Любопытным, в историческом отношении, представлен в романе «Война и мир» Наполеон. В противоположность Кутузову, он представлен, как человек, слепо верующий в силу своей личности. Поэтому он тоже – эгоист, прежде всего, ради личной прихоти, ради тщеславия, начинающий кровопролитную войну.
«Только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли» –
– так характеризует Наполеона Толстой. Он обвиняет его не только за эгоизм, но и за эготизм.
И этот «гениальный» человек, привыкший «играть роль», привыкший «позировать» и говорить пышные речи, развенчан Толстым, – «все действия его, – говорит наш писатель, – очевидно, жалки и гадки». Он отличается «блестящей и самоуверенной ограниченностью», «глупостью и подлостью, не имеющими пределов», он – «разбойник вне закона»[1].
«И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого».
Так судил Толстой Наполеона и с моральной, и с историко-философской точки зрения. «Нет истинного величия там, где нет простоты добра и правды».
См. также статьи Образ Кутузова в «Войне и мире», Кутузов и Наполеон в романе «Война и мир».
Ссылки на другие материалы по творчеству Л. Н. Толстого – см. ниже в блоке «Ещё по теме…»
[1] Такое развенчание, быть может, и несколько пристрастное и несправедливое, интересно в историко-литературном отношении как показатель торжества литературного реализма. Романтики идеализировали Наполеона, – даже Пушкин, не говоря уже о Лермонтове, – ставили Наполеона на пьедестал и кадили ему фимиам. Беспощадный реализм Толстого не поцеремонился с этим «баловнем истории».