Содержание:
Юность Солженицына, учёба в институте
Экибастузский каторжный лагерь
Публикация «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире»
КГБ захватывает архив Солженицына
Работа над «Архипелагом ГУЛАГ»
Борьба за публикацию «Ракового корпуса»
Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей
Дискуссии с секретариатом Союза писателей
КГБ публикует произведения Солженицына на Западе
Первая отправка «Архипелага» на Запад
Знакомство с Натальей Светловой
Исключение Солженицына из Союза писателей
Присуждение Солженицыну Нобелевской премии
Разрыв с Решетовской и попытка её самоубийства
Отказ Солженицына приехать на Нобелевскую церемонию
Издание «Августа Четырнадцатого» и отношение к нему образованного круга
Генрих Бёлль и завещание Солженицына
Срыв церемонии вручения Солженицыну нобелевских знаков в Москве
КГБ захватывает «Архипелаг ГУЛАГ»
«Переговоры» властей с Солженицыным с целью остановить издание «Архипелага»
Солженицын за границей: Европа
Солженицын за границей: знакомство с Америкой
Вручение Солженицыну Темплтоновской премии
Атака американской прессы на Солженицына
Возврат на родину произведений Солженицына
Возвращение Солженицына в Россию
«Россия в обвале». Оценки Солженицыным ельцинского и путинского правлений
Солженицын. Биография. Иллюстрированное видео
Предки Солженицына
[Подробнее – см. в отдельной статье Александр Солженицын – предки и родственники.]
Предки А. И. Солженицына со стороны отца в конце XVII века жили в Бобровой слободе, на реке Битюге (ныне город Бобров, в центре Воронежской области). Поручная запись 5 октября 1698 упоминает в числе жителей слободы Филипа Соложаницына. Фамилия его, видимо, происходила от соложенья (ращения зерна на солод) или от слова соложавый («сладковатый»). Пётр I приказал изгнать из Бобровой слободы всех жителей за самовольное поселение и участие в бунте Булавина. Они были переведены на Кубань – на правах не казаков, а крестьян. Семья Солженицыных обосновалась в селе Саблинском (теперь оно находится в Александровском районе Ставропольского края). Хутор деда Александра Исаевича по отцу, Семёна Ефимовича Солженицына (1854 – 1919) находился в девяти верстах от этого села. 29 мая 1891 здесь родился отец писателя, Исаакий Солженицын.
Дед писателя со стороны матери – Захар Фёдорович Щербак, в молодости – простой чабан из Таврии, окончивший лишь полтора класса церковно-приходской школы. В 1874 подросток Захар подался из родных мест на Куму. Там он десять лет батрачил на хозяина за одну еду, а потом получил от него десять мериносовых овец, тёлку и поросят. «Трудами и боками» Захар Фёдорович разбогател так, что в 1894 купил две тысячи десятин земли и построил в селе Новокубанском (ныне – г. Новокубанск Краснодарского края) двухэтажный особняк с великолепным парком и большим садом. Младшая дочь Щербака, Таисия (род. в 1894), и стала потом матерью Солженицына.
В округе Захара Щербака знали как щедрого и доброго хозяина. С рабочими он обращался так, что после революции они добровольно кормили обнищавшего старика. Большевики экспроприировали экономию и дом Щербака. Сам он долго бедствовал, жил у детей и племянников, а близ Нового, 1930, года был арестован. Захара Фёдоровича избивали в ЧК, допытываясь, не спрятал ли он где-нибудь золото. Потом отпустили, но в 1932 арестовали вновь – и дальнейшая его судьба неизвестна.
Родители Солженицына
[Подробнее – см. в отдельной статье Александр Солженицын – родители.]
В простонародных семьях Семёна Солженицына и Захара Щербака будущие родители великого писателя, Исаакий и Таисия, были единственными детьми с хорошим образованием. Исаакий окончил пятигорскую гимназию, в 1911 поступил в Харьковский университет, через год перешёл оттуда в Московский. Тихий, вдумчивый юноша, он долго увлекался толстовством и один раз даже встречался с Львом Толстым в Ясной Поляне. С началом в 1914 Первой Мировой войны Исаакий оставил университет и добровольцем пошёл на фронт. Воевал артиллеристом в Белоруссии, имел Георгиевский крест и другие награды.
Отец А. И. Солженицына, Исаакий Солженицын
Таисия Щербак в 1913 окончила с золотой медалью лучшую ростовскую частную гимназию – Александры Фёдоровны Андреевой. Вслед за этим отец послал её учиться в Москву, на пятилетние сельскохозяйственные женские курсы княгини С. К. Голицыной.
Здесь, в Москве, Таисия и встретилась с Исаакием – в апреле 1917, посреди начавшейся революции, тот приехал сюда в кратковременный отпуск с фронта. На шестой день знакомства Исаакий сделал девушке предложение. Летом Таисия приезжала к жениху на фронт в Узмошье (Белоруссия). 23 августа 1917 их там обвенчал полковой священник.
Мать А. И. Солженицына, Таисия Щербак
Из-за революции занятия на сельхозкурсах прекратились, и Таисия вернулась к отцу. Исаакий пробыл на разваленном большевиками фронте до самой весны 1918, когда ленинцы заключили позорный Брестский мир, а потом приехал к жене. Вследствие несчастного случая на охоте (прислонённое к телеге ружьё внезапно выстрелило от толчка лошади) Исаакий был ранен и 15 июня 1918 скончался в больнице г. Георгиевска от заражения крови.
Таисия была тогда на третьем месяце беременности. 11 декабря 1918, в Кисловодске, она родила сына – великого русского писателя. Через год на Кубань пришла советская власть, и семья Щербаков потеряла всё, что имела. В 1921, оставив маленького Саню на попечение родных, Таисия Захаровна уехала работать стенографисткой и машинисткой в Ростов.
Детство Солженицына
[Подробнее – см. в отдельной статье Александр Солженицын – детство.]
Саня жил то у матери, то у деда, то у дяди Романа, пока зимой 1925-1926 мать окончательно не забрала его к себе в Ростов. Ради сына Таисия Захаровна больше никогда не вышла замуж. На работе её постоянно третировали как «бывшую», приходилось часто менять места служб. Саня с матерью долго жили в тесных, холодных съёмных каморках, где Таисия Захаровна заболела туберкулёзом.
В школу будущий писатель пошёл в ноябре 1927. На мальчика там косо смотрели, потому что поначалу он носил на шее крестик. Весной 1931 Саню заставили вступить в пионеры, а когда после этого вновь увидели, как он шёл с мамой в церковь, – устроили целое судилище, силой сорвали крест. Школьная обстановка всё же сделала своё дело: ребёнок мало-помалу стал отходить от православного воспитания, верить в социализм.
Саня Солженицын в детстве (6 лет). Фото 25 марта 1925
Одним из первых детских воспоминаний Сани была виденная собственными глазами сцена, как красноармейцы в будёновках входили посреди толпы в кисловодский храм Пантелеймона-целителя – «изымать церковные ценности». Семь лет Саня ходил в школу по улице, пролегавшей вдоль глухой задней стены двора ростовского ОГПУ – и длинной очереди женщин, которые стояли тут часами. Видел и арестантские этапы по городу.
Уже в девять лет Солженицын решил стать писателем. В десять лет прочитал «Войну и мир» Л. Толстого. По бедности у них с матерью не было большой библиотеки, но она брала книги у знакомых. С 1929 Саня начал писать в ученических блокнотах свои первые детские произведения: приключенческие повести. Чуть позже он завёл рукописные «журналы» «XX век» и «Литературная газета», где выступал единственным автором.
В школе Солженицын учился на отлично. Он состоял в близкой дружбе с двумя другими талантливыми одноклассниками – Кириллом Симоняном и Лидой Ежерец, которые тоже пробовали силы в литературе. Когда в 1936 из Москвы в Ростов перевели театральную студию Ю. Завадского, Солженицын пытался поступить в неё актёром.
Одноклассники - Кирилл Симонян, Лида Ежерец и Саня Солженицын
Лет с 12-ти он подолгу читал газеты, в том числе стенограммы политических судилищ 1930-х годов, и уже тогда в глубине души ощущал фальшь этих действ.
В июне 1936 Саня окончил среднюю школу № 15 Ростова-на-Дону с золотым аттестатом, получив право поступить в вуз без вступительных экзаменов.
Юность Солженицына, учёба в институте
Лишь в год окончания Солженицыным школы (1936) советская власть изменила правила приёма в вузы: туда стали брать детей не только рабочих и крестьян, но и служащих, к которым относилась Таисия Захаровна. Как медалист Саня был принят в Ростовский университет без экзаменов. Он поступил на физмат, так как литфака не было.
В институте Саня тоже был отличником. Продолжал литературные опыты. В эти годы он уже сочинял большие поэмы: «Ласточка» («Лирондель»), «Эварист Галуа», «Девятнадцать», однако их уровень позже сам считал невысоким.
Одевался он из-за бедности плохо. Брюки с чернильной кляксой проносил все студенческие годы, портфель его был куплен ещё в пятом классе.
18 ноября 1936 во время прогулки по Пушкинскому бульвару Ростова юноша-Солженицын загорелся мыслью написать эпопею о русской революции – и не с 1917 года, а с 1914-го, с начала Первой мировой войны. Тут же смутно пришла и идея «узлов» – сгущенного изложения периодов, наполненных критическими событиями, с «промежутками» между ними. Первым узлом он сразу решил сделать Самсоновскую катастрофу, и уже в 1937, изучив обширные исторические материалы, написал наброски первых глав будущего романа «Август Четырнадцатого».
Одновременно с учёбой в РГУ, летом 1939 Саня вместе со школьным другом Николаем Виткевичем поступил вначале на экстернат, а потом на заочное отделение Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ). В первое время он числился здесь на факультете искусствоведения, затем перевёлся на русскую литературу. В МИФЛИ Солженицын тоже был одним из лучших студентов.
Вскоре после поступления в Ростовский университет он познакомился со сверстницей, Натальей Решетовской. Они стали вместе посещать школу танцев и были там постоянной парой. В июле 1938 Саня признался Наталье в любви. Решетовская колебалась с ответом и объявила о взаимности лишь после того, как Солженицын сказал, что, если у неё нет чувства к нему, то им лучше вообще прекратить всякие отношения.
Весной 1939 они договорились, что поженятся через год, в конце четвёртого курса. Отношение Решетовской к Солженицыну оставалось холодноватым. При его отлучках она могла подолгу не отвечать на письма. 27 апреля 1940 они всё же зарегистрировали брак – поначалу даже не предупредив родителей. Саня говорил жене, что думает строить дальнейшую жизнь, жертвуя обычным счастьем ради тяжкого, самоотверженного труда. Наташу такой идеализм не слишком привлекал. Деятельный, энергичный муж казался ей «заведённой машиной», чей темп было непосильно выдержать.
Саня упорно продолжал совершенствоваться в литературном творчестве. В те годы он мечтал поставить его на службу мировому социализму и начал писать повесть о своей юности – «Люби революцию!» Ему удалось показать свои вещи известному писателю Б. Лавренёву, который дал о них довольно благоприятный отзыв.
В РГУ Солженицын стал сталинским стипендиатом (таких в университете было тогда лишь восемь). В июне 1941 он с отличием окончил Ростовский университет и отправился в Москву сдавать летнюю сессию за второй курс МИФЛИ.
Война. Солженицын на фронте
22 июня 1941 года Солженицын приехал в Москву – и тут же услышал по радио речь Молотова о начале войны. Вернувшись домой, он сразу же пошёл на мобилизацию в военкомат, но из-за аномалии в паху был признан «негодным в мирное время, в военное – годным к нестроевой». В эти же дни он едва не был арестован в очереди за хлебом – ретивый милиционер вознамерился для исполнения арестного плана выдать его за «сеятеля паники».
В армию Солженицына пока не брали. Вместе с Решетовской он уехал учительствовать в школу городка Морозовска (200 километров от Ростова). 18 августа его туда провожала мать – и это их расставание оказалось последним.
Саня горько переживал великие поражения Красной Армии, грозную опасность, вставшую над «делом Ленина». 18 октября его всё же призвали в нестроевые войска. Утром его ухода на фронт жена даже не встала с постели, не проводила до двери. На университетский диплом Солженицына в армии не обратили ни малейшего внимания. Его определили «ездовым» (конюхом) в тыловой гужтранспортный батальон. Не оставляя мысли вырваться на передовую, идеалистичный юноша с изумлением видел, что его сослуживцы (в основном увечные, пожилые мужики) не горят желанием идти в смертную опасность. Оказавшийся среди них бывший комиссар гражданской войны по хлебозаготовкам вообще поговаривал, что неплохо бы бежать из армии.
Батальон разместили глубоко в тылу, в глухом местечке Дурновка (Ново-Анненский район Сталинградской области), где он занимался сельхозработами и ухаживал за лошадьми. Недавнему сталинскому стипендиату, отличному математику приходилось чистить навоз, работать вилами – лучшего применения командование ему не нашло. Солженицын рвался в бои. «Если Ленина дело падёт в эти дни, / Для чего мне останется жить?», – сочинял он в эти дни.
Ближайшие начальники обратили внимание на образованного, умного бойца. Они стали помогать ему перевестись на более достойное место службы – и ближе к фронту. Вскоре потребовался человек для командировки в Сталинград, в штаб округа. Таким гонцом 18 марта 1942 назначили Солженицына. К месту назначения он добирался посреди военной неразберихи «своим ходом»: на попутных поездах, в полувагонах – железных открытых ящиках – на морозе и ветре. В сталинградском штабе майор Чубуков, узнав о математическом образовании Солженицына, выдал ему направление в АКУКС (Артиллерийские курсы усовершенствования командного состава). По этой бумаге Саня сперва уехал в город Семёнов Горьковской области (где его едва арестовали НКВДэшники, приняв за беглого), а оттуда был послан в 3-е Ленинградское артиллерийское училище, эвакуированное в Кострому.
14 апреля 1942 он прибыл туда и как математик был определён для учёбы в звукобатарею (она по сложным акустическим приборам засекала местонахождение вражеских орудий и давала ориентиры на них «огневикам»). Саня с его университетским дипломом быстро выделился среди курсантов. Ему предлагали ехать в Артиллерийскую академию, но, продолжая мечтать о литературе, он не пожелал на всю жизнь связывать себя с военной профессией.
Тем временем развернулось стремительное немецкое летнее наступление 1942 года. 17 июля 1942 мать и жена Солженицына бежали из обречённого на сдачу врагу Ростова. Таисия Захаровна поехала в Георгиевск, к старшей сестре Марусе, а Наташа с тётями и мамой – в Талды-Курган (Казахстан). О судьбе матери Солженицын не знал 10 месяцев, а жена по-прежнему не баловала его частыми письмами.
Саню хотели оставить в училище преподавателем звукометрии или командиром взвода – это обеспечило бы ему квартиру в Костроме, приезд сюда супруги, хорошее снабжение и покой до конца войны. Но он рвался в бои. 2 ноября 1942 года курсантам зачитали приказ о выпуске и отправили в Саранск.
21 декабря 1942 Солженицын был назначен командиром одной из двух созданных в Саранске звуковых батарей (комбатом). Вскоре пришла радостная весть о сталинградской победе. 13-14 февраля 1943 у немцев были отбиты Новочеркасск и Ростов.
В тот же день 13 февраля артиллерийский дивизион Солженицына двинулся к фронту. 4 марта прибыли на театр боёв, в район Редьи и Ловати (близ Старой Руссы). В конце марта их перебросили южнее – под Новосиль. Не оставляя и на фронте литературного творчества, Саня стал записывать на пяти блокнотах из звукометрической ленты фронтовые случаи и рассказы сослуживцев.
Командир звукоразведывательной батареи лейтенант Солженицын. Март 1943
Случайно узналось, что рядом служит один из ближайших друзей – Николай Виткевич (Кока). В мае 1943 он и Солженицын встретились, решив вести переписку с обсуждениями общественных проблем. Юноши наивно полагали, что фронтовая цензура будет карать лишь за разглашение в письмах военных тайн. Весной к Сане пришла наконец весть о матери: что она в октябре 1942 вернулась из Георгиевска в Ростов и находится там в отчаянном положении – полуголодная, с последней стадией туберкулёза скитается по чужим домам, так как их бывшую квартиру разрушила бомба. 20 апреля Таисия Захаровна опять поехала из Ростова к сестре в Георгиевск, где ей хоть как-то помогали кормиться.
Фронт на многое открыл глаза будущему писателю. Здесь он узнал о том, что множество русских людей из ненависти к сталинскому режиму воюет на стороны врага (власовцы). Узнал о смертельных штрафных ротах, куда посылали из тыла даже за опоздание на работу, за обмен на буханку хлеба мелкой заводской детали.
В начале лета 1943 на фронтовом участке Сани начались жестокие бои. 11 июня за час было подавлено 17 батарей противника, из них пять по координатам, которые дал Солженицын. После победы на Курской дуге 63-я армия Сани пошла в прорыв. 24 июля он едва не погиб от упавшей рядом бомбы. 5 августа вошли в Орёл.
15 августа Солженицын получил орден Отечественной войны II степени, а 15 сентября – звание старшего лейтенанта. Конец октября и ноябрь 1943 его часть простояла в обороне на реке Соже, под Гомелем.
Встреча с Кокой Виткевичем получила роковое развитие. Боевые пути двух друзей до начала 1944 шли почти рядом. Их свидания повторялись, политические дискуссии в письмах развивались всё нестеснённее. Несмотря на веру в социализм и горячее ожидание, что Отечественная война станет в Европе войной революционной, Солженицын и Виткевич уже давно полагали, что Сталин «отошёл от чистого ленинизма». 2 января 1944 на восьмой своей фронтовой встрече они составили «Резолюцию № 1», которая потом, на судебном следствии, стала главной уликой против обоих. «Резолюция» утверждала, что в послевоенный период «соревнование капитализма и социализма» обострится ещё сильнее, и порвавший с «подлинным марксизмом» Сталин использует это для закручивания экономических и идеологических гаек внутри страны. Делался вывод о необходимости сопротивляться этому и о том, что такая борьба невозможна без организации.
Как раз после этой встречи Саня и Кока потеряли друг друга, разойдясь по фронту на 70 километров. В конце марта 1944 Солженицын получил первый за войну отпуск – двухнедельный. После однодневного свидания со школьными друзьями Ежерец и Симоняном в Москве он поехал в Ростов. Краткость отпуска не позволила ему добраться до Георгиевска. Он очень сожалел об этом, ещё не зная, что его мать умерла 18 января от голода и болезни. «Неоплатна была копка могилы в каменноморозной земле, и опустили её в свежую могилу её брата [Романа], умершего двумя неделями раньше, да кажется туда ж – и несколько умерших в госпитале красноармейцев».
В мае с разрешения командования к Солженицыну на фронт на три недели приезжала Решетовская.
7 мая 1944 был подписан приказ о присвоении Солженицыну звания капитана. 23 июня его 48-я армия двинулась в наступление по шоссе Бобруйск – Минск, следуя близ тех самых мест, где в Первую Мировую воевал Исаакий Солженицын. 20 июля пересекли границу СССР и вскоре вышли к Восточной Пруссии. 14 января 1945 было начато последнее решительное наступление Красной Армии на запад. В начале этого стремительного рывка батарея Солженицына попала в окружение, однако благодаря его решительному, умелому поведению в бою 27 января 1945 у деревни Адлиг Швенкиттен из мешка удалось выйти почти без потерь. За этот бой Саня 1 февраля был представлен к ордену Красного Знамени. Но ещё 30 января следившие за перепиской с Виткевичем органы дали санкцию на его арест.
Арест Солженицына
Солженицын был арестован 9 февраля 1945 под прусским городом Вормдитом, в кабинете комбрига Травкина, который вызвал капитана к себе. Подробности ареста живо описаны в «Архипелаге ГУЛАГ». Проявив большую смелость, невзирая на протесты смершевцев, Травкин тут же подсказал Солженицыну причину ареста («У вас есть друг на Первом Украинском фронте?») и потом громко пожелал ему счастья.
В бывшей на Сане полевой сумке была обнаружена «Резолюция № 1» и его фронтовые дневники. При обыске смершевцы присвоили себе портсигар арестованного. Солженицына отвезли в армейскую контрразведку и там посадили в карцер с тремя танкистами, пристававшими к «полевой жене» начальника СМЕРШ. Утром 10 февраля начался пеший этап из армейской контрразведки во фронтовую. Туда, в город Бродницы, прибыли к вечеру 12 февраля. Утром 15-го трое конвоиров повезли А. И. на следствие в Москву. Вечером 19 февраля 1945 он был доставлен на Лубянку, где после обыска, стрижки, помывки, прожарки и фотографирования его поместили в одиночный бокс.
Следствие и приговор
На следующий день начались допросы. Следователем был капитан И. И. Езепов, человек ленивый, неизобретательный. По ночам, сообщив жене по телефону в присутствии арестованного, что остаётся на следствии, он частенько ездил к любовнице.
Солженицын вначале думал всё отрицать, но «Резолюция № 1» являлась тяжкой, неопровержимой уликой. Кроме того тяготел страх: в случае стойкого запирательства начнут читать его фронтовые дневники с крамольными рассказами нескольких однополчан, чьи личности было бы легко угадать. Саня боялся ещё, что в случае упорного отказа давать показания арестуют Решетовскую, Ежерец и Симоняна, которым писались весьма вольные письма. Поэтому он решил признать всё, что отрицать было и бесполезно. Старался лишь упирать: недовольство властью возникло не из глубокого душевного протеста, а по мелким бытовым причинам (в 1940 ввели плату за обучение в ВУЗах, малы были студенческие стипендии). Езепов сам писал показания – и заметно искажал их в «обвинительном» смысле.
24 февраля после отбоя Солженицына перевели из бокса в лубянскую камеру № 67 (потом он сидел и в 53-й). В тюремном испытании будущий писатель сразу увидел знак Божий: «Я стану тут умней. Я многое пойму здесь, Небо! Я ещё исправлю свои ошибки – не перед ними – перед тобою, Небо!» Разговоры с сокамерниками все сильнее колебали веру не только в «марксизм Сталина», но и в саму Октябрьскую революцию.
Фронтовые блокноты Езепов читать так и не стал: их, вероятно, сожгли. Виткевич, ничего не знавший о судьбе друга, был арестован 22 апреля 1945 под Берлином. У него тоже нашли «Резолюцию» – и судили прямо на фронте, дав 10 лет, но без пункта «организация» (из-за которого Солженицын получил потом ещё и вечную ссылку). Решетовскую, Ежерец и Симоняна не тронули: они лишь получали от друзей «крамольные» письма, но сами таковых не писали.
27 мая следствие Солженицына было окончено. Обвинительное заключение передали в ОСО (Особое Совещание – закрытая негласная «тройка», без присутствия обвиняемого и адвоката). В ночь с 28 на 29-е мая Саню перевезли в Бутырки, ожидать приговор.
Там ему разрешили сообщить о себе родным. По тюрьмам ходил возбуждающий слух о неслыханно щедрой амнистии, которую дадут по случаю Победы. Она действительно состоялась 7 июля – но лишь для уголовников и дезертиров, а не политических. Потом Солженицын узнал, что ОСО вынесло ему приговор именно в этот самый день.
Приговор – 8 лет лагерей – был объявлен писателю 27 июля. Срок начинался со дня ареста, заканчиваясь 9 февраля 1953. 27 июля Солженицына поместили в пересыльную камеру Бутырок. В отличие от сносных по условиям следственных камер Лубянки пересыльная была забита копошащейся массой из примерно 200 человек, которые боролись за место на нарах.
Первые лагеря
В начале августа Солженицына перевели из Бутырок на Красную Пресню, в битком набитую центральную пересыльную тюрьму ГУЛАГа. Сосед-спецнарядник внушал новичкам: «В лагере главное – любой ценой не попасть на общие работы».
В Москву как раз прилетела Решетовская – поступать в аспирантуру МГУ. Она ходила к мужу в тюрьму, носила передачи. Саня с большой радостью узнал, что ни её, ни Ежерец, ни Симоняна не арестовали.
14 августа 1945 Солженицын был этапирован в ОЛП (отдельный лагерный пункт) Новый Иерусалим, близ подмосковного города Истра. Лагерникам предстояла здесь тяжёлая работа на глиняном карьере. По первоначальной некрепости духа, отсутствию тюремного опыта, вспоминая советы краснопресненского спецнарядника, Солженицын в первые дни добился, чтобы его назначили мастером карьера. «Лишь поздним лагерным опытом, наторевший, я оглянулся и понял, как мелко, как ничтожно я начинал свой срок». Но уже дней через пять должность мастера была упразднена. Солженицына сначала поставили откатывать вагонетки с глиной, а потом глинокопом. Работая в грязном месиве, под дождём, они с напарником, поэтом Борисом Гаммеровым, не выполняли и половину нормы.
Однако на этом ОЛП пришлось пробыть недолго. Солженицына вскоре перевели в Москву, в строительный лагерь по адресу: улица Большая Калужская, 30. Здесь он объявил начальству, что имеет специальность нормировщика. 11 сентября 1945 его назначили завпроизводством – начальником всех бригадиров и нарядчиков, поместив в «комнату уродов», где жили «придурки» – привилегированные арестанты. С должности завпроизводства Солженицын слетел уже через неделю, оказавшись теперь учеником маляра, но в неплохой по условиям «комнате уродов» сумел остаться. 9 ноября он занял на целых полгода должность помощника нормировщика.
