Основатель школы киников, древнегреческий философ Антисфен, родился в Афинах в середине V столетия до Р. Х. (около 444 г. до н. э.) и был на четверть века моложе Сократа, которого он пережил на тридцать лет (умер в 368 г. до н. э.). Сначала Антисфен был учеником знаменитого софиста Горгия, которому был обязан своим риторическим образованием, а затем стал учеником Сократа. Источники сообщают, что Антисфен каждый день ходил слушать Сократа из Пирея в Афины (между ними около 8 км). Ксенофонт сообщает, что Антисфен вообще не отходил от Сократа, пока тот был жив. В отличие от сказавшегося больным Платона, который тоже был ближайшим учеником Сократа, Антисфен присутствовал при его смерти.

Антисфен был плодовитым писателем. Позднее скептик Тимон, издеваясь над многочисленностью его сочинений, называл Антисфена «болтуном на все руки». Диоген Лаэртский приводит большой список сочинений Антисфена. В нем более шестидесяти названий, среди которых наряду с сочинением «О природе» преобладают произведения на филолого-риторические, гносеолого-логические и политико-этические темы. Сочинения Антисфена не дошли до нас. Сохранились лишь их названия. Среди них – «О природе», «Истина», «О благе», «О законе», «О слоге», «О наречии», «О воспитании», «О свободе и рабстве», «О музыке», «О жизни и смерти» и др.

Киник Антисфен

Философ Антисфен, основатель школы киников

 

Гносеология и логика Антисфена

Антисфен в своем учении об общем и отдельном исходил из сократовского учения о том, что знание – лишь то, что выражено в понятии. Идя этим путем, Антисфен первым в истории философии пытается дать определение понятия. Это определение гласит: «Понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тот или иной предмет». Вместе с тем известно сообщение Аристотеля, что Антисфен отрицал возможность самого определения чего бы то ни было, подведения отдельного под общее. Например, «человек есть живое существо». Более того, основатель кинизма отрицал и возможность приписывания предмету каких-либо свойств и признаков, например «человек есть образованный». О каждом субъекте суждения, считал он, можно утверждать только то, что он есть именно этот субъект. Допустимы лишь те суждения, которые утверждают тождество субъекта и предиката. Можно сказать, что «Перикл есть Перикл», но нельзя сказать, что «Перикл есть политик». «Об одном может быть высказано только одно, а именно единственно лишь его собственное наименование (логос)», – цитирует Антисфена Аристотель. В связи с этим Аристотель говорит о «чрезвычайном простодушии» Антисфена.

Учение Антисфена о том, что возможны и допустимы лишь тавтологические суждения типа «Перикл есть Перикл», когда субъект повторяет предикат не только по содержанию, но и буквально, связано с положением кинического философа о противоречии. Правда, мы не можем сказать, что из чего следует: учение о противоречии из учения о суждении или, наоборот, учение о суждении из учения о противоречии. По Аристотелю скорее верно первое: рассказав о том, что по Антисфену возможно лишь наименование вещи, Аристотель продолжает: «...откуда следовало, что не может быть никакого противоречия». Однако если исходить из существа, то верно, пожалуй, второе: антисфеновское учение о противоречии сводит суждения к тавтологическому суждению наименования.

В самом деле, говоря о том, что такое тезис (а это есть предположение сведущего в философии человека, но не всякое, а лишь такое, которое не согласуется с общепринятыми мнениями, о чем затем забыли), Аристотель вспоминает тезис Антисфена о противоречии как то, что, по-видимому, было сутью его учения. Тезис же Антисфена гласил: «Невозможно противоречить».

В чем же Антисфен находил противоречие? Во всем. В эпоху Антисфена философская мысль древних греков вплотную подошла к открытию некоторых законов мышления, в том числе и к главному из них – к закону противоречия (точнее говоря, к закону запрещения противоречия). Закон противоречия гласит: не могут быть одновременно истинными две противоположные мысли об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же отношении. Антисфен, вплотную подойдя к открытию закона противоречия, не сумел определить сферу применимости этого закона. Ему казалось, что противоречивыми суждениями являются не только суждения вроде «Сократ есть философ» и «Сократ не есть философ» и не только суждения типа «Сократ образованный» и «Сократ есть необразованный» (или «Сократ не есть образованный»); сами суждения «Сократ есть философ», «Сократ есть образованный» внутренне противоречивы, так как каждое из них содержит в себе два суждения: «Сократ есть Сократ» и «Сократ есть философ», «Сократ есть Сократ» и «Сократ есть образованный», но ведь суждения «Сократ – философ», «Сократ – образован» – не одно и то же, а нечто различное и, следовательно, противоречивое. В этом-то пункте и состоит изъян учения Антисфена, его, если так можно сказать, софистика (если он ошибался сознательно). Он отождествлял разное и противоречивое. Аристотель потом объяснит, что разное не противоречит друг другу, что можно быть и Сократом, и философом, и образованным, что противоречие – лишь вид противолежащего, а противолежащее – наиболее законченное различие в одном и том же роде. Поэтому человеку противолежит не философ, а не человек или животное, а белому противолежит не образованное, а не-белое или черное (так что можно быть и белым, и образованным).

