Любопытным, в историческом отношении, представлен в романе «Война и мир» Наполеон. В противоположность Кутузову, он представлен, как человек, слепо верующий в силу своей личности. Поэтому он тоже – эгоист, прежде всего, ради личной прихоти, ради тщеславия, начинающий кровопролитную войну.

 

«Только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли» –

 

– так характеризует Наполеона Толстой. Он обвиняет его не только за эгоизм, но и за эготизм.

И этот «гениальный» человек, привыкший «играть роль», привыкший «позировать» и говорить пышные речи, развенчан Толстым, – «все действия его, – говорит наш писатель, – очевидно, жалки и гадки». Он отличается «блестящей и самоуверенной ограниченностью», «глупостью и подлостью, не имеющими пределов», он – «разбойник вне закона»[1].

 

«И не на  один только этот час и день были помрачены ум  и совесть этого человека, тяжеле  всех  других участников этого дела носившего  на  себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог  понимать он ни добра,  ни красоты, ни  истины,  ни значения  своих поступков,  которые были слишком   противоположны   добру   и   правде,  слишком   далеки  от   всего человеческого,  для того  чтобы  он  мог  понимать  их значение. Он  не  мог отречься  от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому  должен был отречься от правды и добра и всего человеческого».

 

Так судил Толстой Наполеона и с моральной, и с историко-философской точки зрения. «Нет истинного величия там, где нет простоты добра и правды».

 

См. также статьи Образ Кутузова в «Войне и мире», Кутузов и Наполеон в романе «Война и мир».

Ссылки на другие материалы по творчеству Л. Н. Толстого – см. ниже в блоке «Ещё по теме…»



[1] Такое развенчание, быть может, и несколько пристрастное и несправедливое, интересно в историко-литературном отношении как показатель торжества литературного реализма. Романтики идеализировали Наполеона, – даже Пушкин, не говоря уже о Лермонтове, – ставили Наполеона на пьедестал и кадили ему фимиам. Беспощадный реализм Толстого не поцеремонился с этим «баловнем истории».