Жена и её московская тётя, Туркина, продолжали поддерживать Саню посылками. Он участвовал в лагерной самодеятельности, пытался даже устроиться в приехавший к ним на время тюремный ансамбль. Эта попытка не удалась. Позже Солженицын узнал, что тот ансамбль во время одной из поездок попал на грузовике под поезд, и многие артисты погибли. То, что поначалу было принято за неудачу, на самом деле спасло его. По воспоминаниям об этом ансамбле позже была написана пьеса «Республика труда» (другое название – «Олень и шалашовка»), с героями – Глебом Нержиным и театральной парикмахершей Любой Негневицкой.
В конце мая 1946 Саня был вышиблен из помощников нормировщика, в плотницкую бригаду, учеником паркетчика – и вылетел из «комнаты уродов» в общий барак. Ранней весной 1946 случилась известная история, когда Солженицына вербовал лагерный опер, предлагая ему стать осведомителем «Ветровым». Саня тогда не решился резко отклонить вербовку – и этот случай потом из всех сил раздувал КГБ. Андроповцы пытались наляпать на писателя ярлык стукача, хотя он сам подробно рассказал обо всех обстоятельствах этого происшествия в «Архипелаге ГУЛАГ». Осведомительства Солженицыну счастливо удалось избежать: шарашка, куда он вскоре попал, принадлежала к совсем иному карательному управлению (не УИТЛАГ, а МГБ-МВД), и опера УИТЛАГа потеряли его из виду.
Весной 1946 Солженицын предпринял хлопоты по смягчению наказания. Из бывшей фронтовой части ему прислали отличную характеристику. («За время боевой работы на фронте его подразделение выявило 1200 батарей и отдельных орудий, из которых 180 было подавлено и 65 уничтожено огнём нашей артиллерии с его личным участием…»). В лагере была библиотека, Саня брал оттуда и читал книги о появившейся недавно атомной бомбе. Вскоре прошёл слух, что при СНК создано специальное 1-е управление под руководством Берии, которое забирает зэков-специалистов из общих лагерей в особые научные зоны. Узнав об этом, Солженицын написал в графе «специальность» учетной карточки ГУЛАГа – «ядерный физик».
18 июля 1946 года его вдруг перевезли из лагеря в Бутырку. Попав в камеру № 75, он сразу обратил внимание, как много там учёных. Здесь состоялось знакомство Солженицына со знаменитым Н. В. Тимофеевым-Ресовским и другими умнейшими людьми. В беседах с православным энтээсовцем Евгением Дивничем вера в ленинизм пошатнулась ещё сильнее.
30 июля Солженицына допрашивал на Лубянке некий генерал. Он интересовался познаниями арестанта по ядерной физике, но узнал, что у Сани нет опыта практической работы в этой сфере. Вскоре писателя вызвали на беседу уже в самих Бутырках – и наметили использовать как радиотехника. 27 сентября 1946 его доставили на авиационную шарашку города Рыбинска, Ярославской области.
Солженицын на шарашках
Рыбинская шарашка работала при авиазаводе № 36. Её задачей было конструирование авиационных и ракетных двигателей. Солженицына как математика определили в измерительно-вычислительный отдел группы «Компрессор». Условия здесь были по меркам ГУЛАГа неплохими (комната на шестерых, кормёжка – горячее, 800 граммов хлеба, 40-50 граммов сахара в день). Саня мог теперь обойтись без посылок и даже стал отсылать на адрес тёщи 100 рублей в месяц. Но рабочий день длился с 8 утра до 8 вечера, письма разрешали отправлять не чаще раза в два месяца, было очень холодно (почти не топили ни на работе, ни в общежитии). Осенью 1946 Солженицын написал здесь стихотворения «Воспоминания о Бутырской тюрьме» и «Мечта арестанта».
21 февраля 1947 два конвоира перевезли его из Ярославля в Москву, вновь в Бутырскую тюрьму, а 6 марта оттуда доставили в Загорск, на оптическую шарашку, которая занималась световой бомбой. Здесь поручили переводить немецкие патенты и показания военнопленных техников. К плюсам Загорска относилась библиотечка на 300 – 400 томов, где Солженицын познакомился с повестью В. Некрасова «В окопах Сталинграда» и словарём Даля, который потряс сочной русской речью. К минусам: барак на 17 человек, галдёж и никогда не выключаемое радио.
В июне Солженицын составил заявление на имя Генерального прокурора СССР с ходатайством о пересмотре дела. Упоминал там о своих боевых орденах. Спустя два-три месяца пришёл ответ: жалоба оставлена без удовлетворения.
9 июля Саню увезли из Загорска на шарашку в Москву, в Марфино, расположенное в полукилометре от Останкино, у Ботанического сада. Марфинскую шарашку («спецобъект № 8») Солженицын затем увековечил романом «В круге первом». Здесь его поначалу поставили библиотекарем.
Шарашка «Марфино», место действия романа «В круге первом»
Наталья Решетовская заканчивала аспирантуру. Саня писал, что освобождает её от долгого ожидания, что он не вправе требовать безукоризненной верности. Она приезжала к нему на свидания, дававшиеся пару раз в год, но с её стороны эти встречи отдавали холодностью и сдержанностью.
В октябре 1947 в Марфино привезли Дмитрия Панина и Льва Копелева (Дмитрий Сологдин и Лев Рубин из «Круга первого»). Солженицын крепко сдружился с ними обоими. Панин, выходец из дворянской семьи, был человеком очень религиозным, убеждённым белым консерватором, неистовым врагом большевицкого режима. Копелев – «красный империалист», ждал постепенного «очищения социализма», доказывал «историческую неизбежность» революции, гражданской войны, красного террора, коллективизации. Солженицын старался мирить двух друзей, которые часто сталкивались в бурных спорах. Сам он пока стоял на сдержанной позиции, но всё больше «правел». Копелев потом выделял как главные душевные качества тогдашнего Солженицына – «предельную целеустремлённость», «напряжённую сосредоточенность воли».
В 1947 году Саня начал сочинять поэму «Дороженька». Хранить её открыто было нельзя даже на шарашке. Записанные отрывки поэмы в 20 – 30 строк выучивались наизусть и затем сжигались. В Марфино Солженицын работал и над повестью «Люби революцию».
21.01.1948 марфинский спецобъект был преобразован в «Лабораторию № 1» при отделе оперативной техники МГБ СССР и получил поручение разработать телефон, с которого на многие тысячи километров может поддерживаться абсолютно надежная, недоступная для подслушиваний связь. Режим заметно ужесточили. Панин попал в конструкторское бюро по разработке шифраторов, Копелев и Солженицын (передавший заведование библиотекой сотруднику МГБ) – в группу, изучавшую звучание русской речи.
Весной 1948 из воркутинского лагеря в Марфино привезли Виткевича. Их прежняя дружба с Солженицыным возобновилась, койки были рядом. По свидетельству не только самого Александра Исаевича, но и Копелева, за всё время в Марфино Виткевич «ни разу не намекнул на те обвинения в предательстве [Солженицына во время их следствия], которые в 1974 году были опубликованы за его подписью в брошюре АПН, а в 1978 году от имени Виткевича повторены в грязной книжонке [гэбистского пропагандиста] Ржезача».
19 декабря 1948 во время свидания на Таганке жена сказала Солженицыну, что им надо развестись: при наличии мужа-зэка её вряд ли оставят работать в химической лаборатории МГУ. Хотя развод она предполагала лишь формальным, и сам Саня давно готовился к чему-то вроде этого, просьба потрясла его до глубины души. Развод затем не понадобился, но в 1949 и 1950 гг. Солженицын и Решетовская виделись лишь по разу.
Осенью 1949 Копелев получил сверхсекретное задание: опознать голос анонима, сотрудника московского МИД, который звонил в американское посольство и сообщил, что советский разведчик должен получить в нью-йорском магазине информацию об атомных секретах. В свою группу Лев хотел привлечь и Солженицына, но тот отказался по идейным соображениям, считая, что отдавать бомбу в руки кровавого Сталина аморально. Рассказы Копелева о ходе этого дела легли в основу главной сюжетной линии романа «В круге первом».
К зиме 1949-1950 Солженицын перестал держаться за блага шарашки. Его к тому же задумали перевести в криптографическую группу, то есть погрузить в невылазную работу без свободного времени и возможности писательства. Вместе с настроенным точно так же Паниным они начали открыто пренебрегать получаемыми заданиями – и были высланы с шарашки в лагерь. Свою рукопись «Люби революцию» и блокнотики далевских выписок Солженицын оставил вольной сотруднице шарашки Анне Исаевой (в 1956 он разыскал её в Москве и забрал записи). Копелев и Виткевич остались в Марфино.
Экибастузский каторжный лагерь
Не желая своими руками и мозгами крепить мощь сталинского режима, Солженицын и Панин предпочли «райской» шарашке этап в неизвестность. 19 мая 1950 года их перебросили из Марфина в Бутырку, а оттуда 25 июня отправили на Казанский вокзал и повезли на восток. Пробыв больше месяца на куйбышевской пересылке, они узнали, что их везут в Казахстан, в экибастузский каторжный лагерь для политических. Этап вскоре прибыл в Павлодар, из которого 20 августа начался 8-часовой путь в грузовиках, со скрюченными ногами по ухабистой степной дороге, под присмотром автоматчиков. К полуночи этап прибыл в 5-тысячный политический каторжный лагерь, без блатных и бандитов, без женщин, но с очень строгими порядками (часть Особлага). Арестантам тут нашивали на одежду номера (у Солженицына вначале был номер Щ-232, потом Щ-262).
Имея теперь лагерный опыт и просветлённый дух, писатель уже не делал в Экибастузе ни малейших попыток устроиться получше. Его всё сильнее проникало сознание, что жизнью руководит какая-то независимая от человека сила. Для него самого она уже не раз оборачивала видимые неудачи удачами. Так у писателя начала восстанавливаться религиозная вера.
Солженицын приобрёл на этом месте специальность каменщика. Любую свободную минуту он старался отдавать творчеству. Именно в Экибастузе ему однажды пришла мысль: описать в подробностях всего один день лагерного работяги – «тот самый день, из которого складываются годы». Это был замысел «Ивана Денисовича».
Свои стихи Солженицын украдкой записывал на маленьких листках, выучивал и уничтожал. Во второй половине 1950 он написал стихотворения «Отсюда не возвращаются», «Отречение», «С верхней полки столыпинского вагона», «Каменщик», «Хлебные чётки»; продолжал сочинять поэму «Дороженька». В редкие минуты отдыха читал свои стихи доверенным членам бригады. Помнил наизусть «Дороженьку» – 5400 стихотворных строчек, в два с лишним раза больше «Евгения Онегина».
От жены писатель был теперь оторван полностью. Она писала ему крайне редко, обычно лишь несколькими фразами. Вскоре Решетовская (уже доцент) решила сойтись с овдовевшим коллегой-химиком В. Сомовым. В 1951 она прислала мужу два письма с неясными намёками на это. В феврале 1951 Наталья Алексеевна получила от института две комнаты с подселением в двухэтажном деревянном доме (Рязань, 1-й Касимовский переулок, 12, кв. 3), где стала жить с Сомовым и матерью.
Система Особлагов была создана специально для политических – с целью окончательно изолировать их от всех других советских граждан, создать у них ощущение отщепенцев. Но эффект вышел обратный тому, какой ожидал Сталин: в Особлагах тысячными массами сплотились идейные, самоотверженные люди, не растворяясь теперь в массе бытовиков и уголовников. Здесь вскоре начались расправы со стукачами («рубиловка») – продажных осведомителей убивали (обычно ранним утром, сонных) мстители в масках. Без осведомителей лагерные опера становились бессильными. «Рубиловка» открылась и в Экибастузе, тут убили дюжину стукачей. Уцелевшие, чтобы спастись от расправы, стали добровольно проситься в БУР (барак усиленного режима, внутрилагерная тюрьма). Возникло и ещё одно невиданное в ГУЛАГе явление: бригады стали сами выбирать себе авторитетных бригадиров, отвергая безжалостных погонял, назначаемых начальством. В бригаде Солженицына бригадиром был вначале Панин, а после его перехода в конструкторское бюро мехмастерских – избрали Солженицына.
Экибастузский лагерь охватило открытое неповиновение. Начальство приказало построить высокую саманную стену, разгородившую зону надвое. В одно половину загнали 2 тысячи западных украинцев (они, с их опытом партизанской войны, считались главными мятежниками). В другой половине остались 3 тысячи зэков прочих наций.
К стукачам в БУР стали бросать подозреваемых «рубильщиков». Стукачи пытали их там. Услышав крики и стоны этих жертв, толпа зэков бросилась к БУРу и пыталась поджечь его. В ответ охрана начала пулемётную и автоматную стрельбу. Произошло это 22-го января (1952 г.) по новому стилю, а по старому – 9-го – в годовщину Кровавого воскресенья. Было немало погибших.
В ответ 24 января все бараки «неукраинской» части лагеря объявили забастовку и голодовку. Она продлилась три дня – до 26-го января включительно. Но украинцы не поддержали русских забастовщиков, и 27-го стачка прекратилась. Начальство собрало бригадиров – якобы для предъявления ими жалоб. На этом собрании активно выступал Солженицын. Оно закончилось вничью: начальство ни в чём не уступило, но и воздержалось подводить под бунт политическую подкладку, признав его массовым хулиганством.
Начало раковой болезни
29 января 1952 Александр Исаевич обратился в санчасть по поводу роста опухоли в паху – последствия той самой аномалии, из-за которой он в начале войны был определён на нестроевую службу. Эта опухоль (семинома) достигла уже размеров крупного мужского кулака. Его положили в больницу. 12 февраля хирург-зэк Карл Фёдорович Донис сделал операцию по удалению опухоли. Через неделю Солженицына с ещё неснятыми швами собирались в числе 700 главных «бунтарей» этапировать в другой лагерь. На этом этапе он бы неминуемо погиб, но спасло то, что сроку ему оставалось меньше года. Краткосрочников обычно из лагеря в лагерь не переводили – и писателя вычеркнули из списка.
Писем от жены больше не приходило. Александр Исаевич догадывался о том, что произошло, хотя полной ясности не было. Лишь в сентябре сердобольная тётя Нина Решетовская (продолжавшая слать Сане посылки) написала: «Наташа просила Вам передать, что Вы можете устраивать свою жизнь независимо от неё».
После больницы Солженицын уже не вернулся на должность бригадира. Он попросился в литейное производство, подсобником, и попал на тяжёлую физическую работу, в жаркий цех. Писатель полагал, что именно там он заработал метастазы.
Болезнь породила в Александре Исаевича глубокие раздумья о жизни. Она окончательно обратила его к вере в Бога. Срок заключения кончился 9 февраля 1953. 13 февраля Солженицына и ещё нескольких освобождённых повезли под охраной с экибастузского вокзала, не говоря, куда.
Солженицын в ссылке
Их везли вначале через Омск и Новосибирск, но в конце февраля доставили в тюрьму Джамбула. Здесь Солженицыну объявили о вечной ссылке (без суда) в Коктерекский район Джамбульской области Казахстана. Это было последствие пункта «организация» в его приговоре.
Наутро 4 марта писателя привезли на грузовике в Кок-Терек – аул с саманными мазанками. Первую свободную ночь здесь он провёл под открытым небом, а потом нашёл себе для жилья крошечный низенький домик (старушки Чадовой). Сосед дал пару ящиков – это была «мебель».
На следующий же день, 5 марта 1953, из репродуктора на кок-терекской площади Солженицын с ликование в душе услышал весть о смерти Сталина!
27 марта 1953 последовала «ворошиловская» амнистия, но она распространялась в основном на уголовников. Политическая 58-я статья освобождалась лишь при сроке до пяти лет (ничтожная часть контингента). Ссылка не отменялась.
Поначалу Солженицына никуда не брали на работу, он жил на скудные средства, привезённые из лагеря. 2 апреля его всё же зачислили работать плановиком-экономистом в райпотребсоюз, а 25 апреля завуч местной школы добился разрешения принять его учителем математики и физики.
Дети небольшого посёлка, преимущественно казахи, жадно учились. Солженицын отдался школьной работе целиком. Из домика-курятника бабушки Чадовой его пригласила переехать к себе ссыльная семья Якова и Екатерины Мельничук. Он прожил у них до осени. Хозяева удивлялись, постоянно видя его читающим и пишущим по ночам.
Александр Исаевич тесно сдружился со ссыльной семьёй врача Николая Ивановича Зубова. Зубов умел делать ящики с двойным дном. В них Солженицын и стал прятать рукописи. Теперь он начал записывать свои стихи – раньше они все хранились лишь в его памяти.
Осенью 1953, поднакопив денег, писатель снял за 60 рублей в месяц домик, отапливаемый саксаулом: на отшибе, в тишине, с изумительным видом на степь – и с хорошо просматриваемыми со всех сторон подходами. Спал здесь на кровати из трёх ящиков.
Рак Солженицына
С первых же дней ссылки у Солженицына началось странное недомогание, часто повышалась температура. Он совсем исхудал и по совету Зубова обратился на омскую кафедру патанатомии, зная, что хирург Донис послал туда образец вырезанной у него опухоли. Вскоре пришёл ответ: это рак.
28 ноября 1953 Солженицын уехал в областную больницу Джамбула. Тамошние врачи сказали, что жить осталось не более трёх недель. Писатель съездил к старику Кременцову в село Иваново-Алексеевское: тот давал раковым больным порции иссык-кульского корня – ядовитого и опасного снадобья, которое, однако, в некоторых случаях оказывало целебное воздействие.
4 декабря Александр Исаевич вернулся в Кок-Терек. Ещё месяц он работал в школе. У него было чувство, что корень помогает, но состояние всё равно оставалось тяжёлым. Ночами, бессонными от боли, Солженицын записал все свои стихи, скрутил листы в трубочки, набил ими бутылку из-под шампанского и закопал её возле дома: это место знал лишь Зубов. В течение 1953 А. И. написал ряд новых стихотворений.
На школьных каникулах, 31 декабря, Солженицын поехал в областную больницу Ташкента. Первую ночь там пришлось спать на вокзале; 2 января больной пришёл в онкодиспансер, где по отсутствию свободных мест два дня лежал на полу в вестибюле. Лишь 4-го его положили в клинику.
Раковые метастазы в лимфоузлы брюшины врачи лечили лучевой терапией. Опухоль быстро уменьшилась, но лечение очень плохо переносилось: оно вызывало головокружение, невыносимую тошноту. Украдкой от докторов Солженицын продолжал пить корень, добавил к нему и настойку из чаги.
18 февраля 1954 Александр Исаевич выписался из онкодиспансера со значительным улучшением. Летом он прошёл в Ташкенте повторное лечение. Весной 1954 в радости от того, что болезнь отступила, писал пьесу «Республика труда» – первую вещь, которую не сжигал, заучивая отрывками, а всю держал на бумаге перед глазами. Весь 1955 год работал над романом «В круге первом». Купил фотоаппарат для пересъёмки рукописей. Зубов искусно заделывал его снимки в книжные переплёты.
А. И. Солженицын в Кок-Тереке, зима 1954-1955
Ещё в августе 1953 Солженицын получил неожиданное письмо от бывшей жены, которая предлагала дружескую переписку. Он ответил, что дружба возможна только вместе с любовью – если Решетовская хочет, то пусть приезжает к нему. Она в ответ промолчала. Жена Зубова пыталась посватать Саню к своей племяннице Наташе, студентке из Златоуста.
Возвращение из ссылки
В феврале 1956 состоялся XX съезд КПСС с его разоблачениями сталинизма. Солженицын, по примеру других лагерников, стал писать заявления о пересмотре дела. В апреле 1956 ссылка для осуждённых по 58-й статье была отменена. 16 апреля Александр Исаевич получил справку о том, что освобождается от дальнейшего отбытия ссылки.
Он стремился в коренную Россию. Узнал, что во Владимирской области требуются школьные учителя. 20 июня 1956 Солженицын уехал из Казахстана на поезде, шедшем в Москву. Зубов потом выслал ему из Кок-Терека три посылочных ящика с тайным двойным дном, где были спрятаны написанные произведения.
24 июня 1956 Солженицына встречали на вокзале в Москве Копелев и Панин. Он ненадолго поселился на Красной Пресне, у Елены Гориной, дочери дяди Феди (мужа Маруси, старшей сестры своей матери).
Решетовская знала о его приезде. 26 июня она и сама приехала в Москву, проводя отпуск с двумя сыновьями Сомова (но без него самого). От жены Панина узнала, что Саня сейчас у них.
Сам Солженицын не желал свидания с бывшей супругой. Но согласиться на него уговаривала жена Панина: лирикой этой встречи она надеялась повлиять на собственного мужа, с которым была на грани разрыва. Вечером 26 июня Решетовская пришла в квартиру Паниных, в Большой Девятинский переулок.
После разговора Саня пошёл провожать Наташу. Прощаясь с ней у дома Лиды Ежерец, отдал ей задачник по алгебре, в переплёте которого был спрятан цикл стихов «Когда теряют счёт годам» – письма Решетовской к нему в тюрьму, переведённые в поэтическую форму. Он сам считал, что этим подарком ставит точку в их совместной судьбе. Однако Решетовскую стихи (которым сам А. И. потом не придавал художественного значения) ошарашили. «Ей представилась мировая слава, какую она едва не потеряла, и у неё возникла неистребимая решимость снова соединиться со мной», – рассказывал потом Солженицын. Недалёкий, прозаический Сомов Наташе сразу опостылел.
В конце июня А. И. ездил во Владимир, устраиваться на работу учителем. Он выбрал место в школе посёлка Мезиновский, Гусь-Хрустального района. Начал и хлопоты по вопросу о реабилитации. Разыскал в Москве А. Исаеву и забрал рукописи, оставленные ей на шарашке.
Солженицын надеялся передать свои произведения за рубеж при помощи уже вошедшего в круг московской богемы Копелева. Но тот относился к его творчеству свысока – и по-прежнему ждал «оздоровления социализма».
В конце июля – начале августа Александр Исаевич ездил в Ростов и Георгиевск к тёте Марусе и тёте Ире (жене дяди Романа). Побывал на могиле матери, слушал рассказы о ранении отца.
На Матрёнином дворе
20 августа 1956 писатель выехал на работу в Мезиновскую школу. Через день он поселился в соседней с пос. Мезиновским деревне Мильцево, в избе Матрёны Васильевны Захаровой.
Среди коллег-учителей Солженицын считался человеком нелюдимым и замкнутым. Он не участвовал в общих гулянках, отдавая всё время завершению романа «В круге первом». В тайну своего писательства бывший зэк никого не посвящал.
Решетовская стала слать письмо за письмом, объявив, что хочет воссоединиться с ним и бросить Сомова. Александр Исаевич поддался её напору. «После стольких лет одиночества, без общения с женщиной, а главное, без возможности говорить, чем занимаешься, чтó пишешь, я ослаб и пошёл ей навстречу охотно». 21 октября Наташа втайне от нового мужа приехала в Мильцево. Её не остановили даже объяснения, что болезнь Солженицына вряд ли отступила надолго, и ему по-прежнему в близком будущем грозит смерть.
Решетовская рассталась с Сомовым, бросив и двух его детей, которым недавно собиралась стать хорошей матерью. В начале декабря она снова наведалась в Мильцево на четыре дня. 30 декабря сам Солженицын впервые приехал к ней в Рязань. Новый год он встретил здесь, с Наташей и её матерью. 2 февраля 1957 он и Решетовская зарегистрировали повторный брак в Мезиновском поселковом совете.
Мильцево поразило Солженицына своей нищетой. Эта русская деревня была беднее казахского Кок-Терека. В школе Александр Исаевич надолго запомнился как «ходячая энциклопедия», как человек неуёмной энергии. Преподавателем он был строгим, добивался от детей усердной учёбы, пятёрки ставил редко. К своей пожилой домохозяйке Матрёне Солженицын сильно привязался за её бескорыстие, совестливость, простоту, смущённую улыбку. О её трагической судьбе и был позднее написан знаменитый рассказ «Матрёнин двор».
«Матренин двор» - изба Матрены Васильевны Захаровой в деревне Мильцево Владимирской области
21 февраля 1957 Матрёна погибла под колесами поезда. Её избу заколотили родственники. Солженицын на время поселился у одной из её золовок, а в конце учебного года уволился из мезиновской школы и переехал к жене в Рязань. Начался период, который сам писатель окрестил «тихим житьём» – в доме по адресу: 1-й Касимовский переулок, 12, кв. 3.
«Тихое житьё» в Рязани
Рязанское облоно, узнав, что Солженицын сидел за «критику культа личности», вначале отказало в устройстве его на работу. Но директор престижной школы № 2, выяснивший в случайном разговоре, что они с А. И. воевали недалеко друг от друга, принял его к себе – правда, преподавать пришлось не математику, а физику.
И в новом педколлективе Солженицын мало с кем сближался. Чтобы иметь время для литературной работы (о которой и в Рязани никто не знал), он отказался от лишних преподавательских часов, работал на полставки. Получал всего 600 рублей зарплаты дореформенными (при доцентской зарплате жены 3200 рублей).