Итак, по Аристотелю получается, что тот самый философ, который, как будет утверждать позднее Диоген Лаэртский, первый дал определение понятия, отрицал возможность определения, Аристотель говорит: «Имеет некоторое основание высказанное сторонниками Антисфена и другими столь же мало сведущими людьми сомнение относительно того, можно ли дать определение сути вещи, ибо определение – это-де многословие». В самом деле, этот философ, о котором Диоген Лаэртский писал, что «он первый дал определение понятию», вошел в историю философии как философ, который отвергал возможность определения предмета на том основании, что субъекту нельзя приписать отличный от него предикат.

Из понимания Антисфеном противоречия следовало не только отрицание возможности иных суждений, чем суждения наименования, но и отрицание объективности общего. В этом отрицании киники опирались также и на утверждение, что существует лишь то, что мы непосредственно воспринимаем чувствами. Но чувствами мы воспринимаем только единичное, отдельное, а не общее. Мы видим всякий раз ту или иную конкретную лошадь, но не лошадь как таковую, «лошадность». Следовательно, существует только отдельное, а общего нет. В этом отношении киники были предшественниками средневековых номиналистов, утверждавших, что общее – только имя, прилагаемое к отдельным предметам, в чем-либо между собой сходным. Но наличие такого общего имени не означает, что в самих подобных друг другу предметах есть какая-либо общая всем этим предметам сущность. Аналогичным образом и киники учили, что можно лишь сказать о том, чему предмет подобен, но определить его значило бы указать на общую этим подобным друг другу предметам сущность, что невозможно. Сказав, что определение – это, по Антисфену, многословие, таящее в себе противоречивость, Аристотель продолжает: «Но какова вещь – это можно действительно объяснить; например, нельзя определить, что такое серебро, но можно сказать, что оно подобно олову».

 

Этика Антисфена

В своей этике Антисфен тоже исходил из учения Сократа. «Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму». Следуя этике Сократа, Антисфен видел счастье в добродетели, а для достижения добродетельности считал достаточным одного лишь желания, силы воли. Позднее Аристотель также с этим не согласится: одного желания мало, необходимо общественное воспитание, делающее добродетель привычкой и научающее применять общие нравственные нормы к конкретным житейским ситуациям. Антисфен учил, что добродетель едина для всех, что она орудие, которое никто не может отнять, что все стремящиеся к добродетели люди – естественные друзья. Добродетель дает нам счастье. Счастье – цель человеческой жизни, средство к ней – добродетель. Высшее счастье для человека – «умереть счастливым». Таким образом, Антисфен разделял мысль Солона о том, что, пока человек не умер, нельзя сказать, прожил ли он жизнь счастливо или нет. Счастлив лишь тот, кто умер счастливым. Ведь многие, казалось бы, счастливые жизни имеют ужасный конец, как жизнь Креза, на вопрос которого, считает ли Солон его счастливым, афинский мудрец отказался ответить.

Впрочем, учение о том, что счастье в добродетели, – общее место для многих античных философов. Своеобразие этического учения киников в том, что они понимают под добродетелью и счастьем, что они понимают под добродетельными поступками. У киников добродетельные поступки – это вовсе не такие поступки, в которых наиболее сильно выражено следование господствующим этическим нормам и государственным законам. Киники с презрением относились к гражданской и государственной добродетели. Законы государства и законы добродетели – не одно и то же; более того, они часто противоречат друг другу. Разве может быть добродетельным государство, которое простым актом голосования делает невежественных людей полководцами? Ведь такое голосование имеет не большую силу, чем решение считать ослов конями. Государства, как правило, не могут отличить хороших людей от дурных, отчего и погибают. Не может быть источником нравственных норм и общественное мнение. Когда Антисфену сказали: «Тебя многие хвалят», – он встревожился: «Что же я сделал дурного?» Критерием добродетели и примером счастливой жизни могут быть только мудрец и его жизнь, а таким мудрецом может быть только киник. Добродетельная и счастливая жизнь – прежде всего и в основном жизнь свободная. Но чтобы быть свободным, недостаточно быть не-рабом. Большинство политически свободных людей – рабы своих потребностей, своих вожделений, своих неосуществившихся и неосуществимых желаний, своих претензий на материальное и иное благополучие. Единственный способ стать счастливым и свободным – отказ от большей части своих потребностей, сведение их до самого мизерного уровня, ставящего жизнь человека в один ряд с жизнью животного. В этом этическом идеале киников выразились в извращенной форме разочарование и отчаяние низов свободного населения рабовладельческого общества в условиях начинающегося кризиса античного полиса, всевозрастающей его поляризации на богатых и бедных. Антисфен учил, что «труд есть благо», и ставил в пример Геракла – величайшего труженика. Но такая высокая оценка труда в обществе, где труд презирался, как дело рабов, была гласом, вопиющим в пустыне. Оставалось дать лишь высшее философское обоснование тому, что происходило в жизни, придав вынужденной нищете ореол нищеты добровольной, сделать ее высшей нравственной ценностью. В кинизме мы видим греческий аналог индийских учений Будды и «Бхагавадгиты» с их проповедью универсальной отрешенности, свободы как преодоления всяких привязанностей в жизни.

читайте также статью Антисфен – цитаты и афоризмы