагами и тоже кричали: «Долой самодержавие!»

12 декабря Николай II издал манифест, где изъявлял согласие на требования об обеспечении свободы совести, пересмотра законов о печати и т. д., но отвергал мысль о всяком вообще народном представительстве, хоть совещательном, хоть законодательном.

После службы в церкви Зимнего крестный ход, в котором шла и царская семья, спустился к Неве на иордань – и тут во время салюта гвардейской конной батареи от Биржи одно из орудий выстрелило настоящей картечью и обдало ею рядом с водосвятием, ранило городового, пробило знамя, пули разбивали стёкла в нижнем этаже Зимнего, и даже на помост митрополита упали несколько на излёте. Салют ещё и затем продолжался до 101 выстрела – царь не пошевелился, и не побежал никто, хоть могла прилететь и опять картечь. Было ли это покушение или случайность – установить так и не удалось.

Нет. Из большинства рабочих кварталов действительно направлялись сугубо мирные шествия с иконами, но в толпу затесались эсеровские и социал-демократические боевики, которые из-за спин простых людей стали стрелять по цепям охранявших проход к царскому дворцу солдат. Солдатам поневоле пришлось делать ответные выстрелы в толпу, жертвами которых пало около 130 человек. Перед началом демонстрации 1905 якобы от лица рабочих была опубликована составленная социал-демократами петиция с требованиями, чтобы царь немедленно созвал Учредительное собрание, дал все свободы, отделил церковь от государства, немедленно ввёл не существовавший тогда ни в одной из богатых западных стран 8-часовой рабочий день, полную свободу профсоюзов и стачек, поднял зарплату и разрешил создать на заводах и фабриках выборные комиссии от рабочих, которые могли бы предъявлять претензии администрации. В случае неисполнения пунктов петиции «рабочие» грозили, что «все умрут на площади перед царским дворцом» – т. е. будут штурмовать его в бою с войсками. На Васильевском острове 9 января была воздвигнута и баррикада.

Число жертв расстрела самими коммунистами схожей рабочей манифестации в Берлине в июне 1953 было никак не меньше, нежели в «Кровавом воскресенье». При усмирении венгерского восстания 1956, имевшего все признаки всенародного движения против коммунизма, было убито не 130, а 2500-3000 человек. Миллионные же цифры павших от многолетнего коммунистического террора вообще говорят сами за себя.

«Шли январским вечером [Ленин] с Надей по улице – навстречу Луначарские, радостные, сияющие: "Вчера, девятого, в Петербурге стреляли в толпу! Много убитых!!" Как забыть его, ликующий вечер русской эмиграции! – помчались в русский ресторан, все собирались туда, сидели возбуждённые, пели, сколько сил добавилось, как все сразу оживились... Длинный Троцкий, ещё вытянув руки, носился с тостами, всех поздравлял, говорил, что едет немедленно. (И поехал.)». (А. Солженицын. «Март Семнадцатого». Глава 338.)

В этот день, втайне от министров Николай II, решивший лично обратиться к народу, «приготовил и издал манифест: что призывает всех верноподданных на искоренение крамолы и одоление внешнего врага... что основы русского государства, освящённые Церковью, должны остаться незыблемы...

Подписал – и ощутил довольственную устойчивость. Но и сразу же – раскаяние, но и сразу же – сочувствие: а ведь многие добрые хотят подать добрые, благоразумные советы, – разве Государь намерен отвратить слух свой от народного голоса? Он только не смеет порвать с историческим прошлым страны, он только не согласен отдать судьбы страны в руки выборных, предать борьбе партий, – а советам благоразумия он очень рад, он даже жаждет их! Воля царя и должна выражать народную мысль. И подвигся Государь наряду с тем непреклонным манифестом издать и щедрый широкодушный указ: что предоставляется всем подданным право открыто и свободно высказываться по вопросам совершенствования государственного порядка, а Совету министров поручено принимать и изучать все проекты реформ, кем бы они ни были составлены.

И теперь, ощутив прекрасное равновесие того и другого шага, Николай без Совета министров распорядился: опубликовать и манифест и указ в одно и то же утро, 18 февраля.

Но в то самое утро собрались к назначенному заседанию и министры. Указа они как и не заметили, но откровенно высказывали свою поражённость манифестом, без них созданным. И... принесли... проект рескрипта о подготовке созыва местных представителей для участия в выработке законопроектов, – и тут уже ничего не говорилось о подавлении крамолы и о задачах внешней войны, а так получалось, что, не глядя на войну, начинаются реформы. Этот рескрипт был прямо противоположен только что опубликованному манифесту и шёл совсем не туда, куда указ, – не к добрым советам, а к вынужденному парламентарству. Государя опять толкали на невыносимые уступки дружным согласием их всех – и никак невозможно было отклониться, отстояться от их настойчивых речей... Протомясь безвыходно среди министров, он подписал тем же числом и рескрипт. Благослови Бог манифест и указ, пошли, Господи, успеха и рескрипту». (А. Солженицын. «Август Четырнадцатого». Глава 74.)