Свои произведения Александр Исаевич теперь печатал на недавно приобретённой машинке – в том числе и из соображений конспирации, чтобы не узнали по почерку. Рукописи сжигались по ночам в кухонной печи, тайком от соседей, занимавших в трёхкомнатной квартире Решетовских одну секцию. У Зубова Солженицын научился делать двойные крышки и дно для хранения написанного. На хрущёвскую оттепель он сильно не надеялся, и с трудом верил, что хоть одна его строка может быть опубликована при жизни. Лето-осень 1957 и весна 1958 года были отданы «Шарашке» («В круге первом»): закончена вторая её редакция (первая – ещё в Мильцево). Приехавший в гости Панин принял роман восторженно, но превратившийся в типичного столичного «образованца» Копелев высказывался и о нём весьма сдержанно.
Дом Касимовском переулке (Рязань), где А. И. Солженицын жил с июля 1957 по февраль 1966
Болезнь Солженицына не ушла совсем. Угроза близкой смерти оставалась вполне реальной. В апреле 1958 писатель провёл две недели в рязанской онкологической клинике, где его лечили новым препаратом – сарколизином. В 1960 прошёл ещё один курс на дому.
С весны 1958 они с женой совершали совместные велосипедные походы по рязанскому краю. На природе рождались первые «Крохотки». Летом ездили в Ленинград: писатель хотел изучить город для подготовки к своему главному, задуманному ещё в юности труду – эпопее об истории революции 1917. Весной 1958 Солженицын решил написать обобщающую работу о тюрьмах и лагерях. Тогда же подобрал ей название – «Архипелаг ГУЛАГ».
Ещё в лагере он думал: будущему «прорыву» его главных, неподцензурных произведений могло бы очень помочь получение Нобелевской премии по литературе. Как раз в 1958 разгорелся скандал с присуждением этой премии Борису Пастернаку. Хрущёвская оттепель после XX съезда забуксовала. Вождей СССР сильно напугали польские и особенно венгерские события 1956. Роман В. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), неприглядно изображавший класс номенклатурщиков, вызвал вначале яркое обсуждение в Центральном доме литераторов со смелой одобрительной речью К. Паустовского. Но по настоянию сверху роман затем «обсудили» вторично – уже в крайне отрицательном ключе. В 1958 грянул скандал с Нобелевской премией Пастернаку за опубликованный на Западе роман «Доктор Живаго». Власти развернули жестокую травлю писателя. Под угрозами высылки из страны Пастернак отказался ехать за премией в Стокгольм. Солженицын же, порицая эту слабость, всё прочнее утверждался:
«Мне эту премию надо! Как ступень в позиции, в битве! И чем раньше получу, твёрже стану, тем крепче ударю! Вот уж, поступлю тогда во всём обратно Пастернаку: твёрдо приму, твёрдо поеду, произнесу твердейшую речь… Всё напечатаю! всё выговорю! весь заряд, накопленный от лубянских боксов через степлаговские зимние разводы, за всех удушенных, расстрелянных, изголоданных и замёрзших. Дотянуть до нобелевской трибуны – и грянуть! За всё то доля изгнанника – не слишком дорогая цена».
Выход из тени
Вспомнив экибастузский замысел 9-летней давности, Александр Исаевич 18 мая 1959 начал писать «Один день одного зэка». Он сам поражался скорости его создания: «Сел – и как полилось! со страшным напряжением!» Большой рассказ на тему: показать лагерь глазами не развитого интеллигента, а обычного заключённого – был написан всего дней за сорок.
«Мне Твардовский потом говорил: если бы я поставил героем, например, Цезаря Марковича, ну там какого-нибудь интеллигента, устроенного как-то в конторе, что четверти бы цены той не было. Нет. Он должен был быть самый средний солдат этого ГУЛАГа, тот, на кого всё сыпется», – вспоминал автор.
Сперва рассказ носил название «Щ-854» – по лагерному номеру его главного героя, Ивана Денисовича Шухова. Фамилию Шухов носил один добрый пожилой солдат из фронтовой батареи Солженицына. Он никогда не сидел, но в рассказе отображены его реальные лицо, речь, повадки.
«Иван Денисович» стал блестящей малой энциклопедией лагерного быта – и был проникнут глубокой гуманистической струёй. Решетовской повесть поначалу показалась «скучноватой». Приезжавший в Рязань в конце 1959 Копелев перелистав рукопись, «отмахнулся от нее, небрежно бросив: "Это производственная повесть"». Он даже отнёс жанр произведения к «социалистическому реализму». Панину же не нравился эпизод, в котором Шухов самозабвенно отдаётся рабскому труду.
Летом 1959 соседи Солженицыных выселились из квартиры, а на их место были привезены из Ростова тёти Нина и Маня Решетовские. Теперь А. И. мог жечь рукописи в печи без опаски.
В июле 1959 Солженицын с женой посетили Зубовых, которые переселились из Кок-Терека в крымский посёлок Черноморское. По просьбе Александра Исаевича Зубов устроил у себя запасное хранилище машинописных копий его вещей. Здесь, в Крыму, Солженицын начал писать рассказ «Не стоит село без праведника» – о Матрёне Захаровой.
Осенью 1959 «Матрёна» была завершена, а «Иван Денисович» перепечатан начисто. В конце года Солженицын написал киносценарий «Знают истину танки». Его тема – лагерные волнения в Экибастузе, участником которых писатель был сам, и восстание в Кенгире, о котором он знал по рассказам. Автор надеялся, что когда-нибудь по этому сценарию снимут фильм, и он «грянет».
Всё написанное так и оставалось невозможным показать никому, кроме нескольких ближайших людей. Солженицын уже испытывал от этого опустошённость. Решетовская предложила, что она покажет вещи Сани двум близким московским семьям учёных: Теушам и Кобозевым.
С лауреатом Сталинской премии профессором Вениамином Теушем Наталья познакомилась, когда тот в разгар ждановской «борьбы с космополитами» был на время вытеснен из московского авиационного института в Рязань. Техник Теуш обладал и тонким художественным чутьём. В августе 1960 Решетовская отвезла ему рукопись «Щ-854». Тот оценил её очень высоко и без разрешения показал ещё трём знакомым. С одним из них, доктором технических наук Львом Каменномостским, Теуш приехал перед Новым годом к автору, заявив, что рассказ – подлинное историческое событие. Сняв на три дня номера в гостинице, он и Каменномостский взахлеб, с восхищением читали «В круге первом».
Был потрясён рукописями и Николай Иванович Кобозев, крупный физико-химик, научный руководитель Решетовской по аспирантуре, сразу открывший Солженицыну свою библиотеку.
Подбодрённый этими отзывами, Александр Исаевич написал рассказ «Правая кисть» – про действительный случай весны 1954 в раковой больнице.
В начале 1961 Солженицын перепечатал «Щ» облегчённо, опуская наиболее резкие места. В мае 1961 этот вариант был отдан чете Копелевых – и те стали понемногу давать читать его в среде столичной художественной богемы. Многие и здесь были восхищены и ошеломлены. Однако о публикации рассказа пока по-прежнему никто не думал.
Публикация «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире»
Осенью того же года, на XXII съезде КПСС, Хрущёв вдруг бросился в новую яростную атаку на Сталина. Съезд прошёл под её знаком. В принятых на нём новых Программе и Уставе партии появились пункты о гарантиях против рецидивов культа личности. 30 октября 1961 делегаты постановили вынести Сталина из мавзолея.
27 октября яркую речь на съезде произнёс прославленный поэт, главный редактор журнала «Новый мир» Твардовский. Наша литература, сказал он, «далеко не всегда и не во всём следовала примеру той смелости, прямоты и правдивости, который показывает ей партия».
Солженицын уловил в этой речи нотку: сейчас можно печатать смелее и свободнее, просто нет у «Нового мира» вещей посмелее и поострее. Писатель с волнением думал: «Да не пришёл ли долгожданный страшный радостный момент – тот миг, когда я должен высунуть макушку из-под воды?»
Александр Исаевич решился через Копелевых передать «Ивана Денисовича» в «Новый мир». Жена Копелева, Р. Орлова, 10 ноября 1961 отнесла рассказ своей хорошей знакомой Анне Самойловне Берзер, редактору новомирского отдела прозы. Берзер прочла рукопись с восторгом. Особыми маневрами она добилась, чтобы рукопись попала прямо к самому Твардовскому, минуя его осторожных, «идейных» замов. Отдавая её (ок. 25 ноября 1961), она сказала: «Лагерь глазами мужика, очень народная вещь» – и этой произнесённой с тонким расчётом фразой сразу привлекла внимание крестьянского выходца Твардовского.
Анна Самойловна Берзер
Твардовский взял рукопись читать вечером домой – и на следующий день возбуждённо возвестил коллегам о рождении нового великого писателя. Художественные достоинства «Ивана Денисовича» превосходили всякое ожидание. Твардовский понял, что издать рассказ будет нелегко, но его охватило страстное желание непременно напечатать эту вещь – преодолев все препоны, дойдя в случае нужды и до самого Хрущёва.
11 декабря 1961, в день рождения Солженицына, к нему в Рязань пришла телеграмма от Твардовского – с приглашением приехать в редакцию.
12 декабря Александр Исаевич прибыл в Москву, где состоялось его знакомство с Твардовским и другими руководителями «Нового мира». Автору сразу предложили заменить «невозможное» название «Щ-854» на спокойное «Один день Ивана Денисовича». Твардовский велел подписать с Солженицыным договор на публикацию рассказа по высшей ставке – один аванс составлял двухлетнюю учительскую зарплату. Александр Исаевич пока скрывал, сколько произведений у него есть ещё.
Замы Твардовского, А. И. Кондратович и А. Г. Дементьев, отговаривали печатать «Ивана Денисовича». Но шеф был непреклонен.
В декабре 1961 Солженицын ещё дважды ездил в «Новый мир». Он отдал Твардовскому некоторые свои лагерные стихотворения, подборки «Крохоток» и рассказ о Матрёне. «Матрёна» («Не стоит село без праведника») была оставлена в редакции для обсуждения на январь, остальное – пока отложено «про запас».
Так как тайна подпольного писательства открылась, Солженицын решил на случай неблагоприятного развития событий удалить из дома тексты прочих своих вещей. Он отвёз их к Теушу. Второе московское хранение было у Кобозева – и ещё у Зубова в Крыму.
2 января 1962 состоялось редакционное обсуждение «Матрёны» в присутствии автора. Дементьев ещё раньше убедил шефа в том, что этот рассказ не пропустят из-за слишком правдивых картин жалкой участи «колхозной» деревни. На обсуждении Твардовский произнёс «отказную» речь, но в конце её под наплывом искренних чувств стал как будто оправдываться перед Солженицыным, прося его «и дальше писать так же».
Александр Трифонович Твардовский, февраль 1964
Не решаясь пока звонить самому Хрущёву, Твардовский собирал отзывы крупных писателей об «Иване Денисовиче». Повесть хвалили Чуковский, Маршак, Симонов и Паустовский. Федин и Эренбург дать своё мнение отказались, а Катаев, ещё недавно слагавший рабьи гимны сталинскому режиму, чуть позже деланно возмущался: «повесть фальшивая, ибо в ней не показан протест крестьянина, сидящего в лагере». 3 июля Твардовский был на приёме у С. Лебедева (помощника Хрущёва по культуре) и Черноуцана (зам. зав. отдела культуры ЦК). Оба они колебались в вопросе о публикации рассказа, хотя Лебедев, прочтя его, сказал: «Талант баснословный».
Солженицын тем временем поехал с женой в путешествие по Сибири. По пути он создал ещё два хранилища рукописей: у прежних экибастузских друзей Семёнова и Карбе. В дороге нагнала телеграмма Твардовского с просьбой приехать на новое редакционное обсуждение «Ивана Денисовича».
Оно состоялось 23 июля. Солженицыну предложили учесть замечания С. Лебедева. Автор согласился, ибо они не касались самых острых мест повести. Изменить пришлось не более полупроцента текста. Лебедев даже попросил, чтобы писатель в рассказе открыто лягнул Сталина. Так там появился ранее не предусмотренный батька усатый…
Но Лебедев продолжал колебаться. 6 августа 1962 Твардовский наконец решился написать письмо самому Хрущёву. 15 сентября Лебедев позвонил Твардовскому и сообщил, что Хрущёв одобрил повесть. Лебедев сам читал её Никите вслух. Прослушав начало, кремлёвский лидер отодвинул все бумаги – и слушал до конца уже безотрывно. Вопрос об «Иване Денисовиче» он решил вынести на обсуждение Президиума ЦК (Политбюро). Оно состоялось 12 октября, и Хрущёв продавил решение о публикации, хотя от членов Президиума раздавались и возражения.
20 октября Хрущёв лично принял Твардовского, выразив ему уверенность, что «повесть написана с партийных позиций». Твардовский немедленно известил Солженицына: «Повесть идёт одиннадцатым номером журнала». Перед ноябрьскими праздниками автора вызвали в Москву для завершения корректуры, разместив в роскошном номере гостиницы «Украина».
Так, в одно лето 1962-го, во власти одного человека – Хрущёва – скрестились расстрел рабочих в Новочеркасске и чтение «Ивана Денисовича». В одну осеннюю неделю соединялись Карибский кризис и высочайшая виза на «Один день».
15 ноября Солженицын впервые был у Твардовского дома, на Котельнической набережной. Сюда прибыл редакционный курьер с сигнальным экземпляром одиннадцатого номера. Твардовский радовался и порхал по комнате, как ребёнок: «Птичка вылетела! Птичка вылетела!.. Теперь уж вряд ли задержат! Теперь уж – почти невозможно!» Борьба за право напечатать рассказ продолжалась, таким образом, почти год.
Александр Исаевич готовился публиковать другие свои произведения. Он отдал Твардовскому недавно написанный «Случай на станции Кочетовка [Кречетовка]». Смягчал «Республику труда», ставя в центр её лирическую линию – и изменяя название на «Олень и шалашовка».
18 ноября 1962 одиннадцатый номер журнала «Новый мир» с «Одним днём Ивана Денисовича» появился в продаже, а накануне, 17-го, пошёл к подписчикам. Слух о публикации смелого рассказа уже ходил по Москве, и тиража журнала, сто тысяч экземпляров, не хватило даже на день продаж. Вечером Твардовскому доложили, что в редакцию «Нового мира» идут паломники, требуют адрес автора, плачут, благодарят. То и дело звонили с радио и телевидения, из посольств и издательств.
Это была высшая точка хрущёвской оттепели.
Недолгая советская слава
После публикации «Ивана Денисовича» к Солженицыну на родине во мгновение ока пришла громкая слава – оказавшаяся, однако, мимолётной. О нём писали газеты, передавало радио. 17 ноября в «Известиях» вышла статья К. Симонова «О прошлом во имя будущего» с похвалами Солженицыну. «Один день» решили напечатать издательство «Советский писатель» и «Роман-газета». Театр «Современник» просил разрешения ставить пьесу «Олень и Шалашовка». Никому не известный школьный учитель стал знаменитостью в Рязани, познакомился с местными писателями, особенно сдружившись с Борисом Можаевым. Решетовская чувствовала себя именинницей, постоянно увязывалась за мужем в Москву.
Обложка издания «Одного дня» в Роман-Газете, 1963
В столице состоялось знакомство Солженицына с другим певцом лагерной темы – Варламом Шаламовым. 28 октября 1962 на квартире Марии Петровых он впервые встретился с Анной Ахматовой. Ахматова давала восторженные отзывы о Солженицыне: «Светоносец! Огромный человек! Мы и забыли, что такие люди бывают». Об «Иване Денисовиче» она сказала: «Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть каждый из двухсот миллионов граждан Советского Союза». Ахматова прочла Солженицыну свой пока таимый ото всех «Реквием». Познакомившись позднее с «Матрёниным двором» она отозвалась: «Это пострашнее "Ивана Денисовича"… Там можно всё на культ спихнуть, а тут… Ведь у него не Матрёна, а вся русская деревня под паровоз попала – и вдребезги». Александр Исаевич познакомился и сдружился и с Корнеем Чуковским.
Сила общественного взлёта Солженицына была такова, что Твардовский тут же решил публиковать «Матрёну», не вспоминая о своих же прежних словах, что «она никогда не может быть напечатана». В «Новом мире» № 1 за 1963 (20 января) вышли и «Матрёна» и «Случай на станции Кречетовка». Название «Матрёнин двор» вместо авторского «Не стоит село без праведника» настоял дать Твардовский. Но он резко отклонил «Оленя и шалашовку», воспротивился даже отдаче её в «Современник».
Позднее Солженицын считал, что в эти дни своей громкой славы сделал много ошибок: упустил время разгона, когда на инерции одобрения Хрущёва можно было публиковать сразу многое. По настоянию Твардовского он воздержался отдавать «Шалашовку» в «Современник». «Ленфильм» хотел экранизировать «Кречетовку», но А. И. и тут отказал: боялся, что выйдет нечто слишком «осовеченное».
«За неделю я мог дать "Современнику" текст, подготовленный к публичному чтению; дважды в неделю мог выдавать по "облегчённому" отрывку из "Круга" и читать их по радио, и давать интервью – а я возился в школьной лаборатории, готовил ничтожные физические демонстрации, составлял поурочные планы, проверял тетради. Я был червь на космической орбите…»
Отчасти Солженицын считал, что так проявляет скромность, выдерживая испытание славой. Но, главное: он надеялся, что у его славы есть минимум полгода. А срок шёл буквально на недели…
От публикации рассказов Солженицына обострились стычки «либералов» и «консерваторов» на верхах. В ближайшие же недели последовали шарахания власти то в одну, то в другую сторону. Уже 1 декабря 1962 на выставке в Манеже, посвящённой 30-летию Московского союза художников, Хрущёва, по интригам Суслова, повели через зал «авангардистов» – и он жестоко разнёс их. 30 ноября, через две недели после поощрительной статьи Симонова, те же «Известия» напечатали явно метившее в Солженицына стихотворение Н. Грибачёва «Метеорит» (некий внезапно возникший в небе яркий метеорит «раскинул хвост на сто вёрст», хотя сам он – «отнюдь не многотонная глыба», и быстро превратится в пыльцу на земных дорогах).
17 декабря 1962 Солженицын был неожиданно вызван в Москву и отвезён туда на обкомовской «Волге». Оказалось, его пригласили на встречу руководителей государства с деятелями литературы и искусства в Доме приёмов на Ленгорах. В пышном зале, за роскошно сервированным столом сидели все партийные вожди во главе с Хрущёвым – и главные советские литературные бонзы: Шолохов, Марков, Кожевников, Софронов, Чаковский… Твардовский, улучив момент, представил Солженицына Хрущёву наедине. Хрущёв улыбался совсем просто, а Солженицын сказал: «Спасибо вам, Никита Сергеевич, не за меня, а от миллионов пострадавших». Глава агитпропа Ильичёв привёл «Ивана Денисовича» в пример «партийного» произведения – «пусть и острокритического, но жизнеутверждающего». Хрущёв предложил всем посмотреть на автора, и зал аплодировал поднявшемуся Солженицыну. В перерыве многие видные лица подходили знакомиться с ним. Отрывок из «Кречетовки» был напечатан даже в «Правде».
Но исподволь ощущались и совсем иные веяния. Трёхсоттысячное издание «Ивана Денисовича» в «Советском писателе» было урезано до ста тысяч. На самой встрече 17 декабря звучали намёки, что «Иваном Денисовичем» лагерная тема в литературе исчерпана…
«Иван Денисович» стал сенсацией и на Западе. Его переводили в Лондоне, Париже, Турине, Гамбурге, Нью-Йорке… 29 декабря Солженицына поспешно, без обычной процедуры приняли в Союз писателей РСФСР (и с Нового года он уволился из школы). Вожди СП даже предлагали А. И. немедленно получить московскую квартиру, однако он счёл, что сразу переехать в столицу было бы некрасиво. Так он «обрёк себя и жену на 10-летнее тяжкое существование в голодной Рязани, потом и притеснённый там, в капкане, и вечные поездки с тяжёлыми продуктами».
7-8 марта 1963 вожди партии снова собрали деятелей искусств – теперь в Екатерининском зале Кремля. Атмосфера этой встречи была уже совсем иной. Хрущёв кричал, что не ослабит бразды правления, что он сам плакал, когда хоронили Сталина. Никита возмущался: во всех издательствах сейчас – наплыв рукописей о тюрьмах и лагерях. «Опасная тема!.. На такой материал, как на падаль, полетят огромные жирные мухи!» Здесь же изругали молодых Вознесенского и Аксёнова. Был слух, будто Шолохов и редактор «Октября» Кочетов готовились в своих выступлениях разнести «Ивана Денисовича», но из уважения к Хрущёву их не допустили к трибуне.
Вскоре состоялся пленум Союза писателей СССР. Лично одобренного Хрущёвым «Ивана Денисовича» здесь резко клясть остереглись, но раскритиковали «Матрёнин двор». Его автора призывали «выглянуть за гнилой забор, увидеть цветущие колхозы и показать передовиков труда – истинных праведников своего времени». Слегка куснули и «Ивана Денисовича»: в повести не показаны-де «тайные партсобрания зэков в лагерях», к которым мог бы прислушаться Шухов.
Три недели (июнь – июль 1963) Солженицын пробыл в Ленинграде, где работал в Публичке. Отдыхал в Латвии на хуторе Милды и Бориса Можаевых. Потом совершил с женой велопоход: Рязань – Михайлов – Ясная Поляна – Епифань – Куликово поле – река Ранова – Рязань. Осенью поселился в гостинице в Солотче, где была возможность работать в тишине и на чистом воздухе. Здесь писались первые главы «Ракового корпуса».
К 45-летию на зарубежные гонорары за «Один день» семья Солженицыных приобрела автомобиль «Москвич». Его окрестили «Денисом Ивановичем».
Кандидат на Ленинскую премию
В канун Нового (1964) года «Известия» напечатали список кандидатов на соискание Ленинской премии. Здесь значился и Солженицын с «Иваном Денисовичем». Премии для А. И. добивался Твардовский. Вопрос о её присуждении ему должен был превратиться в схватку либералов и консерваторов.
Давление «твердокаменных» на Солженицына постоянно росло. В январе 1964-го Твардовский говорил ему с тревогой: «Огромный запас ненависти против вас».
В январе 1964 писатель работал в Москве, в Фундаментальной библиотеке общественных наук. С 6 февраля 1964 почти на месяц уехал в Ленинград, где собирал материалы для «Р-17». Деятельную помощь в этом оказывала новая знакомая, Елизавета Денисовна Воронянская, которая за год до этого предложила Солженицыну в письме преданное служение.
Кроме «Нового мира» и ЦГАЛИ на Ленинскую премию Солженицына не выдвинул никто. Союз писателей от выдвижения резко отказался. 19 февраля Комитет по премиям сообщил, что для дальнейшего обсуждения отобраны семь кандидатур: Гончар, Гранин, Исаев, Первомайский, Серебрякова, Солженицын, Чаковский. За Солженицына голосовали писатели национальных литератур (Айтматов, Гамзатов, Стельмах, Токомбаев, Зарьян, Карим, Марцинкявичюс, Лупан), а из русских – один Твардовский. На одном из заседаний Комитета по премиям первый секретарь ЦК комсомола Павлов вдруг заявил, что Солженицын сидел в лагере не по политическому делу, а как уголовник. Твардовский опроверг его слова документально, и Павлову пришлось извиняться.
11 апреля 1964, в день голосования, «Правда», напечатав обзор писем, дала указание забаллотировать Солженицына с его «уравнительным гуманизмом», «ненужной жалостливостью», непонятным «праведничеством», которые мешают «борьбе за социалистическую нравственность». «За» Солженицына проголосовало 20 человек, против – 50. Тем самым его кандидатура была провалена, но нужных голосов не собрал и ни один другой претендент. Тогда Комитет вновь собрали и заставили переголосовать за тех, кто немного не добрал голосов. В итоге премию получил Олесь Гончар со своей «Тронкой». (Позже этот согласившийся сыграть роль орудия компартии для «вышибания Солженицына» литератор прославился как ярый украинский националист, ненавистник России и русского населения восточных украинских областей. В 1993 Гончар писал в своём «нотатнике»: «Донбасс - это раковая опухоль, отрежьте же ее, бросьте в рот империи, пусть подавится! Потому что метастазы задушат всю Украину! Что дает Донбасс нашей духовности, нашей культуре? Колбасный регион и колбасная психология!.. Нет, пусть нас будет меньше на несколько миллионов, но это будет нация. Мы способны будем возродиться, войти в европейскую цивилизованную семью... А так никогда порядка не будет».)
Уже тогда в Москве поговаривали, что история с голосованием по Ленинской премии была репетицией «путча» против Хрущёва.
КГБ захватывает архив Солженицына
Зимой Солженицыным была закончена «облегчённая» редакция романа «В круге первом»: вместо непроходимой «атомной» телефонной плёнки в новом варианте из 87 глав фигурировала плёнка «лекарственная». Писатель надеялся, что в таком виде книгу, возможно, удастся опубликовать.
