Тяжелой порой для русской земли были последние годы царствования Ивана Грозного. Покорение Сибири было единственным радостным событием. Неудачи на западе сильно раздражали царя, по-прежнему шли розыски действительных и мнимых изменников, совершались пытки и лютые казни... Хотя ненавистная всем опричнина была отменена еще в 1572 году, но отменена лишь по имени: царя все-таки окружали люди, которые пользовались его подозрительностью и другими слабостями для своекорыстных целей. Прежних любимцев Ивана Грозного уже не было подле него: князь Афанасий Вяземский и Алексей Басманов, погубивши множество людей, сами были казнены во время московских казней, так как царь и этих страшных советников своих заподозрил в крамоле. Малюта Скуратов был убит при осаде Полоцка. Но на беду России и властелина ее, новые его приближенные находили более удобным для себя потакать слабостям и страстям его, чем стоять за правду.
Из Полоцка, после взятия его Баторием, Курбский прислал Ивану Грозному два письма в ответ на его второе послание. Всячески старается Курбский оправдать свою измену и снова корит царя за то, что он вместо прежних добрых советников приблизил к себе дурных людей. «Когда прельстили тебя, – говорится в письме Грозному, – презлые и прелукавые человекоугодники (которые смертоноснее всякой язвы в государстве – в этом согласны все мудрые), ласкатели, губящие и тебя, и отечество свое, чего только Бог не попустил на Русскую землю?! И голод, и моровое поветрие, и варварский меч, и сожжение Москвы, и опустошение всей Русской земли, и, что горше всего, – бегство царя от врага!.. Ты, – продолжает Курбский, – как говорят здесь, хоронясь от татар по лесам, едва не погиб от голоду с кромешниками твоими!.. А когда жил ты богоугодно, тот же измаилитский пес (крымский хан) пред нами, наименьшими твоими слугами, бегал в Диком поле и места себе найти не мог. Вместо теперешних тяжких даней твоих хану мы прежде платили ему дань нашими саблями по басурманским головам!»
С презрением отзывается Курбский о царских воеводах, воевавших в Ливонии, называет их «окаянными воеводишками», корит Ивана Грозного за то, что он не мог оборонить Полоцка, отдал его врагу со всем народом, и в заключение говорит, что пора уже царю опомниться, укротиться и войти в чувства...
В другом письме Курбский глубоко скорбит о пагубной перемене в царе и о бедствиях отечества.
«Если пророки плакали и рыдали, – говорится в письме Курбского, – о граде Иерусалиме и о церкви преукрашенной... то как нам не заплакать о церкви твоей телесной? В ней некогда пребывал Святой Дух; покаянием была она очищена, чистыми слезами омыта; от нее молитвы, как благоухание фимиама, восходили к престолу Господню; в ней на твердом основании православной веры созидались благочестивые дела; в ней, в этой телесной церкви, душа царская, как чистая голубица, сребристыми крыльями блистала... Такова была прежде твоя церковь телесная!.. Тогда варварские народы не только с городами, но с целыми царствами покорялись тебе и пред твоими христианскими полками ходил архангел-хранитель... Тогда это было, когда при тебе были избранные мужи...
Когда же церковь твою телесную, – продолжает Курбский, – осквернили (гнусные ласкатели) разными грехами и злодействами, которыми всегубитель наш дьявол губит людей, то он приблизил к тебе вместо крепких вождей и воевод – богомерзких Бельских с товарищами, вместо храброго воинства – кромешников, или опричников кровоядных... вместо боговдохновенных книг и молитв – скоморохов с разными дудами и бесовскими песнями, вместо блаженного пресвитера (Сильвестра), который примирил тебя с Богом чистым покаянием, – чаровников и волхвов...
Вспомни, – говорит Курбский в заключение, – первые дни свои, когда ты блаженно царствовал... Не губи себя и дома твоего... Очнись и воспрянь!»
