Сцены участия Андрея Болконского в Аустерлицком сражении 1805 года Лев Толстой описывает в главах 15-16 и 19 третьей части первого тома «Войны и мира» (см. её краткое содержание целиком и полный текст). Этот эпизод относится к числу самых важных в романе: здесь происходит сильнейший перелом в уме и душе князя Андрея, который полностью меняет его взгляды на цель и смысл жизни. Частью этой сцены является и знаменитый отрывок с описанием неба Аустерлица.
Небо Аустерлица. Монолог Андрея Болконского
Ниже приведено краткое содержание вышеупомянутых глав.
Глава XV
В восемь утра Кутузов выехал на Праценские высоты – господствующую позицию над полем начинавшегося Аустерлицкого сражения. Рядом с ним был князь Андрей, который уже не сомневался, что нынче ему судьба даст ему случай отличиться, как некогда Наполеону под Тулоном, что станет началом блестящей и славной карьеры. Болконский с волнением глядел на каждое из знамён проходящих батальонов, думая: не с этим ли мне доведётся вести войска в атаку?
Кутузов догадался, что неприятель находится ближе, чем полагали другие командующие, и замедлял движение вперёд своей четвёртой колонны. Князь Андрей по его приказу поскакал к одной из дивизий с приказом выставить перед нею стрелковую цепь. Командир дивизии удивился такому распоряжению: он полагал, что до расположения французов не менее десяти вёрст.
Вдруг подъехали оба императора – русский, Александр, и австрийский, Франц, – со свитой, окружённые возбуждённой, самоуверенной молодёжью. Александр спросил Кутузова, почему он не торопится открывать бой.
– Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки!
– Потому и не начинаю, Государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, – звучно ответил Кутузов, дрогнув лицом.
Царь и свита были поражены и недовольны таким почти дерзким ответом.
Кутузов поневоле всё же дал сигнал к выступлению главных своих сил. Болконский видел, как мимо Государей шёл Апшеронский батальон. Его командир, Милорадович, лихо выехал приветствовать царя и громко крикнул слова ободрения солдатам.
(См. статьи: Кутузов – краткая биография, Образ Кутузова в «Войне и мире».)
Глава XVI
Кутузов поехал за своей колонной. Но невдалеке от него и князя Андрея вдруг показались бегущие французы.
«Вот она, решительная минута! Дошло до меня дело», – подумал Болконский.
Началась стрельба. По чьему-то возгласу: «Ну, братцы, шабаш!» – колонна Кутузова бросилась бежать назад, к тому месту, где она пять минут назад проходила мимо императоров.
Кутузову грозил плен. Из его щеки текла кровь. Князь Андрей протеснился к командующему, спрашивая, не ранен ли он.
– Рана не здесь, а вот где! – восклицал Кутузов, указывая рукой на бегущих солдат. – Остановите же их!
Но войска продолжали бежать густой толпой. Вокруг Кутузова свистели пули. Рядом упал убитый знаменосец. Князь Андрей соскочил с коня, подхватил знамя и с криком: «Ребята, вперед!» – побежал на врага, думая: «Вот оно!».
Батальон обернулся и ринулся за Болконским, потом обогнал его и ударил в атаку. Впереди французы уже набросились на нашу батарею, стоявшую на Праценских высотах. Князь Андрей с батальоном устремился к ней, видя, как французский и русский солдат, оба опешив, тянули из рук друг у друга пушечный банник.
Внезапно Болконский почувствовал, что его ноги подкашиваются. Он уже не доглядел, как кончилась борьба за батарею. Раскрыв глаза, он видел лишь высокое небо над собой.
«Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения...»
(См. полный текст отрывка «Небо Аустерлица».)
<...>
Глава XIX
Аустерлицкое сражение заканчивалось беспорядочным отступлением разбитых французами русско-австрийских войск. Князь Андрей лежал раненый на Праценской горе. Он истекал кровью и тихо стонал, сам того не зная. К вечеру Болконский затих, но вдруг пришёл в себя и услышал рядом голоса.
Это подъехали на конях Наполеон и два адъютанта. Наполеон восхищался храбростью русских солдат, однако тут же отдал приказ подвезти побольше снарядов к пушкам, палившим по плотине Аугеста, где сгрудились на узком пространстве отступавшие.
Наклонившись над князем Андреем, лежавшим с древком знамени, он высокопарно произнёс:
– Вот прекрасная смерть.
Болконский слабо пошевелился и застонал. Наполеон понял, что этот русский жив, и приказал отнести его на перевязочный пункт.
От боли во время укладывания на носилки князь Андрей вновь потерял сознание. Оно вернулось к нему во время переноски. Носильщики остановились. Вновь подскакал Наполеон – смотреть на пленных. Это были князь Репнин, командир эскадрона кавалергардского полка, и его подчинённый, поручик Сухтелен.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон Репнину.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату, – ответил Репнин.
– А кто этот молодой человек рядом с вами? – повернулся Бонапарт к Сухтелену.
– Молодость не мешает быть храбрым, – сказал Сухтелен.
– Прекрасный ответ. Вы далеко пойдёте, – похвалил поручика Наполеон.
Бонапарт вновь увидел Болконского и обратился к нему:
– Как вы себя чувствуете, смельчак?
Князь Андрей молчал.
«Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему. Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих».
Наполеон распорядился отвезти раненых к своему личному доктору Ларрею. Болконский, взглянув на образок, данный ему при расставании в отцовском поместье сестрой Марьей, подумал:
«Хорошо бы это было, ежели бы все было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это? Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое все или ничего, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»
Наполеон с его торжественно-приподнятыми фразами вновь показался ему маленьким и ничтожным...
...Ларрей не наделся, что «нервный и желчный» Болконский выздоровеет. Князя Андрея, как безнадёжного, вскоре сдали на попечение местных жителей.
© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.