Весной 1964 дала трещину семейная жизнь писателя. Ещё летом 1963 в Рязань приезжала из Ленинграда некая его горячая поклонница, образованная дама средних лет (доктор наук, профессор математики). Не застав самого А. И., она оставила свой адрес его тёще. Во время февральской поездки в Ленинград 1964 года Солженицын разыскал эту женщину, предполагая найти в ней ещё одну полезную помощницу. Но между ними вспыхнуло любовное увлечение. Вернувшись из Ленинграда, Александр Исаевич 17 марта поехал с Решетовской с Ташкент, собирать материалы для «Ракового корпуса» – и там откровенно рассказал ей о происшедшем. Эта новость потрясла Решетовскую. Она была уверена, что является единственной музой гения, сравнивала себя с Софьей Андреевной Толстой, готовилась писать мемуары. Узнав о ленинградском увлечении мужа, Наталья Алексеевна стала грозить самоубийством. Семейная трещина в тот раз кое-как склеилась – но лишь для новых мук. С профессоршей А. И. порвал.
2-6 мая в Рязани у Солженицыных гостил Твардовский – впервые читал «Круг», был глубоко захвачен им, решил печатать роман в «Новом мире», но уговаривал снять сталинские главы. 11 июня состоялось редакционное обсуждение «Круга» в «Новом мире». Вопреки громким возражениям, Твардовский буквально выдавил из редколлегии согласие на публикацию. Но когда он обратился к Лебедеву, тот заявил: «Прочтя "В круге первом", я жалею, что в своё время способствовал появлению "Ивана Денисовича"». Лебедев отказался ходатайствовать за роман перед Хрущёвым, убеждал «спрятать его и никому не показывать».
Солженицын искал вне Рязани берлогу для тайной работы, о которой бы никто не знал. Воронянская подсказала один эстонский хутор близ Выру. Летом 1964 Солженицын поселился там с женой и Воронянской. Втроём они проработали два месяца: напечатали новый вариант «Круга-87». Началась и работа над «Архипелагом ГУЛАГ», именно здесь была впервые намечена его конструкция. В Эстонии отыскались два ещё более надёжных места: хутора Марты Порт и Лембита Аасало, товарищей лагерников Арнольда Сузи и Георгия Тэнно.
«Круг» в Москве застрял. Но в Самиздате широко ходили «Крохотки» Солженицына – и осенью 1964 их неожиданно, самовольно напечатал эмигрантский журнал «Грани». Твардовский воспринял это событие как страшный удар, ожидая ярых нападок сверху. КГБ всё шире сеял слухи, будто Солженицын в войну сидел в немецком лагере, служил в гестапо, что он – еврей по фамилии Солженицер.
14 октября 1964 «соратники» скинули Хрущёва. Многие ожидали теперь возврата к сталинским временам. Этого добивался влиятельный Шелепин («Железный Шурик»). Зубовы немедленно сожгли находившийся у них архив Солженицына. Сам он тут же приехал в Москву к Н. И. Столяровой, секретарю Эренбурга, с которой познакомился два года назад. Эта бывшая зэчка говорила ему, что сможет, если надо, передать на Запад микрофильмы с его сочинениями. Теперь и была устроена такая передача – через сына Леонида Андреева, Вадима, как раз приехавшего в Москву из Женевы. 31 октября 1964 плёнка Солженицына пересекла границу.
Александр Исаевич спешил писать «Архипелаг». Всю зиму 1964-1965 он проработал над ним в укромном домике, в деревне Давыдово близ Солотчи, у старушки Агафьи Ивановны Фоломкиной, «второй Матрёны». Потом совершил автомобильную поездку по местам пребывания «свидетелей»-лагерников – от Переяславля-Залесского до Обнинска. В июне 1965 посетил вместе с Можаевым в Тамбовскую область, тайно собирая остатки сведений о восстании Антонова. В июле Солженицын с женой приобрели садовый домик с участком в Рождестве-на-Истье, близ Обнинска. Эту дачку они назвали Борзовкой, по фамилии прежнего владельца.
А. И. не предполагал, насколько развиты масштабы гэбистского «подслушивания». Между тем, «органы» уже успели установить прослушки в квартирах большинства его ближайших друзей. Вскоре был записан рассказ Солженицына прикованному к постели Кобозеву о путешествии в Тамбовскую область и о том, какую убийственную для коммунизма вещь он пишет сейчас. Эту запись А. И. потом называл «самым большим своим провалом». Глава КГБ Семичастный направил в ЦК секретный меморандум «О настроениях писателя А. Солженицына».
Очень близкий к Александру Исаевичу Теуш был весьма неосторожен, хотя жил в коммуналке с соседом при погонах. А. И. перенёс хранимый у Теуша архив к новым друзьям – Наталье Мильевне Аничковой и её приёмной дочери Надежде Левитской, бывшим зэчкам. Но по недосмотру часть рукописей осталась у Теуша. Летом он отдал их своему другу И. Зильбербергу.
В июле Твардовский встречался с новым секретарём ЦК по идеологии – Демичевым. Тот сказал, что хотел бы побеседовать и с Солженицыным. А. И. пришёл на встречу. Демичев склонял писателя к «партийному поведению», даже высказал похвалы: он сильная личность, скромный открытый русский человек. «Они [Запад] не получили второго Пастернака!» Создавалось впечатление, что новые власти трогать Солженицына пока не собираются.
Но в сентябре 1965 были арестованы писатели Синявский и Даниэль. Ходили слухи, что Шелепин настаивает схватить ещё тысячу интеллигентов. Не доверяя лести Демичева, Солженицын решил вновь перенести всю писательскую деятельность в подполье и замаскироваться математикой. Он забрал рукопись «Круга», лежавшую в редакционном сейфе «Нового мира», и 7 сентября отнёс её Теушу.
Вечером 11 сентября 1965 госбезопасность пришла одновременно к Теушу и Зильбербергу. «В мой последний миг, перед тем как начать набирать глубину, в мой последний миг на поверхности – я был подстрелен!», – писал А. И. Гэбисты взяли при обыске «В круге первом», опаснейший «Пир Победителей», «Республику труда», лагерные стихи, часть поэмы «Дороженька». У самого Солженицына остался лишь начатый «Архипелаг» (он немедленно переправил его в Эстонию) и последний экземпляр «Круга» (вскоре сданный в официальный литературный архив – ЦГАЛИ).
Провал казался катастрофическим. В уже известных читателю произведениях Солженицына общественная критика направлялось против того, что можно было выдать за «злоупотребления Сталина», за «ошибки и недостатки, которые партия уже исправляет». Однако в ряде захваченных произведений (особенно в «Пире победителей») содержались несомненные и прямые нападки на коммунизм, отрицание самой основы советского строя. Сразу после захвата архива Солженицын ждал ареста каждую ночь, его посещали даже мысли о самоубийстве. В такой опасный момент свой кров писателю предложил Корней Чуковский: он рассчитывал, что на его переделкинской даче А. И. не схватят.
Из прослушек (о которых сам писатель ещё ничего не знал) КГБ установил, что Солженицын составил завещание: в случае его внезапной смерти немедленно будет напечатано на Западе всё туда посланное, при аресте – один текст за другим с перерывами в три месяца, а в случае газетной травли – по тексту каждые полгода или каждый год. Гэбисты узнали, что наряду с «Кругом», взятым при обыске, существует и другой, «ещё более антисоветский» «Круг» и что рядом с создаваемым сейчас «Архипелагом» «"Круг" покажется ерундой».
«Не только полный, но избыточный набор у них был для моего уголовного обвинения, в десять раз больший, чем против Синявского и Даниэля».
28 сентября 1965 Солженицын переехал на дачу к Чуковскому, который оптимистично убеждал его: «Не понимаю, о чём вам беспокоиться, когда вы уже поставили себя на второе место, после Толстого». С Солженицыным познакомились дочь и внучка Чуковского – Лидия Корнеевна и Елена Цезаревна (Люша). Они предложили Солженицыну пользоваться их квартирой на улице Горького, много помогали машинописью. Однако «в тех самых днях (в той самой столовой Чуковских), – пишет Солженицын в «Телёнке», – дошёл до края и наш разлад с женой, выразившей, что лучше бы меня арестовали, нежели буду я скрываться и тем "добровольно не жить с семьёй"». С тех пор А. И. на Решетовскую уже не полагался и стал многое от неё скрывать.
Лидия Корнеевна Чуковская
Солженицын написал сразу четверым секретарям ЦК: Демичеву, Брежневу, Суслову, Андропову – требуя возврата архива. Через Твардовского Александру Исаевичу пообещали, что его вновь примет Демичев, однако встреча состоялась лишь с помощником последнего, Фроловым, который высказался о лагерной теме так: пострадавшие заключенные эгоистически хотят навязать молодёжи свои переживания о минувшем времени. Солженицын жаловался на конфискацию рукописей. Эта его жалоба была передана в Генеральную Прокуратуру. Надежды на возврат архива почти не было, но прояснялось, что арестовывать его власти пока не собираются.
С Запада поддержки не было, о злоключениях Солженицына там долго никто не сообщал. И именно в эту осень (1965), по инициативе более всего «борца за духовную свободу» Жана-Поля Сартра, «сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова», который спустя четыре месяца, в апреле 1966-го, на XXIII съезде КПСС, обрушился на осуждённых Синявского и Даниэля: «Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием", ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни!»
Ряд видных деятелей культуры (Чуковский, Паустовский, Капица, собиравшийся писать оперу «Матрёнин двор» Шостакович) направили властям письмо с просьбой дать Солженицыну московскую квартиру. Но, как писал потом Семичастный, «никто в правительстве не был заинтересован в том, чтобы Солженицын обосновался в Москве, где он постоянно притягивал и будоражил иностранцев, а потому местом жительства ему была определена Рязань». В Москве квартиры А. И. не дали, однако в декабре дали лучшую трёхкомнатную в Рязани.
Попыток печататься в советских изданиях Солженицын не прекращал. 4 ноября 1965 он откликнулся в «Литературной газете» статьей «Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана» (об изъянах письменной речи, утратившей подлинно русский склад) на публикацию академика Виноградова «Заметки о стилистике советской литературы». «Литературке» не запретили опубликовать статью Солженицына. Почти тут же, 9 ноября, с двухмесячной задержкой, «Нойе Цюрхер цайтунг» первой из западных СМИ дала информацию об обыске и конфискации архива Александра Исаевича. Совпадение с появлением статьи в «ЛГ» оказалось некстати: создавалось впечатление, что хотя и забрали архив, печататься автору никто не мешает. В те же недели и Твардовский сказал в Париже, что Солженицын спокойно работает. Семичастный позже объяснял: «До мая 1967 года имя Солженицына ещё не было в мире широко известно… и мы со своей стороны никогда не стремились его популярность приумножать. Поэтому не конфисковывали его рукописей сразу после их создания, не прибегали к прямым насильственным действиям». Власти пошли другим путём: они задумали превратить Солженицына в общественного изгоя путём настойчивой его дискредитации.
В первые дни ноября 1965 Александр Исаевич закончил рассказы «Как жаль» и «Захар-Калита». Вместе с «Правой кистью» и ироническим рассказом из колхозного быта «Живое существо» А. И. решил предложить их в «консервативные» журналы, ибо Твардовский уже отверг «Правую кисть» как «самое страшное из всего написанного». А. И. счёл: если «Огонёк», «Литературная Россия» и «Москва» хвалятся, что они прежде всего «русские», то пусть напечатают русского автора с русскими темами. В редакциях этих изданий Солженицына встретили с подчёркнутым уважением – но все рассказы под разными предлогами отвергли.
Слухи о том, что Солженицын служил немцам, мерзко размножались. 27 ноября 1965 А. И. написал по этому поводу письмо в правление Союза писателей РСФСР (копии в ЦК и в «ЛГ»), подчёркивая: слухи идут через официальные каналы. Ответа на письмо не было. Из-за независимого поведения Солженицына ухудшились его отношения с Твардовским. Однако при содействии Копелева удалось переправить на Запад ещё две вещи – «Знают истину танки» и «Прусские ночи». Их вывез осенью 1965 крупнейший немецкий писатель Г. Бёлль.
Работа над «Архипелагом ГУЛАГ»
5 декабря 1965 Солженицын прибыл в эстонское «укрывище»: на хутор Копли-Мярди в деревне Васула, принадлежавший Марте Порт, которая сама на это время уехала к детям. Соседям говорили, что московский профессор работает на хуторе над диссертацией. Солженицын отдался сосредоточенному писанию «Архипелага». Хели Сузи доставляла писателю продукты из города и увозила на хранение написанное. Второй экземпляр рукописи Солженицын сам отвозил в другое место – в Пярну, к Лембиту Аасало. Лембит и Хели не знали друг о друге: столь серьёзной была конспирация.
Хутор Копли-Мярди. Солженицын с Арнольдом Сузи и Мартой Порт, хозяйкой хутора. Лето 1967
Так сосредоточенно и напряжённо Солженицын не работал никогда в жизни. «Это был как бы даже и не я, меня несло, моей рукой писало, я был только бойкóм пружины, сжимавшейся полвека и вот отдающей». За день он обычно выполнял двухдневную норму.
Но в Рязани маялась Решетовская. «С осени возненавидела она "Архипелаг": не побоялась бы и печатать его, если вместе со мной, – но если я для него уезжаю и даже писать не могу домой – пропади тот "Архипелаг"». 29 декабря она неожиданно вызвала мужа в Рязань телеграммой на адрес Сузи. Причин в ней не объясняла: «Приезжай немедленно!» Александру Исаевичу пришлось бросить работу и выехать. Но оказалось, что всего лишь дали новую квартиру в Рязани, и Наташа, якобы, не могла выбрать без мужа из предложенных вариантов. На второй день после Нового года Солженицын поспешно вернулся в Эстонию.
Лубянка прибегла к хитрому ходу: она сама стала знакомить с текстами Солженицына ведущих советских писателей, особенно упирая на «антисоветизм» «Пира победителей». Лояльные писаки «негодовали». Симонов 1 февраля 1966 написал в ЦК письмо о «Круге»: «Я не приемлю этот роман в самой главной его отправной точке, в его неверии во внутреннюю здоровую основу нашего общества, которая присутствовала в нём всегда, в том числе и в такие тягчайшие периоды его развития, как последние годы Сталина». Ужасов, случившихся до последних лет Сталина, Симонов, как будто, и не замечал: видимо, его, еврея по национальности, «борьба с космополитами» и «дело врачей» ужасали куда больше многомиллионного колхозного разгрома русской деревни. К тому же в «Круге» был дан нелицеприятный портрет его самого (в образе писателя Галахова).
В январе 1966 «Новый мир» напечатал рассказ «Захар-Калита». Это было последнее, что журнал смог сделать для Солженицына. 14 февраля огласили приговор Синявскому и Даниэлю: 7 и 5 лет в колониях строгого режима с последующей ссылкой. Вскоре прошёл XXIII партсъезд с нашумевшей речью Шолохова.
Когда в марте 1966 года Солженицын вернулся из Эстонии, до него дошли слухи, что его произведения дают читать по особому списку.
«Не тупая голова это придумала: в стране безгласности использовать для удушения личности не прямо тайную полицию, а контролируемую малую гласность – так сказать номенклатурную гласность. Обещались те же результаты, и без скандала ареста: удушить, но постепенно».
Не было открытой травли. Но с закрытых трибун, по всей сети партпросвещения, пропагандисты упорно распространяли клевету о Солженицыне.
Однако не было и ареста. И Александр Исаевич вдруг осознал: захват архива Небо ниспослало не как удар, а как милость. Благодаря захвату он стал «идеологически экстерриториальным». Теперь ему уже не надо было скрываться: про него всё равно знали наихудшее с советской точки зрения.
«Что угодно я теперь могу записывать в дневниках – мне незачем больше шифровать и прятаться. Я подхожу к невиданной грани: не нуждаться больше лицемерить! никогда! и ни перед кем!»
Чтобы скрыть работу над «Архипелагом» нужно было писать другую вещь, которую можно бы открыто показать. Для этого больше всего подходил «Раковый корпус». Пасхальную неделю А. И. провёл в Переделкино, у Чуковского. Был у всенощной – и впечатления о ней выразил написанным в тот же день, 10 апреля 1966, удручённым рассказом о пасхальном крестном ходе. Месяц с середины апреля Солженицын жил в Рождестве, гоня «Раковый корпус». Он решил предложить «Новому миру» первую его часть без пока ещё не написанной второй. 13 мая первая часть «Корпуса» была отдана Твардовскому, который очень её хвалил.
Летом 1966, собирая материалы для «Архипелага», Солженицын совершил поездку на Беломорканал. За восемь часов, которые он провёл около канала, мимо прошла лишь одна баржа в одну сторону и одна в другую – обе с одинаковыми сосновыми брёвнами. Канал явно не имел ни хозяйственного, ни военного значения, а ведь Сталин положил на его строительстве четверть миллиона жизней!
Борьба за публикацию «Ракового корпуса»
Давление на дружественный Солженицыну «Новый мир» все усиливалось. Из редакции газеты «Советская культура» отправили в Президиум ЦК письмо о спектакле Театра сатиры по «Тёркину на том свете» Твардовского, называя его произведением антисоветским и античекистским.
18 июня 1966 в новомирской редакции состоялось обсуждение первой части «Ракового корпуса». Молодая (низовая) часть редакции ратовала за печатание повести, а старая (верховая) – против. В итоге: обещали напечатать, но после «доработки».
Александр Исаевич вскоре принёс «доработанный» (слегка смягчённый) текст. 19 июля прошло новое редакционное обсуждение. Но теперь Твардовский сказал: выступать с такой вещью сейчас – рискованно. Решать вопрос о публикации будем, лишь когда автор напишет вторую часть.
Солженицын решил забрать рукопись из «Нового мира», все исправления в ней уничтожить, первую часть отдать в Самиздат и вторую после написания – тоже.
Слух о том, что изъятые сочинения Солженицына читаются избранными лицами по некоему списку, подтвердился. 25 июля А. И. написал письмо Брежневу:
«Я прошу вас принять меры, чтобы прекратить незаконное тайное издание и распространение моих давних лагерных произведений… Я прошу вас снять преграды с печатания моей повести "Раковый корпус", книги моих рассказов, с постановки моих пьес. Я прошу, чтобы роман "В круге первом" был мне возвращён, и я мог бы отдать его открытой профессиональной критике».
Ответа не последовало, и Солженицын решил: значит, терять нечего!
…Открыто, не таясь, не отрекаясь, давать направо и налево «Корпус» для меня ничуть не опаснее, чем та лагерная пьеса, уже год томящаяся на Большой Лубянке… Провалитесь все ваши издательства! – мою книгу хватают из рук, читают и печатают ночами, она станет литературным фактом прежде, чем вы рот свой раззявите! Пусть ваши ленинские лауреаты попробуют распространить так свои рукописи! («Бодался теленок с дубом»)
Твардовский, узнав, что «Раковый корпус» ходит по Москве безнадзорно, был недоволен. Однако Солженицын написал ему: раз «Новый мир» эту повесть отклонил, мне ничего не остаётся, как распоряжаться ею по своему усмотрению. «Я посылаю эту повесть в другие редакции… Я не могу допустить, чтобы «Раковый корпус» повторил печальный путь романа [«В круге первом»]: сперва неопределённо долгое ожидание, просьбы к автору от редакции никому не давать его читать… – и затем роман потерян и для меня и для читателей, но распространяется каким-то диким путем по какому-то закрытому избранному списку». А. И. предложил «Раковый корпус» в журналы «Звезду», «Простор», даже в «Звезду Востока», но там долго тянули – и потом тоже отклонили.
29 августа 1966 Солженицын с женой выехал в путешествие на юг. По пути узнали, что А. И. запрещают ехать в Чехословакию, куда его приглашали тамошние писатели. В Крыму встретились с Зубовыми. (Те потом обнаружат, что сожгли не весь архив Солженицына – случайно остался «Пир Победителей», и этот единственный на воле экземпляр пьесы вернётся к автору.) Через Харьков, Курск, Орёл, Спасское-Лутовиново вернулись домой.
Вскоре пришла невероятная новость: секция прозы московского отделения Союза писателей хочет устроить в Доме литераторов обсуждение «Ракового корпуса». Власти всячески старались помешать этому мероприятию, добились переноса его почти на месяц, старались сократить число участников.
Весь октябрь Солженицын в Рождестве шлифовал вторую часть «Ракового корпуса». 24 октября он выступил перед пригласившими его сотрудниками Института атомной энергии. На встречу с писателем пришло 600 человек, его приветствовали аплодисментами. Три с половиной часа Александр Исаевич читал свои вещи – разделы о тюремных свиданиях из «Круга» и главы из «Корпуса», в том числе и дерзкий отрывок про «анкетное хозяйство». Солженицын откровенно отвечал на вопросы в записках: говорил о конфискации своего архива, возражал против цензуры.
Обсуждение «Ракового корпуса» в Доме литераторов, несмотря на все препоны, состоялось 16 ноября 1966. На него пришло полторы сотни человек (правда, новомирцы – кроме Берзер – не явились по распоряжению раздосадованного на Солженицына Твардовского). Борщаговский, Каверин, Карякин хвалили повесть. Когда Кедрина (общественный обвинитель по делу Синявского и Даниэля) призвала автора «более конкретно обозначить свою общественную позицию», её стали перебивать возмущёнными репликами. Выступил и сам Солженицын: рассказал, что все журналы повесть отклоняют. Собрание единогласно решило поддержать публикацию «Корпуса». «Превратилось обсуждение не в бой, как ждалось, а в триумф и провозвещение некой новой литературы… жадно ожидаемой всеми», – подводил итог А. И.
17 ноября Солженицын самовольно пригласил в ЦДЛ японского журналиста Сёдзе Комото и дал ему интервью, хотя и сдержанное: не упомянул, что арестованы роман и архив, а сказал лишь, что не может найти издателей для своих новых вещей.
После встречи в Институте атомной энергии посыпались приглашения из других научных (бауманцы, мехматовцы, ЦАГИ) и культурных учреждений. Солженицын не отказывал никому, но встречи стали запрещать сверху, и все они под разными предлогами были отменены. Уже приехав в институт им. Карпова, А. И. увидел у входа объявление: «Встреча с писателем Солженицыным отменяется из-за болезни автора». Он возмущался, жаждал хотя бы ещё одного выступления: чтобы «крепенько врезать» властям. И 30 ноября оно состоялось – в Институте востоковедения. Здесь Солженицын сказал всё, что хотел: о трудностях «Нового мира» и своём в нём положении, о «Раковом корпусе», о конфискации архива, о закрытом издании его вещей и их чтении по списку. Читал отрывки из «Круга» – главы о разоблачении стукачей и ничтожестве оперов. Востоковеды были ошарашены такой свободой слова. После этого выступления А. И. прислали ворох восторженных писем.
В первых числах декабря 1966 Солженицын снова уехал на эстонский хутор Марты Порт – заканчивать «Архипелаг». Он пробыл здесь декабрь, январь и февраль и в целом книгу завершил. КГБ и в эту зиму писателя не выследило. В конце января к нему на неделю приезжала Решетовская. В феврале ей сделали в Рязани операцию по поводу опухоли груди. Она винила А. И. в своей болезни и считала, что может теперь может написать свой «Раковый корпус», не хуже мужниного.
В Таллине, на квартире у Сузи, «Архипелаг» пересняли на плёнку. Потом Воронянская перепечатала его в трёх экземплярах.
10 марта 1967 вопрос о Солженицыне вновь обсуждал секретариат ЦК. Семичастный настаивал: «Солженицын поднимает голову, чувствует себя героем. Его надо исключить из Союза писателей». Демичев заявил: «Солженицын – это свихнувшийся писатель, антисоветски настроенный, с ним надо повести решительную борьбу».
Прежде чем пустить в Самиздат законченную вторую часть «Ракового корпуса», Солженицын дал прочесть её «Новому миру» – просто как долг чести. 16 марта Солженицын встретился с Твардовским (которого уже не выбрали ни в ЦК, ни в Верховный Совет). Александр Трифонович сказал: если бы даже печатание «Корпуса» зависело от меня одного, я бы его не напечатал – по неприятию автором советской власти. Они расстались без ссоры, но оба – с тяжким сожалением. Вскоре Твардовский выехал в Италию и там уверял в интервью, что с Солженицыным всё в порядке: первая часть его новой вещи хорошо принята московскими писателями.
Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей
Солженицын решил написать письмо предстоящему в мае 1967 IV съезду писателей СССР, где он сам делегатом не был. В этом письме А. И. просил обсудить произвол литературно неграмотных людей над писателями. Напоминал о притеснениях Есенина, Цветаевой, Ахматовой, Булгакова, Платонова, Мандельштама, Волошина, Гумилёва, Клюева, Замятина, Ремизова, Пастернака. С болью говорил, что русская литература утратила ведущее мировое положение. Порицал СП за то, что он не защищает своих членов. Лишь в конце упомянул о себе – об арестованном романе, конфискованном архиве, о клевете, о запретах на выступления.
27 марта 1967 письмо было закончено. Рассылать его Солженицын решил лишь за 5 дней до съезда (тот начинался 22 мая), чтобы у врагов не было времени на контрудар. За письмом мог последовать арест, и А. И. за месяц, с 7 апреля, спешно написал «очерки литературной жизни» – «Бодался телёнок с дубом», где изложил всю свою литературную биографию, историю написания, публикации своих произведений и запретов на них.
