Народная поэзия долго играла ничтожную роль в истории русской литературы: при святом Владимире церковь преследовала языческую народную поэзию; с XVIII в., особенно с эпохи Петра, ее давил интеллигентский псевдоклассицизм. Но окончательно убить придавленное народное творчество оказалось невозможными – и ко второй половине XVIII в. оно пробивается, наконец, в нашу беллетристику.

Возникновение интереса к народной поэзии в русской литературе XVIII в. объясняется тем, что, хотя и сильны были в русском обществе влияния иностранные, – тем не менее, русские люди этой эпохи не могли совсем оторваться от своей родной почвы: детьми слушали они песни и сказки своих нянек, под старость, пережив увлечение Парижем и Вольтером, они часто возвращались в свои захолустья опять слушать русские песни, жить одной жизнью со своими крестьянами.

Даже в полуиностранном Петербурге XVIII в. многие вельможи держали у себя хоры русских песенников; деревенские обряды (весенние) справлялись в XVIII в. в обеих столицах; мемуары этого века, биографии многих русских деятелей, наконец, литературная деятельность многих писателей доказывают наличность неумирающего влияния народной поэзии на русскую интеллигенцию.

Лирика. Народные песни и «подражания» им встречаются в журналах XVIII ст. довольно часто. Еще в лирике Сумарокова были первые попытки внести в изящную литературу такие подражания. Во второй половине XVIII века на литературном поприще выдвигается уже несколько писателей, которые начали увлекаться сочинением песен в народном духе. Так, И. И. Дмитриев прославился трогательною песней:

 

Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день, и ночь:
Миленькой его дружочек
Отлетел надолго прочь;
Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет, –
Все тоскует, все тоскует
И тихонько слезы льет!

 

В другом роде его веселая песня:

 

Пой, скачи, кружись, Параша,
Руки в боки подпирай!
Лишь в веселии жизнь наша.
Ай, ай, жги, припевай!

 

Значительно дальше от мотивов настоящей народной поэзии песни того же Дмитриева: «Ах, когда б я прежде знала, что любовь родит беды», «Всех цветочков боле – розу я любил» и др.

Писал подобные же песни и Богданович. Вот начало одной:

 

У речки птичье стадо
Я с утра стерегла,
Ой, ладо, ладо, ладо!
У стада я легла!
А утки-то кра, кра, кра!
А гуси-то га, га, га! – и пр.

 

У Николева тоже есть много подражаний народной песне. Напр.:

 

Ветры буйные шумите,
Разглашайте стон в лесах… – и т. д.

 

Полно, сизенькой, кружиться,
Голубочек, надо мной!.. – и т. д.

Вечерком румяну зорю
Шла я с грусти посмотреть… – и т. д.

 

Есть у него и шутливая песнь, «гудошная» («Русские солдаты»), которая начинается так:

 

Строй, кто хочет, громку лиру,
Чтоб казаться в высоте –
Я налажу песню миру
По-солдатски, на гудке!

 

Далее в этой песне встречаем название музы «девкой красной», находим выражения: «гудок заскрипел» и пр. Быть может, в этой песне мы, действительно, встречаем некоторое отражение тогдашних «солдатских» песен.

В творчестве Радищева тоже не раз заметны позывы выражать народным складом свои личные чувства. Например:

 

Краснопевая овсянка,
На смородинном кусточке
Сидя, громко распевала! – и пр.

 

Чулков, знаток и любитель народного творчества, написал в народном духе: «Стихи на качели» и «Стихи на Семик», – в последнее произведение вошла такая песня:

 

Во ржи береза зелененька стояла,
Ой, Дид и Ладо, зелена, кудревата!
Под той под березой соловейко щекочет.
Ой, Дид и Ладо, молодой, щекочет!
И я выду, молода,
За новые ворота,
Дидо калина!
Лельо малина!

 

Можно думать, что эта песня – или действительно народная, или удачная подделка под народную.

Довольно близко подходят к народной поэтике песни Нелединского-Мелецкого. Например:

 

Выду я на реченьку,
Погляжу на быструю –
Унеси мое ты горе;
Быстра реченька, с собой! – и т. д.

 

Другая песня начинается так:

 

Ох! тошно мне
На чужой стороне:
Всё постыло,
Все уныло,
Друга милого нет!

 

Все вышеприведенные примеры указывают: 1) что народное творчество, несомненно, сделалось у нас в конце XVIII века популярным; 2) что иногда русскими писателями XVIII столетия довольно верно улавливался строй народной песни, вводились в художественное творчество настоящее народно-поэтические обороты, но – 3) здоровые настроения настоящей русской народной песни были еще чужды пониманию русских писателей, воспитанных на западной литературе.

Эпопея. Не только народные песни, но и былины и сказки заинтересовали русских литераторов XVIII века. Быть может, и этот интерес объясняется тем обстоятельством, что, благодаря знакомству с фантастическими подвигами рыцарей в поэмах Ариосто, Боярдо, Тассо, многие русские писатели припомнили слышанные ими в детстве былины и сказки о подвигах русских богатырей и, с точки зрения западноевропейской литературы, оценили их поэтическое значение.

Таким образом, влияние западной литературы, пробуждение интереса к народной поэзии, прояснение национального самосознания во второй половине XVIII века, и, вместе с тем, падение интереса к псевдоклассицизму заставили некоторых русских писателей обратиться не только к лирическому, но и к эпическому народному творчеству, его приемам и содержанию, которое еще недавно для псевдоклассика казалось чем-то низменным.

Карамзин в отрывке своей «богатырской сказки»: «Илья Муромец» отказался подражать тем песням, которые пелись Гомером и Вергилием: «мы – не греки и не римляне» – говорит он –

 

Нам другие сказки надобны,
Мы другие сказки слышали
От своих покойных мамушек.

 

Радищев во вступлении к своему «Бове» – заявил, что желает воспевать героя русского –

 

Ныне лира уж не в моде,
Ин вы, гусли звончатые,
Загудите, заиграйте!

 

Осипов, автор поэмы: «Енеида, вывороченная наизнанку», заявил, что он «на шутливую погудку настроил вместо лиры дудку». Василий Майков тоже взялся за «гудок» и «балалайку».

Впрочем, все эти затеи написать русскую богатырскую поэму не удались русским писателям, – дальше «введений», или начала таких поэм, они не пошли.