«В плену, в балагане – говорит Л. Толстой, – Пьер узнал не  умом,  а  всем  существом своим, жизнью,  что  человек  сотворен  для  счастья, что  счастье в нем  самом,  в удовлетворении  естественных человеческих потребностей, и что все  несчастье происходит не от недостатка, а от излишка... Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем... ногами, покрытыми болячками... То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало... И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, — не веру в какие-нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого Бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание Бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уже говорила нянюшка: что Бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что Бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной... Он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем... и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь... Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос — зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть Бог, тот Бог, без воли которого не спадет волос с головы человека».

Таким образом, «безличность» Каратаева, его светлый религиозный фатализм – вот, что успокоило Пьера. Миросозерцание Безухова слилось с народным пониманием жизни: смысл жизни в самой жизни. Еще Пушкин про одного такого мудреца сказал:

Счастливец! Ты знаешь жизни цель:
Для жизни ты живёшь!

Вопросы о цели жизни сменились верой в жизнь, верой в то, что эту жизнь ведет Божественный Промысел к добру.

Когда Пьер усвоил такую простую точку зрения, – он сразу успокоился.