…Я потому только писал, что ещё несколько дней – и разлетится моё письмо съезду, и не знаю, что будет, даже буду ли жив. Или шея напрочь, или петля пополам…
Один экземпляр письма был сдан 16 мая в технический секретариат съезда, а ещё примерно 250 копий разосланы индивидуально большинству видных литераторов. Письмо ушло и в Самиздат.
Совпало так, что как раз в эти дни дочь Сталина, Светлана Аллилуева, сбежала в Индии из советского представительства в американское посольство. Брежнев воспользовался этим для смещения 18 мая с поста главы КГБ Семичастного, ставленника своего конкурента, Шелепина. Из-за смены руководства ГБ (Семичастного – на Андропова) его реакция на письмо оказалась вялой.
Съезд открылся 22 мая – и его президиум замолчал письмо Солженицына, как будто его и не было. Сказать о письме прямо со съездовской трибуны осмелилась лишь Вера Кетлинская. Из президиума ей аплодировал один Твардовский. Однако многие литераторы направили возмущённые письменные обращения в президиум съезда по поводу замалчивания письма. Открыто обсудить его требовали около ста писателей, среди них Паустовский, Можаев, Каверин, Тендряков, Бакланов, Солоухин, Искандер, Аксёнов, Трифонов, Ваншенкин, Коржавин, Максимов, Давыдов, Окуджава, Рыбаков, Быков, Войнович, Светов. Это было делом неслыханным. «Бунт писателей!! – у нас! после того, как столько раз прокатали вперёд и назад, вперёд и назад асфальтным сталинским катком!»
Письмо, с которым Солженицын шёл, как на плаху, благодаря такой его поддержке показалось многим блестящей выигранной шахматной партией. «С изумлением я увидел: да! вот неожиданность! оказалась не жертва вовсе, а ход, комбинация, после двухлетних гонений утвердившая меня как на скале...»
31 мая стараниями Евы (Столяровой) письмо было опубликовано во французской газете «Монд». Его цитировали и комментировали мировые радиостанции. Только с этого момента западные СМИ стали пристально следить за судьбой Солженицына.
Дискуссии с секретариатом Союза писателей
29 мая 1967 состоялось заседание Секретариата СП по вопросу: что делать с письмом и его автором. Симонов высказывался умеренно, а Михалков, Кожевников, Грибачёв требовали против Солженицына суровых мер. Однако в его защиту уже громко выступил генсек Европейского писательского сообщества Вигорелли. Кремлёвские вожди боялись вконец очернить себя в глазах западного общественного мнения.
8 июня на Секретариат СП был приглашён Твардовский. Он убеждал коллег не допускать «повторения истории с Пастернаком», настаивая: «Оба романа Солженицына могут выйти в свет на Западе уже завтра, их ждёт колоссальный успех». В итоге Федин предложил компромисс: опубликовать «Раковый корпус», напечатать в «Литературной газете» биографическую справку, где бы опровергалась клевета на А. И., но выразить порицание факту распространения письма.
12 июня Солженицын по вызову Твардовского приехал в Москву, и они отправились вдвоём на Поварскую (в «дом Ростовых»), где их приняли секретари СП – Воронков, Марков, Сартаков, Соболев.
«Когда Солженицын зашёл, просто одетый, в рубашечке без пиджака, – рассказывал потом Твардовский в редакции своего журнала, – то я сразу почувствовал – вошёл некто сильнее их… И отвечал он так быстро, ловко, что видно стало, как они начали лебезить перед ним».
Кончилось тем, что секретари обещали опровергнуть распространяемую против Солженицина клевету.
Но «Литгазета» отрывок из «Ракового корпуса», подготовленный Твардовским, так и не напечатала. Узналось, что Шолохов сказал где-то: «Солженицын ударил нас ниже пояса, ну так и мы дадим ему в солнечное сплетение, так чтобы он не встал».
Секретари СП изъявили желание прочесть и «Круг», и «Корпус», и «Пир» – это оттягивало публикацию на полгода. Твардовский считал, что Федин настроен против Солженицына не только из подобострастия к властям, но и по зависти к литературному таланту А. И., далеко превосходившему его собственный. Фурцева вызывала на «проработку» литераторов, выразивших поддержку письму Солженицына. Клевета на него обрастала новыми сюжетами: теперь стали распространять слух, что он бежал за границу и там пишет пасквили на СССР.
В начале июля 1967 А. И. поехал в Прибалтику, пройти по следам армии Самсонова. Затем – засел за работу в Рождестве-на-Истье. Чуковский, видевший его в начале августа, записал: «Он… чувствует себя победителем. Утверждает, что… государство в ближайшем будущем пойдет на уступки».
12 сентября 1967 Солженицын направил письмо секретарям СП, где указывал, что ничего из обещанного ими не выполнено. 15-го секретари вновь собрали совещание, пригласив и Твардовского (А. И. назвал его «предбоем» перед главной схваткой – «Шевардино»). Чаковский, Грибачёв, Кожевников, Михалков, Воронков заходились в ярости. Прислал письмо Шолохов: «Солженицын – это или опасный для общества психически больной, злобный графоман, или, если он здоров, злобный антисоветчик, прямой враг». Твардовскому удалось настоять: призвать ещё раз Солженицына на секретариат, поставить вопрос о «Пире Победителей» и о готовности дорабатывать «Раковый корпус».
Новое заседание Секретариата с «призванным» Солженицыным состоялось 22 сентября (главный бой – «Бородино»). Вёл его Федин. Из 42 секретарей пришли лишь 26, главные обвинители Александра Исаевича – Шолохов, Грибачёв, Чаковский, Михалков, Полевой – предпочли не являться. Солженицын заявил, что «Пир Победителей» написан не членом СП, а бесфамильным арестантом Щ-232: автор так же мало отвечает за эту вещь, как многие из присутствующих за свои речи 1949 года. От него требовали дать гневную отповедь западным комментариям по поводу «Письма к съезду», но А. И. ответил: «Я не могу выступать по поводу ненапечатанного письма».
Твардовский вспоминал, что поведение Солженицына было блистательным. Чтобы смутить секретарей, А. И. записывал всё говорившееся ими разноцветными шариковыми ручками. Но секретари долдонили: «поведение Солженицына даёт пищу для разжигания за рубежом антисоветской истерии». Шолохов в новом письме требовал не допускать Солженицына к перу и заявлял, что не может состоять с антисоветчиком в одном творческом Союзе.
В октябре-ноябре Солженицын написал «Первое дополнение» к «Телёнку», как раз о сражениях в Секретариате, с победным заголовком «Петля пополам». 3 ноября 1967 он познакомился с Мстиславом Ростроповичем, приехавшим на концерт в Рязанской филармонии.
Секретариат слал напоминания: Солженицыну надо «отмежеваться от буржуазной прессы». А. И. в ответ повторял требования защитить его от клеветы, прекратить начавшееся изъятие его книг из библиотек, вернуть арестованный архив, напечатать «Корпус». Каждая из сторон полагала, что «первый шаг» должна сделать другая.
19 декабря 1967 Солженицын в сопровождении Твардовского ходил на беседу с секретарями Воронковым и Сартаковым. Те вроде бы смягчались. Придя с этой встречи в редакцию «Нового мира», Твардовский торжественно распорядился запустить «Раковый корпус» в набор. Были набраны первые 128 страниц (8 глав). А. И. провёл корректуру, получил за повесть аванс (его хватит почти на два года жизни). Но сверху начались новые проволочки.
15 января 1968 Твардовский послал Федину письмо в защиту Солженицына (17 машинописных страниц). Однако Федин ненавидел Солженицына, как Сальери Моцарта. 25 января Федин беседовал с Брежневым в Кремле и, видимо, говорил об А. И. только плохое.
Заветная эпопея о революции 1917 года («Р-17», «Красное колесо») той зимой так и не была начата – Солженицына сбили с творческого настроя. Зато за зиму А. И. отредактировал у Агафьи «Архипелаг», сильно дополнив весь первый том в сторону ужесточения против Ленина и Горького.
КГБ публикует произведения Солженицына на Западе
В середине апреля 1968 грянула новость: в литературном приложении к «Таймсу» напечатаны пространные отрывки из «Ракового корпуса», который Солженицын сам никогда на Запад не передавал. Потом Твардовскому пришла телеграмма из эмигрантского журнала «Грани»: «Раковый корпус» передан и им – через агента КГБ Виктора Луи. КГБ взял на вооружение новую хитроумную тактику: сам содействуя публикации повести на Западе, он хотел этим сделать её «одиозной» – и так помешать изданию в СССР.
Новомирцы настаивали: Солженицын должен телеграммой запретить печатание повести в «Гранях». Он, поколебавшись, от такой телеграммы отказался и вместо этого направил «наверх» ещё одно письмо с вопросом: какое отношение имеет КГБ к публикации его вещей на Западе, нарушающей авторские права. «Нельзя доводить литературу до такого положения, когда литературные произведения становятся выгодным товаром для любого дельца, имеющего проездную визу».
20 апреля к А. И. в Рождество примчался Можаев и рассказал: выдавая себя за представителя Солженицына, договор на публикацию «Ракового корпуса» с английским издательством «Бодли Хэд» подписал словацкий журналист-коммунист Павел Личко. А. И. сам отдал Личко в 1967 первую часть повести – однако лишь для перевода. Теперь тот понукал автора быстрее подписать издательский договор с англичанами. Эта история, видимо, тоже была провокацией КГБ. «Теперь окажется: я передал повесть на Запад сам? да не передал, а продал?», – догадался Солженицын. Он резко отказал Личко – и послал письмо в три газеты: «ЛГ», «Монд» и «Униту»: «Никто из зарубежных издателей не получал от меня рукописи этой повести или доверенности печатать её».
Первая отправка «Архипелага» на Запад
Чувствуя, что кольцо вокруг него сжимается, А. И. решил торопиться с завершением «Архипелега». 29 апреля он с женой выехал в Рождество, где их уже ждали Воронянская и Чуковская. Здесь предстояло сделать окончательную редакцию «ГУЛАГа» и отпечатать её. Предприятие было очень рискованным: если бы чекисты предприняли налёт на дачу, «Архипелаг» вряд ли удалось бы восстановить.
А. И. дочищал главы второго и третьего томов. Весь май от света до темна три помощницы печатали на двух машинках в пяти экземплярах. Потом чистовой текст здесь же снимали на плёнку. Каждый третий день приезжала Надежда Левитская за копиями.
А. И. Солженицын с Н. И. Столяровой и А. А. Угримовым. Рождество-на-Истье, 1968
2 июня 1968 работа была завершена. В тот же день в Рождество приехали Н. Столярова и А. Угримов, сообщив, что плёнку через неделю можно переправить в Париж: Саша Андреев (сын Вадима Андреева) засунет её в контейнер с киноматериалами группы ЮНЕСКО. 8 июня узнали – рукопись переправлена!
«И отправка эта, и сами эти Троицыны дни казались нам святым зенитом жизни».
Чехословацкий кризис
С середины июня Солженицын засел за «Круг», думая вернуть ему прежний сюжет: Иннокентий Володин должен звонить в американское посольство по «атомному», а не «лекарственному» вопросу. КГБ тем временем забросил на Запад ещё и «Пир победителей», считая, что за такую антисоветскую пьесу «Солженицына растерзает народ». Об этом А. И. сообщил Твардовский. Они вновь встретились – и помирились.
Вечером 20 августа Солженицын увидел, как по шоссе близ дачи на Истье бесконечной вереницей полились танки и грузовики. Он понял: это – на Чехословакию. В ночь на 21 августа войска стран Варшавского договора вторглись в эту страну. Поначалу А. И. хотел написать обращение с протестом против этого, но осознал, что тем самым даст властям желанный повод для расправы с собой. «Прекрасный момент потерять голову: сейчас, под танковый гул, они мне её и срежут незаметно». От публичного протеста решил воздержаться, поберечь горло для главного крика.
Даже новомирцы на собрании редакции, в обход Твардовского, одобрили оккупацию. На них сильно давили сверху, и они решили, что «надо спасать журнал». Но сам Твардовский осудил вторжение и отказался поставить свою подпись под обращением к писателям Чехословакии, подписанным всеми действующими секретарями СП (кроме Симонова и Леонова). Только семь человек в Москве вышли протестовать: 25 августа на Красной площади они провели демонстрацию с плакатами на чешском языке. Их арестовали и судили.
Переводы «Круга» и «Корпуса» на главные языки мира большими тиражами пошли по Европе и Америке. «Радиоголоса» читали отрывки сочинений Солженицына. О них писали лучшие критики Запада. Осенью Солженицын хотел дать Твардовскому «Архипелаг» – его чтение, полагал А. И., заменило бы Александру Трифоновичу долгие околичные рысканья по нашей новейшей истории. Но не получилось…
11 декабря 1968 Солженицыну исполнилось пятьдесят лет. В Рязань полились поздравления: более 500 телеграмм и до 200 писем. Поздравили Твардовский, студенты литфака, Рязанское и Воронежское отделения СП.
А. И. написал ответное письмо всем сразу:
«Читателей и писателей, приславших поздравления и пожелания к моему 50-летию, я с волнением благодарю. Я обещаю им никогда не изменить истине. Моя единственная мечта – оказаться достойным надежд читающей России».
Официальная Москва юбилея не заметила.
В начале 1969 года премия французских журналистов за лучшую иностранную книгу была присуждена сразу двум сочинениям Солженицына: «В круге первом» и «Раковый корпус». В апреле 1969 он был избран почётным членом Американской академии искусств и литературы, а также Национального института искусства и литературы США.
Знакомство с Натальей Светловой
Зимой 1968-1969 Солженицын пытался начать вожделенную эпопею «Р-17», написал несколько вариантов её начала, но ни один его не удовлетворил. Решетовская всё больше роптала на то, что муж уединяется на дачах для писания. «Тебе не нужна жена, тебе не нужна семья!» Она жаловалась, что ей одиноко, что муж, поручая ей техническую работу (она печатала 8 – 10 страниц в день), мешает жить полноценной умственной и духовной жизнью. В феврале 1969 Наталье Алексеевне исполнилось 50 лет, и она, за пять лет до пенсии, оставила работу в «опостылевшем институте», погрузившись в чтение чужих мемуаров – для подготовки к созданию своих собственных.
28 августа 1968 состоялась первая в жизни встреча Солженицына с А. Д. Сахаровым, на квартире академика Е. Файнберга. Они пытались выработать общий план действий по вопросу о Чехословакии, но к согласию не пришли.
В тот же день, через Н. Столярову, считавшую, что А. И. нужны новые молодые помощники, он познакомился с Натальей Дмитриевной Светловой. Её общественная горячность сразу вызвала у писателя большую симпатию. «Характер это был мой».
Наталья Светлова родилась в Москве 22 июля 1939, через полтора года после ареста деда по матери Фердинанда Юрьевича Светлова (1884 – 1943). В молодости тот был эсером-максималистом, но после Октября примкнул к большевикам, преподавал в Академии народного хозяйства, был соавтором известного тысячестраничного «Курса политграмоты», который считался Библией молодых коммунистов. В апреле 1939 Ф. Светлов был осуждён на 8 лет лагерей и через четыре года умер в Коми. Его жену и трёх дочерей выселили из трёх комнат восьмикомнатной коммуналки на улице Грановского – в одну комнату другой коммуналки на ул. Горького, с 32 комнатами.
Здесь Наталья Дмитриевна и прожила первые 20 лет жизни. Её мать, Екатерина Фердинандовна Светлова, родилась в 1919. Отец, Дмитрий Иванович Великородный, происходил из ставропольской крестьянской семьи. Он учился в Москве на литературоведа, но ушёл на фронт с отрядом ополчения – и пропал без вести под Смоленском в декабре 1941.
Детство Н. Д. было полно лишений. Пионеркой она тайком посещала церковь на Успенском Вражке. Школу закончила с золотой медалью, увлекалась историей и литературой, но не стала поступать на исторический факультет МГУ, понимая, что там станут забивать голову марксизмом. Вместо этого она летом 1956 поступила на мехмат МГУ (математическое образование потом ещё теснее сблизило с Солженицыным). Студенткой Наталья тесно работала с великим математиком А. Н. Колмогоровым, осенью 1967 поступила в аспирантуру. Увлекалась альпинизмом и академической греблей, по которой дважды выигрывала всесоюзные юношеские соревнования. Рано стала участвовать в диссидентском Самиздате. К моменту знакомства с Солженицыным Наталья Дмитриевна уже имела шестилетнего сыну Митю, с чьим отцом алгебраистом Андреем Тюриным, разошлась после трёх лет замужества.
Светлова вначале помогала в машинописной перепечатке произведений Александра Исаевича, выполняя эту работу необычайно быстро и с высочайшим качеством. «Сказать "деловая" мало, – напишет потом о ней А. И. – В работе была у неё мужская готовность, точность, лаконичность. В соображении действий, тактики – стремительность, как я называл – электроническая, она по темпу сразу разделила моё тогда стремительное же поведение… А ещё открывалась в ней душевная прирождённость к русским корням, русской сути, и незаурядная любовная внимательность к русскому языку». «Встречу на четвёртую-пятую я, в благодарности и доверии, положил ей руки на плечи, обе на оба, как другу кладут. И вдруг от этого движения перекружилась вся наша жизнь, стала она Алей, моей второй женой».
Наталья Дмитриевна Светлова, июль 1969
В руках Али вскоре сосредоточились все рукописи Солженицына. Обладая тонким литературным чутьём, она давала ценные советы даже и по художественной стилистике. Отлично знала историю партии, делая важные замечания и в этой сфере. В 1969 Наталья Дмитриевна и её бывший муж Тюрин помогли устроить самое крупное и безотказное хранение архивов писателя.
КГБ вскоре узнал про связь Светловой с Солженицыным. Она и её мать стали испытывать стеснения по работе.
В начале марта 1969, в Рязани, у Солженицына наконец «пошла» эпопея «Р-17». Определилось её будущее название – «Красное колесо», окончательно прояснился принцип «узлов». Первый «узел» «Красного колеса» – «Август Четырнадцатого» писался очень быстро. Читая его, Твардовский и Лакшин восхищались. Аля помогла, через свою заграничную знакомую, Лизу Маркштейн, найти адвоката в Швейцарии – Фрица Хееба. Предполагалось, что он займётся защитой авторских прав Солженицына за рубежом и другими юридическими вопросами.
19 июля – 1 августа А. И. с Алей, тайком ото всех, уехали на Север, на Пинегу. В этой поездке обсуждали возможности издания самиздатовского журнала.
Вероятность того, что КГБ посягнёт на жизнь Солженицына, всё росла. Жить на даче в малолюдном осенью Рождестве стало опасно. Солженицына пригласил поселиться на своей даче Ростропович: у него, в элитной Жуковке, был подходящий флигель (две комнаты, кухня, ванная, обстановка). «Пусть кто-нибудь только посмеет прикоснуться к тебе в моём доме!» – грозил Мстислав Леопольдович. 19 сентября 1969 Солженицын с женой поселились здесь.
28 октября умер Корней Чуковский. Перед кончиной он оставил Солженицыну три тысячи рублей – весьма потом пригодившиеся. «После гонораров за "Ивана Денисовича", – говорил А. И. в марте 1972 в интервью двум американским газетам, – у меня не было существенных заработков, только ещё деньги, оставленные мне покойным К. И. Чуковским, теперь и они подходят к концу. На первые я жил шесть лет, на вторые – три года».
Исключение Солженицына из Союза писателей
Власти потребовали, чтобы рязанский Союз писателей исключил Солженицына из своих рядов. 4 ноября 1969 в Рязани состоялось заседание по этому поводу. Глава местного отделения СП, Э. Сафонов, от присутствия уклонился: лёг в больницу, якобы, с аппендицитом. Но пятеро собранных литераторов после предварительной обработки в обкоме, проголосовали за исключение Солженицына. Это решение тут же утвердило московское руководство СП. На следующий день «Голос Америки» передавал это как главную новость дня.
В ответ Александр Исаевич 12 ноября 1969 разослал «Открытое письмо Секретариату СП РСФСР»:
«Бесстыдно попирая свой собственный устав, вы исключили меня заочно, пожарным порядком… Протрите циферблаты! – ваши часы отстали от века. Откиньте дорогие тяжёлые занавеси! Вы даже не подозреваете, что на дворе уже светает… Слепые поводыри слепых!.. Гласность, честная и полная гласность – вот первое условие всякого здоровья общества…»
Всё ещё не терявшего надежду на компромисс с властями Твардовского испугал необычайно резкий тон письма, которое он поначалу назвал «антисоветской листовкой». Но Солженицын написал Твардовскому подробные объяснения, и тот постепенно смягчился.
Можаев, Бакланов, Трифонов, Окуджава, Антонов, Войнович, Тендряков, Максимов, Копелев, Л. Чуковская, Ж. Медведев протестовали против исключения Солженицына. Появились протест от правления Национального Комитета писателей Франции, письмо на имя Федина от правления Международного ПЕН-клуба, письмо в «Таймс» тридцати европейских писателей, открытое письмо в Союз писателей СССР от 39-ти своих, обращение Бертрана Рассела к Косыгину. Протестовали даже Сартр и Арагон. Но исключение горячо поддержали всегда лояльные Федин, Чаковский, Сурков, Полевой, Кожевников, Леонов, Тихонов, Наровчатов, Михалков, Марков.
Вечером 24 ноября 1969 Александр Исаевич был на концерте Ростроповича, в Большом зале консерватории. Гонимого, его окружали, приветствовали. Через неделю по радио «Свобода» передали Манифест Европейского объединения писателей (две тысячи членов): если не прекратятся преследования Солженицына, то они порвут все отношения с СП СССР. Запад выражал готовность принять преследуемого писателя к себе на жительство.
Присуждение Солженицыну Нобелевской премии
3 февраля 1970 «Голос Америки» сообщил, что английские и норвежские писатели выдвигают Солженицына на соискание Нобелевской премии. В двадцатых числах июля большая группа французских писателей, учёных и деятелей искусства во главе с Франсуа Мориаком тоже предложила дать Нобелевскую премию по литературе Солженицыну – «величайшему писателю современности, равному Достоевскому».
В начале 1970 власти окончательно расправились с «Новым миром». Причиной выставили публикацию в эмигрантском журнале «Посев» поэмы Твардовского «По праву памяти» (запрещённой в СССР без объяснения со стороны цензуры). «Потрясён, обескуражен, удручён был А. Т., – вот уж не хотел! вот уж не ведал! вот уж не посылал! да даже и не распускал!», – писал Солженицын в «Телёнке». Твардовский оправдывался перед Союзом писателей, но ему твердили, что он сначала должен выразить своё возмущение западной публикацией, «дать врагу по зубам». «Это же получается – как с Солженицыным! – ужасался Твардовский. – Та же модель, ультиматум…»
В «Новом мире» уволили пять видных сотрудников, после чего и сам Твардовский подал в отставку (февраль 1970). Журнал не сделал ни малейшей попытки публичной борьбы. «Уходящие члены редколлегии – не сопротивлялись, не боролись, оказали позорную сдачу, кроме Твардовского – и не пожертвовали ничем, шли на обеспеченные служебные места».
«Есть много способов убить поэта. Твардовского убили тем, что отняли «Новый мир»», – скажет Солженицын. Александр Трифонович вскоре слёг в кремлёвскую больницу с инсультом. А. И. дважды посетил его там.
29 мая 1970 в калужскую психиатрическую больницу бросили диссидента Жореса Медведева. Солженицын пустил в Самиздат письмо в его защиту «Вот так мы живём»:
«Захват свободомыслящих здоровых людей в сумасшедшие дома есть духовное убийство, это вариант газовой камеры, и даже более жестокий: мучения убиваемых злей и протяжней. Как и газовые камеры, эти преступления не забудутся никогда, и все причастные к ним будут судимы без срока давности, пожизненно и посмертно».
Уже летом 1970 власти подумывали выслать Солженицына за границу. Но тут как раз началось его выдвижение на Нобелевскую премию, и Кремль решил, что высылать сейчас неудобно. Чтобы не допустить присуждения премии, создали особую писательскую комиссию во главе с Симоновым. Планировали распространить протестное письмо против присуждения премии от «советской общественности», оказать через совпосла давление на правительство Швеции, мобилизовать через посла во Франции французских левых. Но комиссия рассчитывала начать кампанию недели за две до четвёртого четверга октября, когда обычно присуждается премия, а Нобелевский комитет объявил избранного кандидата – Солженицына – на две недели раньше срока: 8 октября 1970.
На следующий же день, 9 октября, было принято постановление Секретариата ЦК «О мерах в связи с провокационным актом…» Кремлёвских вождей особенно раздражала премиальная формула: «За нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы». Всем советским СМИ предписали «разъяснять» гражданам, что присуждение носит чисто политический характер. Собирались «негодующие» отзывы лояльных интеллигентов.
Солженицын вначале не сомневался, что он, в противоположность Пастернаку, премию получать поедет – и «грянет» во время этой церемонии громовой речью против коммунизма. Однако начатая с запозданием советская кампания дипломатического давления всё же имела успех. А. И. вдруг узнал, что, на Западе боятся «протестов со стороны левых радикалов» при вручении премии, и вообще – излишней шумихи. Ему предложили поселиться на время визита в Стокгольме в охраняемой квартире, избегать общения с прессой и телевидением, стараться, чтобы его пребывание в Швеции прошло максимально тихо.