Иван Грозный уже не отвечал на эти письма. Много горькой и страшной правды было в них. Не мог не признать этого и сам царь. По временам укоры совести терзали его; сознание озаряло его больную душу, и он становился тогда страшен самому себе. Беспорядочная жизнь, полная тревог и разгула, преждевременно состарила Ивана IV: сорока лет с небольшим он смотрел уже стариком. В 1572 году, томимый предчувствием смерти или гибели от врагов, он написал завещание своим сыновьям. Здесь находим, между прочим, такие строки:
«Ум мой покрылся струпьями, тело изнемогло, телесные и духовные струпья умножились, и нет врача, который исцелил бы меня... Хотя я еще и жив, но Богу своими скаредными делами я смраднее мертвеца... Всех людей от Адама и до сего дня я превзошел беззакониями, – потому я всеми и ненавидим»...
После вступления Иван Грозный дает наставление сыновьям, как жить. Прежде всего советует научиться, как веровать и как Богу угодить и твердо держаться православной веры, хотя бы пришлось за это пострадать до смерти. Затем, по словам завещания, надо научиться, как людей держать и жаловать, как от них беречься, как их привязывать к себе; надо также освоиться со всяким делом, священническим, иноческим, ратным, судейским, со всяким житейским обиходом, разузнавать, какие порядки ведутся здесь, какие в иных государствах, как кто живет и как кому пригоже быть. «Если все это будете знать, – говорит Иван Грозный, – то не вам будут люди указывать, а вы людям...» Особенно любопытны в завещании следующие советы сыновьям: «Людей, которые вам прямо служат, вы бы жаловали, любили и берегли... а которые лихи, и вы бы на тех опалы клали не вскоре, а по рассуждению, не яростью», а далее приводятся следующие слова: «Подобает царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну не возноситися и долготерпеливу быти к согрешающим».
Из этого замечательного завещания ясно видно, как по временам мучили Ивана Грозного угрызения совести и как ясно мог он сознавать высокие царские обязанности; но дурные страсти заглушали ум его; он более следовал своему сердцу, испорченному с детства, чем уму... Курбский был во много прав. Воли подчинить свои чувства разуму у Ивана Грозного не хватало. Это и было главным его несчастием. Угрызения совести и раскаяние, по-видимому, казались ему иногда малодушием, и тогда свирепость его проявлялась в новой силе. По временам он падал духом, всякие беды и невзгоды так удручали его, что он думал покинуть престол и постричься в монахи. В своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь Иван Грозный, между прочим, говорил: «И мнится мне, окаянному, что я уже наполовину чернец, и хотя еще не отстал от всякого мирского мятежа, но уже ношу на себе благословение рукоположения ангельского образа», и затем сетует, что монастырские нравы сильно изменяются к худшему, и высказывает такие мысли о строгости иноческого жития, что ясно видно, как он сильно задумывался над этим вопросом. Раз даже явилась у Грозного странная затея: он нарек «великим князем всея Руси» крещеного татарского царя Симеона Бекбулатовича (1574 г.) и вручил ему управление всей земщиной, а сам наравне с подданными, называя себя лишь московским князем, писал челобитные Симеону в таком, напр., виде:
«Государю, великому князю Симеону Бекбулатовичу, Иванец Васильев со своими детишками с Иванцем да с Федорцем челом бьют. Государь, смилуйся, пожалуй...» и т. д.
Словно хотелось Ивану Грозному испробовать, сможет ли он снизойти со своей царственной высоты на степень подданного... (Впрочем, затея эта продолжалась недолго: через два года Иван сослал «великого князя всея Руси» в Тверь.) Порою страх опасности так обуревал его, что он боялся быть даже при своем войске, опасаясь, чтобы свои же воеводы не изменили, не выдали его врагам (изменники, приведшие крымского хана на Москву, были памятны ему). Иван Грозный даже вел тайные переговоры с английским двором, прося убежища в Англии в случае большой опасности ему и семье его. Все это показывает, как полна тревог была его жизнь.