Разрыв с Решетовской и попытка её самоубийства
Летом 1970 Солженицын узнал: у Натальи Светловой будет от него давно им желанный ребёнок. Аля предлагала скрыть отцовство А. И., чтобы рождение малыша не послужило причиной его окончательного разрыва с женой. Но Солженицын твёрдо решил: ребёнок будет записан на его имя.
Началось драматическое объяснение с Решетовской. Та высказывала мужу резкие упрёки, оставляла письменные обвинения с литературными цитатами на тему о супружестве. Требовала, чтобы он обеспечил ей после разрыва денежное содержание и прописку в Москве. Грозила: «Ты ещё не узнал одного – как обманутая женщина умеет мстить!» Солженицын призывал жену расстаться по-доброму, шёл на все уступки. Он говорил, что она имеет полное право создавать свои мемуары и, если захочет, сможет принимать участие в его жизни.
Узнав о Нобелевской премии, Решетовская заволновалась ещё сильнее. Думать о разводе сейчас, когда муж достиг вершины, было выше её сил. Она грозила самоубийством, а потом стала настаивать, чтобы муж, уходя, нашёл ей нового спутника жизни – и обязательно москвича.
14 октября Решетовская решилась на самоубийство. Его попытку она предприняла на даче у Ростроповича. Сыграв на рояле первую часть 3-го концерта Бетховена, она легла, не раздеваясь (чтобы утром не было хлопот с одеванием), сочинила в постели письмо мужу. Потом наколола палец, кровью написала на стене «Я?» и перечеркнула (муж зачеркнул её «я»). Вслед за этим приняла то ли 23, то ли 36 таблеток снотворного.
Утром 15-го А. И. обнаружил её недвижимой и вызвал врача. Решетовскую отвезли в Кунцевскую больницу и там откачали. Через несколько дней потрясённую этим случаем Алю забрали в больницу с угрозой выкидыша.
В ноябре оправившаяся Решетовская уехала в Ригу – «прятаться от развода». Она собирала сведения: не может ли быть, что Алин ребёнок на самом деле зачат не от Солженицына? Быстро узнавший обо всей этой истории Андропов окружил Решетовскую своими агентами – и она начала то ли по неосторожности, то ли из желания мести давать им конфиденциальные сведения о муже.
Отказ Солженицына приехать на Нобелевскую церемонию
31 октября 1970 Ростропович написал в «Правду» (копии ещё в три газеты) открытое письмо в защиту Солженицына. Из Швеции А. И. прислали пожелание ограничиться трёхминутной благодарностью во время нобелевского банкета, под стук ножей и вилок. Поездка в Стокгольм тем самым теряла всякий общественный смысл! Укоряя себя за прежнюю насмешку над Пастернаком, Солженицын от неё отказался. Он предложил, чтобы диплом и медаль ему вручили в Москве. Однако шведский посол, под давлением советских властей, отказался от торжественной церемонии в посольстве, предложив почтовый вариант или тихое, без публики вручение в своём кабинете. «Неужели Нобелевская премия – воровская добыча, что её надо передавать с глазу на глаз в закрытой комнате?», – задавал вопрос Солженицын.
Нобелевская церемония прошла без лауреата. 10 декабря 1970 Александр Исаевич слушал её радиотрансляцию на даче у Ростроповича.
В ночь на 30 декабря у Али, на полтора месяца раньше срока, родился сын, Ермолай Солженицын. Отец был вне себя от радости. Крёстным малыша стал Ростропович. Ещё осенью 1970 семья Светловых переехала в квартиру близ улицы Горького (Козицкий переулок), получив её по обмену на две других. КГБ немедленно установило в соседних помещениях подслушки.
Издание «Августа Четырнадцатого» и отношение к нему образованного круга
Зимой 1970 «Август Четырнадцатого» был в основном закончен. В конце февраля один французский полицейский перевёз его через границу в большой коробке конфет и доставил в Париж, Никите Струве, главе издательства «ИМКА-пресс». Тот немедленно приступил к корректуре и набору книги, а Солженицын с марта начал работу над «Октябрём Шестнадцатого». Но с уже давно отправленным за границу «Архипелагом» случилась некрасивая история. Фотоплёнка с книгой была передана внучке Леонида Андреева, Ольге Карлайл. Как оказалось, та была больше заинтересована не в раскрытии Западу глаз на людоедскую суть коммунизма, а в присвоении прав на суливший крупную материальную выгоду копирайт «ГУЛАГа». Затеяв перевод «Архипелага» на английский, она долго тянула с ним. Найденные ею переводчики работали с отвратительным качеством. Солженицыну стало ясно, что нужно отправлять на Запад новую плёнку. Эта операция была выполнена в 1971.
«Август Четырнадцатого» Солженицын предложил и семи советским издательствам, но везде предсказуемо получил отказ. Первое русское издание «Августа» вышло в июне 1971 в Париже. В том же году появилось два издания в Германии, затем в Голландии, в 1972 – во Франции, Англии, Соединенных Штатах, Испании, Дании, Норвегии, Швеции, Италии.
Этот написанный с русско-патриотических позиций роман сильно изменил отношение интеллигенции к Солженицыну.
…Незримо для меня уже пролегала пропасть – между теми, кто любит Россию и хочет ей спасения, и теми, кто проклинает её и обвиняет во всём происшедшем. Эту, мне ещё непонятную, обстановку вдруг, первым лучом, просветил «Август», напечатанный в 1971. Хотя это был патриотический (без социализма) роман – его бешено ругали и шавки коммунистической печати, и журнал национал-большевиков «Вече», а вся образованная публика отворотила носы, пожимала плечами. «Август» прорéзался – и поляризовал общественное сознание.
По той же причине, считал писатель, и «Иван Денисович» «не выскочил за границу, чего боялся Твардовский в 1962: он был слишком крестьянским, слишком русским… Западные корреспонденты… не сочли [его] перспективным к западному уху».
До «Августа» «либеральная общественность» поддерживала Солженицына. Но теперь положение изменилось. «Август» сильно не понравился даже очень близким к Солженицыну Мире Петровой и Люше Чуковской. Лакшин заявлял, что «симпатизируя больше всего патриотически настроенному офицерству, инженерам и просвещённой буржуазии, Солженицын не противопоставляет им умных собеседников из среды солдат и рабочего класса».
Покушение КГБ на Солженицына
7 августа 1971 Солженицын поехал с А. Угримовым на юг, по местам детства. 9-го утром они в Новочеркасске гуляли по городу, заходили в магазины. Внезапно у писателя стала сильно болеть кожа по всему левому боку. К утру 10-го по всей левой части тела распространилось что-то вроде сильного ожога с крупными волдырями. Угримов посадил Солженицына в Тихорецке на московский поезд, и 12-го писатель вернулся в столицу.
Пузыри причиняли страшную боль. Лечение помогало плохо. Выздоровление затянулось на месяцы. То, что всё это – работа КГБ, заподозрила тогда лишь Галина Вишневская.
Дело разъяснилось только в 1992, когда отставной подполковник КГБ по Ростовской области Б. Иванов дал показания газете «Совершенно секретно». В августе 1971 в их управление прибыли оперативники из Москвы с целью слежки за приехавшим Солженицыным. Сопровождая их, Иванов видел, как в гастрономе один из оперативников тесно прижался к писателю и делал какие-то манипуляции. Другой москвич радостно сказал: «Всё, крышка! Теперь он долго не протянет». Симптомы «ожога» Солженицына полностью совпадали с отравлением ядом рицинином. Им и уколол его незаметно гэбистский агент в магазине, однако какая-то случайность сохранила писателю жизнь. Сам он вспоминал, что за полчаса до укола молился в Новочеркасском соборе Пантелеймону-целителю.
В те же августовские дни агенты КГБ явились к жившей в Георгиевске тёте Александра Исаевича, Ирине Щербак. Во время беседы они выкрали её дневники. Специально подобранные и сильно искажённые отрывки из них гэбисты спустя некоторое время опубликовали в немецком журнале «Штерн» – чтобы громко разгласить, насколько богат был дед А. И., и обвинить, что он сам, якобы, безразличен к судьбе старой и больной тёти.
12 августа сотрудники ГБ проникли на дачу Солженицына в Рождестве. Случайно приехавший туда как раз в этот момент друг А. И., А. Горлов, столкнулся со взломщиками, которые что-то искали или устанавливали в домике. Он был избит ими и едва не застрелен «при попытке к бегству». Спасло лишь то, что Горлов назвался иностранцем, и на шум сбежались соседи.
13 августа 1971 больной Солженицын написал по этому поводу открытое письмо Андропову (копия – Косыгину): «Я требую от вас, гражданин министр, публичного поименования всех налётчиков, уголовного наказания их и публичного же объяснения этого события. В противном случае мне остаётся считать их направителем – Вас». В ответ сотрудники КГБ позвонили на дачу Ростроповича и стали вежливо уверять, что «это – не они, это – милиция».
Тяжёлая болезнь, вызванная ожогом Солженицына, вызвала почти трёхмесячный перерыв в работе над «Колесом». Когда в 1992 обстоятельства укола разъяснились, и газета «Совершенно секретно» сделала запрос в органы, оттуда пришёл почти издевательский ответ: Солженицын А. И. с оперативного учета КГБ СССР снят, а 105 томов разработок на него уничтожены, ибо «утратили свою актуальность и не представляют оперативной и исторической ценности».
На верхах, однако, не все относились с Солженицыну одинаково. Зимой дочь министра внутренних дел СССР Н. А. Щёлокова предупредила писателя в Жуковке, что готовится автомобильная авария, в результате которой он будет убит. Сам Щёлоков осенью 1971 подал в секретариат ЦК записку, где писал: Солженицын – «объективно талантлив», проблему с ним создали администраторы в литературе, повторив грубейшие ошибки, которые были допущены с Пастернаком. Надо прекратить его травлю. «За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его». Но ЦК на эти предложения не отреагировал.
Генрих Бёлль и завещание Солженицына
15 февраля 1972 в Москву приехал Генрих Бёлль, председатель ПЕН-клуба. Несмотря на угрозы, что его книги прекратят печатать в СССР, Бёлль дважды встретился с Солженицыным. По просьбе Александра Исаевича Бёлль скрепил своей подписью его завещание, которое вступало в силу в случае смерти Солженицына, его исчезновении более чем на два месяца, заключении в тюрьму, психбольницу. По этому завещанию, охрана авторских прав на произведения поручалась Наталье Дмитриевне. Ей же вверялся Фонд общественного использования, на нужды которого шло 85% всех средств от зарубежных изданий книг. Задачей Фонда являлась помощь семьям политзаключённых и лицам, лишившимся работы за свои убеждения. Завещание предусматривало также: учреждение премии «Русской мысли», выделение средств на постройку храма Святой Троицы, на восстановление храма Соловецкого монастыря, на создание Всероссийской мемуарной библиотеки, на установку в местах бывших лагерей и тюрем памятников погибшим.
Письмо патриарху Пимену
В сочельник 1972 Солженицын услышал по западному радио рождественское послание Патриарха Пимена, который призывал воспитывать детей в христианской вере, но обращал этот призыв лишь к зарубежной пастве. Не одобряя молчание РПЦ о внутренних бедах, А. И. в марте 1972 отправил открытое письмо Патриарху Пимену.
«Церковь, диктаторски руководимая атеистами, – зрелище, невиданное за Два Тысячелетия… Какими доводами можно убедить себя, что планомерное разрушение духа и тела Церкви под руководством атеистов – есть наилучшее сохранение её? Сохранение – для кого? Ведь уже не для Христа. Сохранение – чем? Ложью? Но после лжи – какими руками совершать евхаристию?»
Письмом были недовольны не только власти, но и многие прочитавшие его в Самиздате интеллигенты. Люша Чуковская даже отказалась его печатать: забота о православии образованному сословию казалась «анахронизмом». «Единосердечную поддержку, какою я незаслуженно пользовался до сих пор, именно «Август» и «Письмо» раскололи – так что за меня оставалось редкое меньшинство…», – писал А. И., бесстрашно принимая и этот факт.
Срыв церемонии вручения Солженицыну нобелевских знаков в Москве
30 марта 1972 Солженицына посетили в квартире Светловых корреспонденты «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» – Роберт Кайзер и Хедрик Смит. Писатель представил им в качестве интервью готовый текст ответов на заранее оговоренные вопросы, объёмом приблизительно 25 машинописных листов.
Секретарь Шведской академии Карл Гиров в это время вновь поднял вопрос о вручении А. И. нобелевских знаков. Под давлением Кремля шведское посольство опять, как и полтора года назад, отказалось предоставить для этого своё помещение. Тогда сам Солженицын предложил для торжества квартиру Светловых, выбрал день (9 апреля, на праздник Пасхи) и разослал приглашения 40 гостям, в том числе и министру культуры СССР Е. Фурцевой. А. И. писал ей:
«Если и не тотчас, то через каких-нибудь 10 – 15 лет тот факт, что в Москве не нашлось помещения для вручения Нобелевской премии русскому писателю, будет восприниматься в истории нашей культуры как национальный позор».
4 апреля власти отказали Гирову во въездной визе, и церемония не состоялась. Заседание Политбюро 14 апреля началось с вопроса «О Солженицыне». Но ничего определённого по нему не решили.
«Потеряв голову, опозорясь с нобелевской церемонией, власти прекратили публичную травлю и в который раз по несчастности стекшихся против них обстоятельств оставили меня на родине и на свободе».
Развод с Решетовской
Александр Исаевич и Аля ждали уже второго ребёнка, а развод с Решетовской всё откладывался. Ещё в конце февраля 1971 Наталья Алексеевна передала мужу ультиматум на 12 страницах, с цитатами из Бердяева, Шекспира, Ницше, Герцена, Экзюпери и самого Солженицына. «Дай мне паузу! Остановись в своём наступлении на меня!.. Ослабь узел!». Под «паузой» подразумевалось: пока Решетовская не найдёт себе другого мужа, А. И. не должен бывать с Алей в общественных местах и представлять её своей женой.
Солженицын поначалу уступил. Но тогда Решетовская стала рассказывать всем знакомым, что муж, окружённый «тридцатилетними серостями», скоро опомнится, вернётся к ней, и она сама займётся воспитанием Ермолая. Возмущённый Солженицын отказался встречаться с ней во время лечения от «ожога», а выздоровев, дал жене знать: «Пришло время что-то решать».
Решетовская стала вновь грозить самоубийством. Предложила ему жить на две семьи. На суде о разводе (29 ноября 1971), начатом по заявлению Солженицына, она произнесла прочувствованную речь с цитатами из мужниных писем – и слушание дела отложили на полгода.
Как «русскую жену» писателя Решетовскую поддержал «националистический» журнал «Вече». Наталья Алексеевна отдала в «Вече» две главы своих мемуаров, самовольно использовав в них архив мужа. Она раскрыла роль Зубовых в хранении рукописей, поставив их под удар ГБ. Решетовская написала письмо Солженицыну, где объявляла себя русской националисткой, верующей христианкой, а вину за развод возлагала на «еврейское окружение» мужа, которое «разложило его лестью». Прежде русский национализм Решетовской был абсолютно неведом, но теперь она восклицала: «Откажись от развода, если ты хочешь остаться в веках истинно русским писателем!»
20 июня 1972, на новом заседании по делу о разводе, суд, впечатлившись тем, что Солженицын оставлял за женой квартиру в Рязани, новую машину, гараж, денежные сбережения и даже четвёртую часть Нобелевской премии, вынес решение о расторжении брака. Решетовская выбежала из здания суда с рыданиями, бросилась на дачу и устроила там «похороны любви»: выкопала могилку, положила туда фотографию А. И., засыпала её, обложила гвоздиками и выложила из травы дату расставания: 20.6.72. Через несколько дней Солженицын неожиданно увидел эту могилу на даче – она производила впечатление языческого ритуала.
По кассационной жалобе Решетовской областной суд направил дело на новое рассмотрение. Решетовская представила материалы с доказательствами, что Солженицын и сейчас часто живёт с ней на одной даче, помогает ей материально. Областной суд признал это свидетельством активных супружеских отношений – и развод отменил. Дело затягивал из-за кулис КГБ. Решетовская, не таясь, назвала Вишневской истинную причину своего упорства: «Если его вышлют из России за границу, с ним тогда поеду я».
23 сентября 1972 Аля родила сына Игната. За оказание ей помощи при родах главврач родильного дома, доктор медицинских наук М. Цирульников, был освобождён от должности и исключён из партии.
18 октября произошла непредвиденная встреча троих: Солженицына, Решетовской и Натальи Дмитриевны. Её результат оказался неожиданным: на следующий день Решетовская написала заявление в Верховный суд, соглашаясь на расторжение брака. Она писала Але: «К решению, о котором Вы узнаете из заявления, я пришла потому, что узнала Вас и в Вас поверила. К нему привели меня Ваши печальные глаза, в которых я многое прочла… Произойди всё это раньше, – не было бы этих двух кошмарных лет, которые, как я поняла вчера, из нас двух не одной мне принесли страдание».
После долгих проволочек судебные органы назначили новое слушание дела на 15 марта 1973 – и в этот день развод наконец состоялся. Настроение Решетовской к тому времени вновь поменялось. Она написала и распространила через тесно связанное с КГБ агентство АПН яростную статью о бывшем муже. В день развода эта статья была вручена Солженицыну с автографом («моему вечному возлюбленному, моему черно-белому королю…»). Решетовская слала гневные письма Але, говоря, что она в ней ошиблась, и едко намекая, что «при Светловой», за два с половиной года, А. И. «ничего не написал». Наталья Дмитриевна отвечала ей: «Ваше настойчивое "украла" — не беру на себя, нет. Я не отнимала у Вас любви А. И. Ни добрых отношений. Ни сотрудничества. Это – до меня и без меня».
20 апреля 1973 был зарегистрирован брак Солженицына с Алей. Однако милиция не давала ему прописаться в квартиру новой жены, заявив, что вопросы московской прописки решает совет почётных пенсионеров при Моссовете (сталинистов): он рассматривает политическое лицо кандидата, и определяет, достоин ли тот жить в столице. По этому поводу А. И. направил письмо министру внутренних дел Щёлокову, напоминая, что крепостное право в России «упразднено 112 лет тому назад. И, говорят, Октябрьская революция смела его последние остатки».
КГБ захватывает «Архипелаг ГУЛАГ»
14 мая 1973 Солженицын был вынужден покинуть дачу Ростроповича и Вишневской: на тех слишком давили. Впоследствии он писал им:
«Без ваших покровительства и поддержки я бы тех лет просто не выдержал, свалился… Вы создали мне условия, о которых в СССР я и мечтать не мог… Вы заплатили за это жестокой ценой, и особенно Галя, потерявшая свой театр».
Солженицын и Аля сняли дачу в Фирсановке. Условия для писательства здесь были очень плохие: стоял непрерывный грохот от носившихся над домом десятками и сотнями в день самолётов. Сюда ещё и посыпались анонимные письма с угрозами физической расправы над всей семьёй. Органы позаботились показать, что угрозы эти не пустые. В Москве были совершены два нападения на Люшу Чуковскую: вначале её попытались задушить в подъезде собственного дома, а потом такси, в котором она ехала, ударил грузовик. От травм этой аварии Люша лечилась почти год.
Елена Цезаревна Чуковская (Люша)
4 августа 1973 в Ленинграде арестовали близких помощниц Солженицына, Н. А. Пахтусову и Е. Д. Воронянскую. При обыске у них нашли 192 документа. В дневнике Пахтусовой обнаружили восторженную оценку «Архипелага ГУЛАГ»: «Такой книги ещё не было ни разу в истории человечества... Это боль, слёзы, рыдания, гнев, молитвы, кличи пророка, Евангелие ХХ века!»
Двух пенсионерок непрерывно допрашивали пятеро суток. Пожилая и больная Воронянская рассказала о поручениях, которые она выполняла по просьбе Солженицына, и о том, что один экземпляр «Архипелага» хранится у её знакомого, Л. Самутина. (А. И. раньше просил уничтожить этот экземпляр, но Воронянская, сообщив автору, что копия уничтожена, на самом деле сохранила её.) Придя с допроса домой, Елизавета Денисовна, считавшая теперь себя предательницей, повесилась в своей квартире 24 августа. Разлагающийся труп обнаружили лишь четыре дня спустя. Рядом, на столе, стоял портрет Солженицына, окружённый огарками свечей.
Елизавета Денисовна Воронянская
30 августа текст «Архипелага» был взят гэбистами у Самутина. 1-2 сентября обо всём этом узнал Солженицын. Раньше он думал отложить публикацию «Архипелага» года на три, но произошедшие события всё меняли: ему вновь грозил скорый арест. Сама того не ведая, Воронянская выдернула чеку, и «Архипелаг» взорвался на весь мир раньше, чем поначалу предполагал его автор. Жалея погибшую, Солженицын, однако, позже осознавал:
«Божий перст! Это ты! Во всём этом август-сентябрьском бою, при всём нашем громком выигрыше – разве бы я сам решился? разве понял бы, что пришло время пускать «Архипелаг»? Наверняка – нет, всё так же бы – откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь, ленивый раб? Время давно пришло, и прошло, – открывай!!!»
На Запад был дан сигнал о публикации «Архипелага», а в советской прессе уже шла новая широкая кампания против Солженицына. Вечером 5 сентября через журналиста из Скандинавии Стига Фредриксона А. И. передал сообщение о взятии «Архипелага». В те же дни он послал в ЦК «Письмо вождям Советского Союза», написанное им месяц назад. Солженицын убеждал в нём, что лучшим способом избежать национальной катастрофы были бы мирная эволюция режима, освобождение от мёртвой идеологии марксизма-ленинизма и от мифологии «бесконечного прогресса», перенесение центра внимания с внешних задач на внутренние, предоставление народу права свободно думать и развиваться. Ответа на это письмо не последовало.
Тогда же была закончена статья «Мир и насилие». Солженицын выдвинул А. Д. Сахарова в кандидаты на присуждение нобелевской премии мира 1973 года. 8 сентября родился Степан Солженицын. В этот же день Сахаров дал пресс-конференцию о злодейской советской психиатрии, ставшей орудием борьбы с инакомыслящими. 10 сентября статья «Мир и насилие» была напечатана в шведской газете «Афтенпостен», и Сахаров подтвердил, что будет рад принять Нобелевскую премию мира. Кампания западной поддержки советских диссидентов разрослась до таких размеров, о каких А. И. не мог и мечтать: за них громко выступили канцлер Австрии, министр иностранных дел Швеции и видный немецкий литератор Гюнтер Грасс.
Сахаров настаивал, что для либерализации режима надо прежде всего дать советским гражданам право эмиграции. А. И. считал такой подход ошибочным и писал Сахарову:
«Неужели же право эмиграции (по сути бегства) важнее прав постоянной всеобщей жизни на местах? права немногих тысяч – важнее прав многих миллионов?»
«Переговоры» властей с Солженицыным с целью остановить издание «Архипелага»
Было непонятно, что власти думают предпринять в отношении Солженицына. Из всех вариантов сам он считал самым маловероятным предложение мирных переговоров с целью остановить печать «Архипелага». Но именно это и произошло – и посредницей выступила не кто иная, как Решетовская. 24 сентября она позвонила бывшему мужу и просила о встрече, не указывая её причины.
Свидание состоялось 25-го, на Казанском вокзале. А. И. подробно описал его в «Телёнке». Решетовская стала убеждать Солженицына «встретиться кое с кем и обсудить шанс печатания в СССР "Ракового корпуса"». «Теперь мой круг очень расширился. И каких же умных людей я узнала!.. Эти, пойми, совсем другие люди, они не отвечают за прежние ужасы… Что ты всё валишь на Андропова? Он вообще ни при чём… Тебя кто-то обманывает, разжигает, страшно шантажирует!.. Сделай заявление, что ты двадцать лет не будешь ничего публиковать… Кто рассказывал о лагерях, тому ничего не будет. А вот кто помогал делать…»
Солженицыну предлагали перестать писать и спрятать в стол уже написанные вещи в обмен на публикацию лишь одной, самой «мягкой», из них – «Ракового корпуса». Да ещё и не скрывая, что сотрудники, помогавшие делать «Архипелаг», подвергнутся каре!
Решетовская выражалась прямо: «Ты шёл на развод – должен был предвидеть все последствия» (т. е. учесть: покинутая жена способна вступить в сделку с кем угодно, лишь бы отомстить за себя). А. И. «предложения» отклонил и сказал ей на прощанье: «Смотри, Наташа, не принимай легко услуги чёрных крыл!» Теперь никакие личные отношения с ней становились невозможны.
Изгнание Солженицына из СССР
Лидия Чуковская приютила Солженицына на зиму у себя в Переделкино. Но власти давили и на неё: в январе 1974 исключили из Союза писателей, собирались отнять отцовскую дачу, которую она думала превратить в литературный музей. Работу над «Октябрём Шестнадцатого» пришлось приостановить: вновь став лицом к лицу с перспективой ареста, Солженицын спешил окончить у Чуковской в Переделкино малые вещи – предисловие к «Стремени "Тихого Дона"», статьи для намеченного вместе с И. Р. Шафаревичем сборника «Из-под глыб», продолжение «Телёнка» (главу «Встречный бой»). Ему снова слали анонимные письма с черепом и костями, похоронные вырезки. Але в телефонную трубку кричали: «Мы ему, суке, ходить по земле не дадим, хватит!!»
28 декабря 1973 Солженицын услышал в дневных новостях Би-би-си, что первый том «Архипелага» на русском языке вышел в Париже. Западная пресса сообщала об этом как о крупнейшей мировой сенсации. Вскоре А. И. получил из Парижа два экземпляра «Архипелага».
В ответ «окна ТАСС» выставили на улице Горького большой плакат: уродцы с трубами и барабанами возносят «сочинения Солженицына», жёлтый череп, чёрные кости. Три недели (15 января – 5 февраля 1974) с шести утра до часа ночи (кроме суббот и воскресений, ибо работникам органов тоже нужны выходные) в квартиру Светловых беспрерывно звонили «хулиганы» с угрозами убийства.
Из партийных вождей Подгорный настаивал, чтобы Солженицыну дали максимальный срок с отбыванием в лагерях строгого режима в зоне вечной мерзлоты. К тюрьме или ссылке для писателя склонялись также Громыко, Шелепин и Косыгин (последний предложил сослать в Верхоянск: в такой холод никто из зарубежных корреспондентов не сунется). Однако шефу КГБ Андропову было важно сохранить на Западе репутацию гуманиста образца Луначарского и не превратиться в злодея Берию. По этой причине Андропов стал настаивать: Солженицына не надо бросать в тюрьму и ссылать – лучше принудительно выдворить его из страны на Запад.
После выхода «Архипелага» «Правда» опубликовала (14 января) громовую статью о Солженицыне «Путь предательства». Её перепечатали все газеты страны, пустив в ход, по указанию Суслова, хлёсткий термин «литературный власовец». ЦК тремя постановлениями (от 15, 16 и 17 января) призвал, чтобы на дело Солженицына откликнулась «общественность». Запевалой в этом «отклике» выступил Союз писателей во главе с Фединым и с активным участием литераторов от Бондарева и Суркова до Щипачёва и Острового. Разысканный ГБ Виткевич заявлял, что Солженицын предал его на следствии, хотя прежде он 29 лет таких упрёков ни разу не выставлял.
Солженицын составил «Заявление», где ответил на ругань советских газет, разъяснил смысл названия новой книги, отверг обвинения в пособничестве мировой реакции. Он публично объявил, что гонорары за «Архипелаг» не считает своими: они принадлежат России, а раньше всех – политзэкам.
По всему миру шли акции под лозунгом «Руки прочь от Солженицына!» 2 февраля 1974 западногерманский канцлер Вилли Брандт заявил: «Солженицын может беспрепятственно жить и работать в ФРГ». Андропов ухватился за это. По его поручению, с согласия и Брежнева, в Берлин на тайные переговоры вылетел генерал КГБ В. Кеворков. Андропов приказал Кеворкову действовать как можно быстрее: «Подгорный и Косыгин давят на [генпрокурора] Руденко, чтоб он выписывал ордер на арест Солженицына, а дальше суд и ссылка, как предлагает Косыгин, в Верхоянск».
После 5 февраля телефонное нападение на квартиру Светловых вдруг было свёрнуто, резко ослабла и газетная травля. 8 февраля Наталья Дмитриевна позвонила Солженицыну в Переделкино: принесли повестку с вызовом сегодня же в Прокуратуру СССР. Но А. И. вернулся в Москву лишь 11-го. Высылки он не предвидел, больше склоняясь к «тюремному варианту».
Дома, на Козицком, его уже ждал посыльный из угрозыска с новой повесткой о явке. А. И. приклеил к ней письменный ответ: «Я отказываюсь признать законность вашего вызова». Вечером они с Алей стали собирать тюремные вещи. Днем 12-го Солженицын вышел погулять во дворе со Стёпой в коляске и встретил там пришедшего к нему И. Шафаревича. Едва они поднялись в квартиру, раздался звонок. Когда дверь отперли, в неё вломились с лестничной площадки, напирая друг на друга, восемь крепких мужчин. Один из них, советник юстиции Зверев, предъявил Солженицыну постановление о приводе в прокуратуру…
Писателя отвезли в Лефортово и там предъявили обвинение по расстрельной 64-й статье УК (измена родине). А. И. продержали ещё ночь и день в тюремной камере с двумя молодыми «валютчиками». Потом зачитали указ о высылке из страны, переодели в казённое, доставили в аэропорт Шереметьево и завели в самолёт. Куда летит рейс, А. И. в пути не знал. Лишь в аэропорту прилёта он увидел надпись: «Франкфурт-на-Майне». Гэбисты выпустили его наружу одного. Всё обстоятельства ареста и высылки Солженицын потом подробно описал в «Телёнке».
Едва мужа вывели, Наталья Дмитриевна бросилась в его кабинет: прятала на себе или жгла важные бумаги. Вход гэбистам в кабинет преградил Шафаревич. Однако из вломившихся оперативников в квартире остались минут на двадцать лишь двое. Обыска, который вначале казался неизбежным, так и не последовало.
Телефон работал плохо, но Але всё же удалось сообщить по нему об аресте Солженицына в три места. Оттуда новость разнеслась по всей Москве. В квартиру Светловых стали приходить друзья и знакомые. Сахаровская группа из пяти человек организовала пикет перед Генеральной прокуратурой, поначалу полагая, что А. И. там. В 21.15 на квартиру сообщили по телефону из КГБ: «Ваш муж арестован» – и предложили звонить утром в прокуратуру. В 22 часа Сахаров сообщал корреспондентам канадского радио: «Я говорю из квартиры Солженицына. Я потрясён его арестом… Я уверен, что арест Александра Исаевича – месть за его книгу… Мы воспринимаем арест Солженицына не только как оскорбление русской литературы, но и как оскорбление памяти миллионов погибших». Заявления сделали и Л. Чуковская с И. Шафаревичем.
Утром 13-го Наталья Дмитриевна стала звонить в прокуратуру, но телефон, который ей дали, не отвечал. Куда и зачем отвезли Солженицына, никто не знал. Все терялись в догадках. Н. Д. немедленно послала в Самиздат и на Запад написанное Александром Исаевичем ещё в сентябре 1973 воззвание «Жить не по лжи!» – призыв к идеологическому неповиновению. Потом соединились с адвокатом Хеебом в Цюрихе и попросила его немедленно приступить к публикации всех до сих пор хранимых произведений Солженицына. После долгой неизвестности и противоречивых слухов наконец сообщили, что А. И. привезён самолётом во Франкфурт-на-Майне.
Солженицын за границей: Европа
Во Франкфурте его встречала сочувственная толпа человек в двести и представитель немецкого МИДа. Германский бундестаг при заявлении канцлера Брандта о прибытии Солженицына в страну встал и долго аплодировал.
Писателя привезли в сельский домик нобелевского лауреата Генриха Бёлля под Кёльном. Оттуда Солженицын позвонил домой жене. Дом Бёлля был буквально осаждён журналистскими машинами. Самого А. И. не особенно тянуло к немедленному общению с прессой, однако приходилось выйти и что-то сказать. Но когда писатель подошёл к микрофонам, у него как-то само собой вышло: «Я – достаточно говорил, пока был в Советском Союзе. А теперь – помолчу».
«Внутри меня что-то пресеклось… Вдруг показалось малодостойно: браниться из безопасности».
Журналисты были разочарованы.
«Так – с первого шага мы с западной «медиа» не сдружились. Не поняли друг друга».
Всю неделю советские газеты печатали «отклики трудящихся» и письма деятелей культуры, приветствовавших «гражданскую смерть предателя». 14 февраля вышел приказ: изъять из всех библиотек все экземпляры произведений Солженицына. С Запада гэбистам стал вторить русофобский советолог Збигнев Бжезинский, уверявший, что «ни как писатель, ни как историк, ни как личность [Солженицын] интереса для западной публики не представляет».
Правительство ФРГ предложило А. И. поселиться в Германии, но он решил пока поехать в швейцарский Цюрих, где жил адвокат Хееб. Знакомство с Цюрихом было необходимо и для написания ленинских глав «Красного колеса» – перед революцией 1917 «Ильич» жил в эмиграции именно здесь. В Цюрихе приехавшего Солженицына приветствовали массы народа, его вновь окружили толпы корреспондентов. Однако писатель не хотел превращаться в балаболку, в давальщика бесчисленных интервью. «Вы хуже гэбистов!» – сказал он один раз в сердцах бесцеремонным репортерам, совавшим ему под нос микрофонные палки. Эта фраза ещё сильнее рассорила его с западными медиа.
В доме Хееба А. И. впервые встретился с Никитой Струве, издателем «Архипелага». Вскоре произошло и его знакомство с видным православным деятелем, отцом Александром Шмеманом.
Солженицын и Аля мечтали в случае выезда на Запад осесть в Норвегии, стране, похожей на Россию. Теперь А. И. совершил туда краткую поездку, но, поразмыслив, от плана поселиться здесь отказался: Норвегия была слишком близка к советской территории и в случае войны была бы оккупирована коммунистами одной из первых. Писателя настойчиво звали в Америку. Сенатор Джесси Хелмс предложил присвоить Солженицыну звание почетного гражданина США, которое раньше предоставлялось лишь двум иностранцам – Лафайету и Черчиллю. Но приглашение в Соединённые Штаты А. И. тоже пока отклонил.
При содействии мэра Видмера Солженицын арендовал в Цюрихе половину дома, на Штапферштрассе, 45, с кухней, столовой, гостиной, тремя спальнями и мансардой из двух комнаток. Сюда потекли огромные объёмы почты со всего Запада. Требовались помощники – и они тут же нашлись из чехов-эмигрантов периода «Пражской весны». Однако вскоре оказалось, что некоторые из них (например, весьма назойливые супруги Голуб) были агентами КГБ. Андропов стремился и в Европе оплести Солженицына сетью своих сотрудников. Этот замысел удалось вовремя разоблачить с помощью местной полиции.
Советские власти не препятствовали выезду из СССР семьи Солженицына. Приняв в Москве необходимые меры для спасения архива мужа, Наталья Дмитриевна 29 марта вылетела к нему с детьми и своей матерью, заявив перед этим: «Не мне судить о сроках, но мы вернёмся. И детей наших вырастим русскими. И потому – не прощаемся ни с кем». На досмотре в московском аэропорту таможенники размагнитили все аудиозаписи трёх лет, которые Аля везла с собой. Однако самое важное – архив с многолетними заготовками к будущим Узлам «Красного колеса» – следовал тайно, другими путями. Он пришёл к Солженицыну в Цюрих тремя порциями: в апреле, июле и осенью 1974, через германского дипломата, норвежского журналиста, американского дипломата. После приезда Н. Д. в Цюрих была развита прежняя идея создания благотворительности на средства мировых гонораров от «Архипелага». Супруги Солженицыны решили учредить «Русский общественный фонд» с задачами: «сперва помощь – зэкам, преследуемым, но не упускать и русскую культуру, и русское издательское дело».
В Цюрихе А. И. немедленно продолжил литературную работу. Он много ходил, собирая материал, по «ленинским местам» города. Но писать мешали окружавшие дом на Штапферштрассе потоки любопытных. Пришлось и здесь найти уединённую «берлогу»: полдачи мэра Видмера в альпийском Штерненберге, уезжать туда без семьи.
В середине ноября удалось провести – одновременно в Москве и Цюрихе – пресс-конференцию в связи с выходом сборника «Из-под глыб». Однако А. Д. Сахаров выступил с критикой солженицынского «Письма вождям», усмотрев в нём элементы «национализма». А. И. скажет: «Дождалась Россия своего чуда – Сахарова, и этому чуду ничто так не претило, как пробуждение русского самосознания!»
На первой неделе декабря 1974 Солженицын с женой ездили в Стокгольм – получать Нобелевскую премию. Вернувшись в Цюрих, узнали: местная «полиция для иностранцев», согласно постановлению швейцарского правительства 1948 года, требует от А. И. испрашивать разрешение на любые политические высказывания и предупреждать о них за десять дней. «Благодетели! – приют мне предоставили! – чтобы я молчал глуше, чем в СССР?» – возмущался писатель. Это требование ещё сильнее подтолкнуло его к мысли покинуть Швейцарию.
А.И. Солженицын на церемонии вручения Нобелевской премии. Стокгольм, 10 декабря 1974
Новый, 1975, год Солженицын и Аля встречали в Париже. А. И. виделся здесь с представителями парижской белой эмиграции, с бывшими офицерами, обсуждал с сыном Столыпина будущую главу «Красного колеса» о его отце. Посетил типографию «ИМКИ» – и поразился бедности этого издательства, где не было ни одного постоянного редактора и корректора. Никита Струве руководил издательством на бесплатной основе.
Осенью 1974 прояснился и полный развал доверенных адвокату Хеебу издательских дел самого А. И. Случайно найденный в своё время Хееб оказался юристом некомпетентным. Между тем, уже роились тучи дельцов, жаждавших поживиться от авторских гонораров Солженицына.
«Мы – бились насмерть, мы изнемогали под каменным истуканом Советов, с Запада нам нёсся слитный шум одобрения мне, – и оттуда же тянулись ухватчивые руки, как бы от книг моих и имени поживиться, а там пропади и книги эти, и весь наш бой».
Неумелый Хееб слабо справлялся с притязаниями таких аферистов. Однако Струве удалось найти умных и душевных французских издателей П. Фламана и К. Дюрана, которые взяли на своё издательство «Сёй» международную защиту авторских прав Солженицына и мало-помалу урегулировали большинство связанных с ними вопросов.
К марту 1975 в Штерненберге были закончены все цюрихские ленинские главы. Весной 1975 А. И. совершил вторую поездку во Францию – в связи с выходом «Телёнка» на французском языке. 11 апреля 1975 он выступил в телепрограмме «Апостроф». По впечатлениям о ней известный интеллектуал Раймонд Арон писал: «Я не знаю ни одного француза, кто не был бы раздавлен величием Солженицына».
Солженицын за границей: знакомство с Америкой
20 марта 1975 из Вашингтона пришло известие: американский Сенат единогласно проголосовал за избрание Солженицына почётным гражданином США. 28 апреля Солженицын улетел в поисках жилья в Канаду. За семь часов перелёта, в лайнере, он написал статью «Третья Мировая?..» – о том, как свободный Запад, боясь Большой Войны, дал коммунизму покорить и разорить два десятка стран.
Писателя возил по Канаде отец Александр Шмеман. Через епископа Американской православной церкви Сильвестра Солженицын познакомился с молодым архитектором Алексеем Виноградовым. Тот стал ездить с А. И. в поисках жилья, но ничего подходящего долго не находилось. Вызванная из Цюриха Аля склонялась к тому, что из Европы уезжать не надо.
В середине мая 1975 Солженицын с женой ездили поездом на Аляску, где было много православных и русских. В конце мая прилетели оттуда в Сан-Франциско. Неделю работали в Гуверовском институте с мемуарами и изданиями по истории русской революции. Въехав в Америку «с западного края», потом последовали через всю страну на восток. В этой поездке Александру Исаевичу впервые пришла мысль: вот бы и грядущее возвращение в Россию сделать таким же – через Тихий океан и Владивосток.
30 июня 1975 Солженицын выступил перед американскими профсоюзами в Вашингтоне. 9 июля – перед ними же в Нью-Йорке. В обеих речах говорил об угрозе коммунизма и излишней доверчивости Америки, идущей на «разрядку напряжённости» с коммунистами.
«Думаю, что большевики за 58 своих лет не получали такого горячего удара, как эти две мои речи, вашингтонская и нью-йоркская».
Лишь позднее выяснилось: по закону американского Конгресса 1959 года русские не числились угнетённой коммунизмом нацией; всемирным угнетателем в нём был назван не коммунизм, а Россия.
«Лучшее время было мне ударить по лицемерию того закона! – Увы, тогда я не знал о нём, и ещё несколько лет ничего о том не знал!»
Американское телевидение, боясь испортить отношения с СССР, эти два выступления Солженицына не показало. Пресса твердила, что опасный гость призывает к крестовому походу против СССР. Солженицын призывал не давать СССР электронной техники, сложного оборудования, а на родине распространяли слухи, что он призывает к войне и не давать советским людям зерна. КГБ распространял клеветнические книги о писателе: «Меня предал Солженицын» Виткевича, «Мой муж – Солженицын» Решетовской, статьи Н. Яковлева («Продавшийся и простак», «Архипелаг лжи»), затем книгу чеха Ржезача «Спираль измены Солженицына». На А. И. обрушилась и не выносившая его приверженность к «русским корням» Третья эмиграция, выступив, по сути, союзником чекистов. В «Телёнке» Солженицын задел многих «образованцев», и от этого те обозлились ещё сильнее.
11-14 июля 1975 Солженицын ездил в Колумбийский университет работать в русском «бахметьевском» архиве. 15 июля выступал в Конгрессе США перед сенаторами. Общался с вице-президентом, но отказался ехать в Белый дом на встречу с президентом Фордом, ибо ей предполагалось придать лишь «символический» формат. 1 августа, так и не найдя пока места ни в Канаде, ни в Америке, А. И. возвратился в Цюрих. Дача в Штерненберге теперь была занята, но Видмеры подыскали писателю для работы другое место – хутор Хольцнахт на базельском нагорье. Хозяева уступили его писателю на три месяца. Осенью 1975 в Париже был издан отдельной книгой «Ленин в Цюрихе».
31 октября 1975 из Америки пришло сообщение: Виноградов, купил на свой страх и риск участок в 50 акров с домом в штате Вермонт. «Так и покупается главное место, на годы вперёд, – заочно! К счастью, Алёша не промахнулся».
Под Новый 1976 год А. И. дал в Цюрихе большое интервью парижскому журналу «Ле Пуэн». В середине февраля 1976 они с Алей были в Англии, где прожили несколько дней, широко не объявляясь, а телевыступления и радиобеседы пошли уже после их отъезда. С 12 марта восемь дней так же, не объявляясь, ездили с новым другом, сыном русских эмигрантов В. Банкулом, на автомобиле по Испании, где недавно умер Франко и подняли голову левые. Лишь под самый конец поездки Солженицын дал телеинтервью, хваля франкизм, спасший страну от коммунистического владычества. Прямо перед выездом из Испании его догнали, приглашая на личную встречу с королём Хуаном Карлосом, но А. И. это предложение отклонил, боясь, что такая аудиенция ослабит позиции монарха против левых.
Солженицын в Вермонте
2 апреля 1976 Солженицын вылетел в Америку и поехал с Виноградовым в Вермонт. Купленное поместье («Пять ручьёв») ему понравилось, но все строения здесь надо было переделывать. Руководить стройкой остался Виноградов, а А. И. на апрель – май вновь уехал в Гуверовский институт. Именно во время этой работы там у него и открылись сильнее всего глаза на истинную суть «демократической» Февральской революции: на то, что именно она, а не бывший лишь её развитием Октябрьский переворот большевиков, погрузила Россию в бездну анархии. Это стало сильнейшим потрясением. «Я задумал [«Колесо»] – как получился Октябрь и его последствия. А нужно это всё писать – о Феврале». Солженицын всё яснее осознавал: на эпопею из многих Узлов его жизни не хватит. Впервые появилась мысль: ограничиться четырьмя узлами.
В начале июня прилетела Аля, пока одна. Вдвоём с ней проехали на купленном автомобиле за полтора дня, от Колорадо до реки Гудзон – чтобы увидеть американский континент собственными глазами. Затем Наталья Дмитриевна вернулась в Цюрих, перевозить семью.
До приезда семьи в конце июля 1976 Солженицын жил в «Пяти ручьях», в домике у пруда. К концу лета здесь был написан весь столыпинско-богровский цикл, вошедший потом в «Август Четырнадцатого». Стройка в поместье шла медленно. Виноградову не удалось договориться с бригадой рабочих о сдельном графике работы, а повремённый в Америке сопровождался халтурой не меньше, чем в России. Приехавшим жене, тёще и детям некоторое время пришлось ютиться в прохладном гостевом домике. Из Швейцарии семья постаралась уехать незаметно – и там потом возмущались «бегством Солженицыных».
По газетам распространилась новость о вермонтском поместье. Пресса писала: Солженицыны огородили себя колючей проволокой, создали «новый ГУЛАГ» (на самом деле вокруг участка лишь установили забор-сетку). Двадцатиметровый подземный переход из подвала в подвал, соединивший два дома для удобства отопления, водопровода, сообщения зимой и в непогоду газеты называли «бункером». В соседний городок Кавендиш хлынули журналисты, летая над участком на вертолётах. Раз в воротах поместья появилась коряво написанная записка: «Борода-Сука За сколько Продал Россию Жuдам и твоя изгородь не поможет от петли». Только под Новый 1977 год трёхэтажный рабочий дом (с церковкой внутри) был готов. Жить было нелегко. Магазины и аптеки располагались не ближе 10 миль. Всем пришлось осваивать незнакомый язык.
Дом в Кавендише (штат Вермонт), где Солженицын жил в 1976-1994
В Швейцарии налоговые власти внезапно арестовали счёт Русского общественного фонда, на который поступали гонорары за «Архипелаг». Хееб допустил ошибку в адресе платежей (они шли на имя самого писателя, а не Фонда) – и Солженицына обвинили в неуплате налогов. Только в феврале 1978 дело было закрыто. «Как же жить на Западе? – всё больше сокрушался писатель. – Жёрнов КГБ никогда не уставал меня молоть… а тут вплотную к нему приблизился и стал подмалывать… жёрнов западный». Левая европейская пресса спешила клеймить А. И. как жулика и фашиста, а в СССР с готовностью подхватывали: раз даже налогов не платит, то и «Архипелаг» – заведомая ложь.
Решетовская, которая сдала в дом престарелых двух своих тётушек и в августе 1974 вышла замуж за редактора АПН К. Семёнова, руководившего её публикациями, стала продавать фронтовые и лагерные письма мужа. Через четыре месяца после высылки писателя из СССР в Италии напечатали «Любовные письма Солженицына». Выехавший на Запад ещё до Солженицына Панин был недоволен тем, что писатель не принял предложение о совместном с ним и папой римским походе на мировой коммунизм. Копелев, верный многолетний адепт коммунизма, после выезда на Запад вдруг стал записным либералом – и теперь заявлял, что Солженицын – это второй Ленин. Супруги Синявские из Парижа клеймили А. И. «теократом» и «вождём русских фашистов», клеветали, что его высылка – спектакль, по совместному с ГБ сценарию. «Что я "великорусский националист" – кто же пригвоздил, если не Сахаров? Всю нынешнюю эмигрантскую травлю кто же подтолкнул, если не Сахаров, ещё весной 1974?» – писал Солженицын.
А. И. хотел создать бесприбыльное издательство, дочернее учреждение Русского общественного фонда – издавать нужные в России книги и бесплатно туда посылать. Речь шла прежде всего о двух сериях: ИНРИ («Исследования новейшей русской истории») и ВМБ («Всероссийская мемуарная библиотека»). Но издательство – большое производство, а помощницей у Солженицына была одна жена. От идеи издательства пришлось отказаться, но весной 1977 Наталья Дмитриевна сама начала выпуск 20-томного Собрания сочинений Солженицына – на приобретённом «компоузере» фирмы IBM. Она же вела переписку, бумаги Фонда, занималась защитой его распорядителей (А. Гинзбурга и С. Ходоровича).
Жить в Вермонте очень помогала тёща, Екатерина Фердинандовна. На её плечи в основном легло воспитание детей, она же была «домашним ремонтником». Наталья Дмитриевна спешила насытить сыновей русским языком, ежедневно читая с ними вслух стихи и сказки, а позже русскую классику и Евангелие. Отец преподавал мальчикам математику, физику и астрономию. Весной и летом А. И. жил в прудовом домике – и каждое утро ребята спускались к отцу молиться о том, чтобы Бог помог им всем вернуться в Россию.
Занятия с сыновьями. Кавендиш, лето 1980 года
С осени 1976 в Пять Ручьёв переехала Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти, вдова итальянского дипломата. «Ей досталось быть и "пресс-секретарём", отвечать на неотступные запросы печати, и вести дела с американской администрацией… и вести нашу западную переписку (она свободно владела семью языками)». После отъезда Иловайской в Париж, на должность редактора газеты «Русская мысль», обязанности секретаря А. И. принял на себя американец Ленард Ди Лисио, бывший ранее первым учителем английского языка у сыновей писателя. Законом Божьим и всемирной историей занимался с детьми отец Андрей Трегубов – семинарист Свято-Владимирской нью-йоркской семинарии, поселившийся у Солженицыных с женой Галиной.
Мать внушала детям, что изгнание их семьи имеет особый смысл и более всего старалась приучить их к труду. Уже с 8-10 лет сыновья стали помогать родителям набирать на компоузере книги мемуарной серии. Учились они сначала в частной школе-ферме (East Hill Farm), а потом – в школе Кавендиша.
В сентябре 1977 А. И. обратился к русской эмиграции с призывом писать воспоминания и присылать их, «чтобы горе наше не ушло вместе с ними бесследно, но сохранилось бы для русской памяти». Солженицын получит тысячи рукописей. К нему попадут архив великого князя Николая Николаевича, архив Л. Зурова, секретаря Бунина, часть личной переписки философа С. Франка и многое другое.
Гарвардская речь Солженицына
Зимой 1978 Солженицына пригласили выступить с речью на выпускном акте Гарвардского университета. Он принял приглашение, но решил говорить на непривычную тему:
«Много лет в СССР и вот уже четыре года на Западе я всё полосовал, клевал, бил коммунизм, – а за последние годы увидел и на Западе много тревожно опасного и предпочитал бы здесь – говорить о нём».
Критика Запада в этой речи была настолько резкой, что Иловайская со слезами уговаривала её смягчить. 8 июня 1978 на университетском дворе Гарварда собралось двадцать тысяч человек – и Солженицын в выступлении перед ними обрисовал яркую картину духовного и нравственного упадка западного мира.
«Гарвардскую речь» газеты тут же подвергли жестокой критике. Супруга президента Картера сделала специальное заявление: никакого духовного упадка в Америке нет, а наблюдается всесторонний расцвет. Журналисты писали: настоящий враг Солженицына – даже не коммунизм, а современный человек, воспитанный эпохой Возрождения. Его раздражает принцип западной терпимости. Он – теократ, консерватор, мистик, фанатик, одержимый.
…До гарвардской речи я наивно полагал, что попал в общество, где можно говорить, что думаешь, а не льстить этому обществу. Оказывается, и демократия ждёт себе лести. Пока я звал «жить не по лжи» в СССР – это пожалуйста, а вот «жить не по лжи» в Соединённых Штатах? – да убирайтесь вы вон!
Но постепенно пробились (больше в провинциальных американских газетах) и противоположные отклики. «Солженицын – наш Исайя, Иеремия, Савонарола… Он сказал горькую правду… Мы нация, живущая одним заработком, нам неведомы истинные ценности жизни… Он напал на масс-медиа за их лицемерие, обман, они этого ему никогда не простят».
В Гарвардской речи писатель призывал: надо перестать надменно оценивать самобытные миры лишь по степени их приближения к западному образцу. Общество, которое строится на юридическом уровне, ниже подлинных нравственных мерок. Корни нынешнего мирового зла – в рационализме и гуманизме эпохи Просвещения, к которым возводят себя и коммунисты.
На Западе поднялась волна нападок на Солженицына. «Третья эмиграция» в союзе со своими «либеральными» американскими единомышленниками внушала, что Западу грозит не коммунизм, а возрождение России, что русское национальное самосознание и православие, представителем которых выступает Солженицын, равнозначны антисемитизму и тоталитаризму. А. И. называли православным аятоллой (в 1979-м стало модно браниться «хомейнизмом»). «В Штатах недопустим расизм, – писал А. И., – но лить помои на Россию как целое и на русских как нацию позволяют себе даже и почтенные люди».
В октябре 1979 Солженицын выступил со статьёй «Персидский трюк». Такое название он дал низменному приёму, когда враги русского религиозного возрождения, приписывают угнетенному русскому православию жестокости мусульманского фанатизма, «мечут в глаза персидским порошком человеку, встающему с ниц на колени». Против Третьей эмиграции Солженицына защищал А. Шмеман в статье «На злобу дня». Хотя и не разделяя целиком взглядов писателя, Шмеман указывал: Солженицына ненавидят за то, что он любит национальную Россию, нападая на него, главной мишенью имеют саму Россию. Получив в декабре 1981 из Парижа первые девять томов Собрания сочинений Солженицына, Шмеман задавался вопросом: «Не уравновешивает ли один Солженицын всю русскую эмиграцию?»
А. И. стремился не отвлекаться на публицистику, но поневоле приходилось это делать. Так появились в эти годы статьи «Чем грозит Америке плохое понимание России», «Иметь мужество видеть», «Коммунизм: у всех на виду – и не понят». Писатель сделал заявления по поводу суда над Г. Якуниным, в связи с задержанием распорядителя Русского общественного фонда С. Ходоровича. Послал телеграмму бастующим польским рабочим. Защищал диссидента Иосифа Дядькина с его расчётами о многомиллионных уничтожениях в СССР.
Осенью 1980 иск на два миллиона долларов против Солженицына подала Ольга Карлайл, оценив в такую сумму свои усилия по «переводу» и «попыткам издания» «Архипелага», от которых А. И. потом отказался. Суд с ней отнял немало сил, для подготовки документов пришлось даже остановить работу над «Мартом». Летом 1981 судья отклонил иск Карлайл как неосновательный.
После выхода на английском «Телёнка» (весна 1980-го) американские медиа стали ещё настойчивее насаждать клише: Солженицын хуже Сталина, Гитлера, Ленина и Брежнева; он недемократичный, нетерпимый, отказался оплакать смерть помощницы, готов пожертвовать жизнью своих детей ради ещё одной рукописи. Писатель горестно признавал:
«Когда выгодно использовать клевету, чем эти две мировые силы, коммунизм и демократия, так уж друг от друга отличаются? Переброшенный в свободную Америку, с её цветущим, как я думал, разнообразием мнением, никак не мог я ожидать, что именно здесь буду обложен тупой и дремучей клеветой – не слабее советской! Но советской прессе хоть никто не верит, а здешней верят».
После прихода к власти «консерватора» Рейгана отношение официальной Америки в Солженицыну вроде бы стало меняться. Весной 1982 Рейган обильно и сочувственно цитировал «Гарвардскую речь». Белый дом предложил устроить встречу президента и писателя. Но в это дело вмешался ненавидевший Солженицына советолог Пайпс – и наметил церемонию так, что существенного разговора с Рейганом у А. И. не получилось бы. Солженицын такое «общение» отклонил.
Рейгану внушали: «Солженицын стал символом крайнего русского национализма». А. И. в послании президенту опровергал:
…Я – вообще не «националист», а патриот. То есть я люблю свое отечество – и оттого хорошо понимаю, что и другие тоже любят своё... Сегодня в мире русское национальное самосознание внушает наибольший страх: правителям СССР и Вашему окружению. Здесь проявляется то враждебное отношение к России как таковой, стране и народу, вне государственных форм, которое так характерно для значительной части американского образованного общества, американских финансовых кругов и, увы, даже Ваших советников. Настроение это губительно для будущего обоих наших народов.
Он мучился:
…Сумасшедшая трудность позиции: нельзя стать союзником коммунистов… но и нельзя стать союзником врагов нашей страны… Свет велик, а деться некуда. Два жорна.
Весной 1982 в статье «Наши плюралисты» Солженицын нарисовал портрет тех деятелей эмиграции, кто прежде обслуживал советский режим, а потом, теряя по дороге партбилеты, потянулся на Запад ругать не коммунизм, а Россию.
Осенью 1982 Александр Исаевич решил отправиться в азиатское путешествие: Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Таиланд, Индонезия – с выступлениями и заявлениями по пути. Солженицын выехал в него 15 сентября 1982, но поездка не получилась. Писатель надеялся найти в Азии черты сходства с Россией, но в Японии сразу испытал «непреодолимую отдалённость» от тамошнего уклада жизни. После этого он посетил ещё только Тайвань («наш несостоявшийся врангелевский Крым»), где выступал с речами о том, что этот остров – одно из решающих мест, где проверяется стойкость свободного мира.
Вручение Солженицыну Темплтоновской премии
Весной 1983 Солженицын получил Темплтоновскую премию – крупнейшую в мире награду, которая ежегодно присуждаеться людям, «имеющим особые заслуги в укреплении духа перед лицом нравственного кризиса в мире». Эту премию учредил в 1972 миллиардер-протестант Джон Темплтон, установив, что её размер должен быть больше Нобелевской.
За получением премии А. И. с женой летал в Великобританию. Она была вручена писателю супругом королевы, принцем Филиппом, 10 мая 1983. Солженицын произнёс при этом речь о духовном помрачении европейской цивилизации, утерявшей сознание Бога, об однобоком петровском просвещении, о секуляризме, пронизавшем образованные слои России и открывшем путь марксизму. Состоялись встречи с архиепископом Кентерберийским, с Маргарет Тэтчер (которой А. И. симпатизировал), посещение Шотландии. Александр Исаевич произнёс речь перед старшеклассниками Итона, обедал с наследником престола и его юной супругой Дианой, убеждая принца не настраиваться против русского народа и решительно осудить британскую выдачу русских Сталину в 1945-м. Американская пресса главного из сказанного Солженицыным в Англии почти не отразила.
В связи с предстоящим выходом переводного «Августа» 31 октября 1983 в Вермонт приехало французское телевидение во главе с ведущим популярной передачи «Apostrophes» Бернаром Пиво. Это была первая телесъёмка в кабинете Солженицына. Помимо «Красного Колеса» А. И. в этом интервью говорил о «Наших плюралистах», об отношениях с американскими интеллектуалами («я им ни по душе, ни по нраву не подхожу»), о том, что освобождение России может прийти лишь изнутри её самой.
Осенью 1983 была начата работа над заключительным узлом «Красного колеса» – «Апрелем Семнадцатого». (В начале 1985 Солженицын окончательно решил остановить «Колесо» после «Апреля».) Политические выступления Солженицын теперь стал отклонять, считая, что прежние не достигли цели. Зато ответил на ёрнические «Прогулки с Пушкиным» Синявского. Перечитал ради донских глав «Колеса» «Поднятую целину» и в январе 1984 написал статью «По донскому разбору» – об авторстве «Тихого Дона» глазами читателя «Поднятой целины».
В марте 1984 в Вермонт тайно приезжал Владимир Солоухин (бывший в Америке в одной литературной делегации СССР). До этого из советских людей здесь была лишь «Ева» Столярова весной 1977. Друзья Солженицына в России стали умирать. Умерли Зубовы, Угримов, в августе 1984 – Столярова, на которой с 1975 года держался тайный почтовый канал «Вермонт – Москва». В 1983 КГБ арестовало тогдашнего распорядителя Русского общественного фонда С. Ходоровича. Чтобы поддержать его, Наталья Дмитриевна специально ездила в Вашингтон, встречалась с конгрессменами и сенаторами, провела многолюдную пресс-конференцию.
А. И. и Н. Д. Солженицыны за работой (Вермонт)
Атака американской прессы на Солженицына
В феврале 1985 началась атака американской прессы на Солженицына. Невольной подсказкой явилась благожелательная и яркая статья американского профессора литературы Льва Лосева об «Августе», где упоминалось об убийстве Столыпина еврейским террористом Богровым. Вслед за статьей Лосев сделал на ту же тему передачу для радио «Свобода» – и пара сотрудников станции из рядов Третьей эмиграции сделала донос об её «антисемитском уклоне».
4 февраля 1985 нападение на Солженицына открыла «Вашингтон Пост», напечатавшая, что ряд глав «Августа Четырнадцатого» являются прикрыто-антисемитскими. Её тут же поддержали другие газеты, советолог Пайпс и ряд его коллег. «Когда революция была благом и "зарей с Востока" – участие евреев в революции не замалчивалось, а напротив, горделиво отмечалось. Когда революция обернулась ГУЛАГом… упоминать об участии евреев – стало "антисемитизмом"», – писала Наталья Дмитриевна. С удивительной синхронностью и в СССР был показан новый разоблачительный фильм против Солженицына, «Заговор против Советского Союза», внушавший: писатель и Русский Общественный Фонд – агенты ЦРУ.
На атаку американских газет (требовавших даже выдворить его из Штатов) А. И. решил не отвечать. Сенат США начал расследование: почему радио «Свобода» использует американские деньги в пропаганде через произведения Солженицына враждебных Америке взглядов? Но слушания захлебнулись в первый же день – была признана пристрастность доносчиков. «Вашингтон пост» поневоле признала: передачу на «Свободе» нельзя в полном смысле назвать антисемитской, но оговаривалась: «иные советские слушатели-евреи могут счесть её таковой». Газета предлагала усилить контроль до выхода радиопрограмм в эфир. «Да здравствует Предварительная Цензура в Соединённых Штатах!» – восклицал А. И. в «Зёрнышке».
Критик Ричард Гренье взялся подготовить в «Нью-Йорк таймс» опрос двадцати экспертов на тему: есть ли в «Августе Четырнадцатого» антисемитизм. Он приглашал высказаться и самого Солженицына. Тот констатировал:
…Кажется, «антисемитизмом» начинают произвольно обозначать даже упоминание, что в дореволюционной России существовал и остро стоял еврейский вопрос. Но об этом в то время писали сотни авторов, в том числе и евреев, тогда именно не-упоминание еврейского вопроса считалось проявлением антисемитизма…
…Просто можно ошеломиться, как в великой демократической державе повторяются все приёмы тоталитарного СССР: газеты поносят книгу… которая [в Америке] ещё не напечатана, никому не доступна, никто прочесть не может, и лепят на неё политические ярлыки. Даже тут ещё глупей: специальное заседание комиссии Конгресса!.. Там – хоть не собирали Верховного Совета… Несчастный Столыпин! Смерть его сопровождал торжествующий хор радикалов и ревдемократов при ехидном довольстве правых. Но и через 75 лет запретно написать правду о его смерти.
В статье Гренье перевес мнений экспертов оказался на стороне Солженицына, и травля стала стихать.
Возврат на родину произведений Солженицына
В СССР и в первое горбачёвское время распорядителя солженицынского Фонда С. Ходоровича больного, с туберкулезом, кидали в штрафной изолятор, сажали в камеру к бандитам-уголовникам. В апреле 1986 ему по «андроповской» статье (продление заключения без нового суда) дали второй срок. Деятельность Фонда в СССР была вынужденно приостановлена.
Однако мало-помалу появлялись новые веяния. В июле 1986 на съезде писателей зал не давал говорить Чаковскому, требовал «демократии в действии». В декабре 1986 вернули из горьковской ссылки в Москву Сахарова. Однако, Солженицын видел огромную разницу между ними двумя:
«Сахаров – нужен этому строю, и имеет великие заслуги перед ним, да и не отрицает его в целом. А я – режу их под самый ленинский корень, так что: или этот строй, или мои книги».
В конце 1986 вышли по-русски два тома «Марта». А у Солженицына вдруг обнаружили множественный рак кожи. Пятна, к счастью, не давали метастазов, и болезнь вылечили.
Писатель уже сильно ощущал старость. Он впервые начал читать просто для удовольствия – русскую литературу. Но стал записывать впечатления от неё. Так начала складываться «Литературная коллекция».
Реформы Горбачёва пошли глубже. В феврале 1987 освободили весь политический лагпункт под Пермью, 42 зэка. В марте выпустили (с обязательством выехать за границу) Ходоровича.
«Чтó я могу по совести сказать о горбачёвской перестройке? – писал А. И. – Что что-то новое началось – слава, слава Богу. Так можно – хвалить? Но все новизны пошли отначала нараскоряку и не так. Так надо – бранить? И получается: ни хвалить, ни бранить. И тогда остаётся – молчать».
Весной 1987 были написаны 9-я и 10-я главы «Зёрнышка», в июне – июле – 11-я, 12-я и 13-я.
А. И. ощущал, что двенадцать вермонтских лет, несмотря на «западный жёрнов», были «благовременьем и благотишьем». «И как же бы я пробился к истине, если должен был бы писать «Колесо» в Советском Союзе? Ведь это просто исключено».
В середине мая 1988 Никита Струве сообщил Солженицыну: сотрудники «Нового мира» хотели бы напечатать у себя «Раковый корпус». 1 августа 1988 в Вермонт пришла официальная просьба об этом от главного редактора журнала, Залыгина. Однако Солженицын считал: «Перестройка, как она идёт (и гласность) – явление мутное. И я – вдвигаюсь в эту муть. И – всего лишь "Раковым корпусом", – а вроде брешь со мной и закрыта». Он считал: если возвращаться на литературное пространство СССР, то в первую очередь «Архипелагом». В сентябре 1988 А. И. ответил Залыгину:
…Невозможно притвориться, что «Архипелага» не было, и переступить через него. Этого не позволяет долг перед погибшими. И наши живые соотечественники выстрадали право прочесть эту книгу. Сегодня это было бы вкладом в намечавшиеся сдвиги. Если этого всё ещё нельзя, то каковы же границы гласности?
Массовый тираж «Архипелага», чтобы его можно было бы купить в любом областном городе СССР – таково было условие Солженицына.
8 сентября редколлегия «Нового мира» ответила, что она будет добиваться публикации «Архипелага». Предполагалось в последнем журнальном номере этого года поздравить писателя с 70-летием, напечатать «Нобелевскую лекцию» и анонс об «Архипелаге». Публикация глав из разных частей (30 – 35 печатных листов, треть книги), в последовательности, рекомендованной автором, должна была начаться с первого номера 1989. «Всё существо потрясено», – признавался А. И.
5 августа в советской газете «Книжное обозрение» появилась статья Е. Ц. Чуковской «Вернуть Солженицыну гражданство СССР». Немедленно пошли письма в её поддержку. Вяч. Вс. Иванов, И. Р. Шафаревич, протоиерей А. Мень и др. писали о том, что за возвращением гражданства должно последовать издание всех книг Солженицына.
18 октября 1988 киевская газета «Рабочее слово» напечатала «Жить не по лжи!» – ему суждено было стать первым шагом А. И. на родину. Потекли месяцы изнурительной борьбы за «Архипелаг». «Новый мир» на обложке октябрьского номера дал анонс «ряда произведений Солженицына». Но когда полумиллионный тираж был уже готов, журнал остановили анонимным звонком из ЦК в типографию. С. Залыгина, вызвали «наверх», кричали, что печатать «врага» не дадут. Партийный идеолог В. Медведев заявил: Солженицын враждебен нашей стране. В Москве шли вечера в честь 70-летия Александра Исаевича – в Домах архитекторов, медиков, кинематографистов, но Горбачёв в начале 1989 заявил: критика заходит слишком далеко, наш народ не сойдёт с пути к коммунизму. Горбачёвский агитпроп совместно с Третьими эмигрантами изобрёл новый лозунг: Солженицын против перестройки.
В начале мая 1989 А. И. закончил «Апрель Семнадцатого». Оставалось ещё написать «На обрыве повествования» – конспективное изложение остальных Узлов. Это не было лёгкой работой: автор перелопатил столько материала, как если бы писал новый Узел, а не конспект.
Его публикации на родине продолжались, вопреки желанию партруководства. Январская (1989) «Нева» напечатала письмо Солженицына IV-му съезду писателей (1967), февральский номер журнала «Век ХХ и мир» – «Жить не по лжи!». А всегдашний гонитель «Огонёк», надев теперь маску друга, выпустил без разрешения автора «Матрёнин двор» – но с ехидным предисловием: теперь дорога к критике Солженицына открыта, так что можно начать борьбу с «культом его личности, которая заслонила собою весь горизонт». Рассказ соседствовал в «Огоньке» с пространным интервью чекиста Семичастного.
К середине лета «Новый мир» на свой страх и риск подготовил набор и вёрстку «Архипелага». Говорили, что Горбачёв топал ногами и выгонял Залыгина из кабинета. Медведев внушал: «"Архипелаг" не будет напечатан ни-ког-да!». Но упрямый редактор заявил: если не дадут печатать «Архипелаг», журнал будет остановлен, и об этом узнает весь мир. Горбачёв сдался.
Во время состоявшегося вскоре заседания секретариата Союза писателей под окнами «Дома Ростовых», где оно проходило, выстроилась толпа с плакатами в поддержку Солженицына. Председатель собрания, В. Карпов, заявил: «Нам нет смысла придерживаться старой запретительной тактики по отношению к Солженицыну. Почему, собственно, нам не подходит "Архипелаг ГУЛАГ"? Там всё честно, документально». Секретариат постановил: поддержать инициативу «Нового мира» в опубликовании «Архипелага», поручить издательству «Советский писатель» издать книгу массовым тиражом, отменить решение об исключении Солженицына из СП, внести в Верховный Совет предложение отменить указ о лишении Солженицына гражданства СССР.
В седьмом номере за 1989 год «Новый мир» напечатал Нобелевскую лекцию. А восьмой вышел с «Архипелагом» (кусок в 90 страниц), тиражом в миллион шестьсот тысяч экземпляров. Вслед за этим «Архипелаг ГУЛАГ» пошел в СССР лавинообразно: его главы печатались во многих журналах. Несколько издательств боролись за право печатать книгу целиком, хоть бы и одновременно. «Нева» опубликовала «Март», другие журналы – «Август» и «Октябрь».
Вскоре пала Берлинская стена. На съезде народных депутатов летом 1989 Сахаров заявил о преступности войны в Афганистане – и вскоре после столкновения там с орущим залом скончался. На его похоронах был и венок: «Дорогому Андрею Дмитриевичу с любовью. Солженицын».
В январе 1990 впервые за 16 лет изгнания один из членов семьи Солженицыных – Митя Тюрин – гостил в Москве.
1 мая 1990 на Красной Площади демонстранты освистали Горбачёва. Президентом России был избран Б. Ельцин, вскоре демонстративно вышедший из КПСС. В середине августа 1990 вышел указ Горбачёва (неясный, безымянный) – о возвращении советского гражданства 23-м лицам, включая А. И. и Н. Д. Солженицыных и Бродского. Глава правительства РСФСР И. Силаев приглашал Солженицына приехать к нему в качестве личного гостя. Писатель ответил: «Для меня немыслимо быть гостем или туристом на родной земле – приехал и уехал. Когда я вернусь на родину, то чтобы жить и умереть там». В том же ответе А. И. сообщал: он только что закончил работу о нынешнем состоянии страны. «Комсомолка» предложила немедленно печатать её. 18 сентября 1990 статья «Как нам обустроить Россию» вышла сразу в «Комсомолке» и в «Литературке», общим тиражом 27 млн.
Горбачёв заявил об этой статье: «Солженицын хотя и великий человек, но мне чужды его политические взгляды, он весь в прошлом, монархист – а я демократ, радикал. Брошюра нам целиком не подходит». В Алма-Ате газету со статьёй публично сожгли на площади. Статья очень не понравилась и украинцам: Солженицын писал, что в состав Украины и Казахстана входят области с преимущественно русским населением и при назревающем развале СССР жителям этих областей следует дать возможность референдума о присоединении к России.
В декабре 1990 ко дню рождения А. И. была присуждена литературная премия РСФСР за «Архипелаг». Солженицын от неё отказался, объяснив: «в нашей стране болезнь ГУЛАГа и посегодня не преодолена – ни юридически, ни морально. Эта книга – о страданиях миллионов, и я не могу собирать на ней почёт».
Печатание книг Солженицына в России стало предметом тёмных махинаций. Его литературный представитель, В. Борисов, связался с какими-то кооперативными посредниками – и так, что те перестали зависеть от автора, только слали ультиматумы «о материальной ответственности в случае поправок и перемен». Обнаружились двадцать тайных договоров на сокрытые от автора издания (отвратительного качества). Любимый друг, бесстрашный перед ГБ, сдался жуликам.
Желание побывать в гостях у писателя во время своего американского визита, намеченного на вторую половину июня 1991, выразил Б. Ельцин. «Издали Ельцин был мне симпатичен, и я верил, что в чём-то важном сумею его подкрепить». Но – визит не состоялся. Как объяснили звонком из МИДа РСФСР, «есть колебания и противодействия». Потом позвонил министр Козырев: «встреча не помещается в график». Солженицын просил Козырева передать Ельцину: пусть не принимает поспешно программу «гарвардской группы» – это экономическая ловушка. Но, по воспоминаниям Натальи Дмитриевны, «Козырев прямо прыгнул на эти слова…»
Вскоре последовали события 19 августа 1991. Солженицын потрясённо писал: «Великие дни. Вся жизнь прошла под коммунизмом – а вот-таки – пал он. Перестоял я его, пережил». Но дальнейшее несло одно разочарование. А. И. отмечал:
…Ельцин не разглядел никакого дальнего исторического смысла, ни великих перспектив, которые открывал удавшийся переворот, а, кажется, единственный смысл его увидел в победе над ненавистным ему Горбачёвым. И когда вся будущность России была как воск в его руках, поддавалась творческой лепке ежечасно и ежеминутно, и можно было быстро и безо всякого сопротивления начисто оздоровить путь России, – захватывали кабинеты и имущество.
Солженицын скорбел, что распад СССР пошёл по фальшивым ленинско-сталинским границам. 30 августа он обратился к Ельцину с письмом, где просил защитить интересы тех, кто не желает отделяться от России. Ответа на это не было, хотя новые власти 17 сентября провели через Генерального прокурора постановление о прекращении «дела Солженицына» за отсутствием состава преступления. (Горбачёв на это так и не решился).
Уже в конце 1991 Солженицын уподоблял разворачивающуюся на его глазах русскую смуту – Смуте начала XVII столетия и революции 1917, но с худшим состоянием народа, чем в первых двух случаях.
…«Колесо» так и опоздало, опоздало… Опять мы на той же самой, февральской: к хаосу, к раздиру на клочки. И демократы наши, как и в 17-м году, получив власть, не знают, как её вести: и не мужественны, и не профессиональны…
Происходящее в России Солженицын назвал гигантской исторической катастрофой. Мыслей, высказанных им в «Обустройстве», никто не желал воплощать в жизнь.
Весной 1992 в Вермонт приезжал Можаев. 28 апреля 1992 там же было записано двухчасовое телеинтервью со Станиславом Говорухиным, и в начале сентября 1992 российский телезритель впервые увидел на своих экранах писателя-изгнанника. Солженицын во всеуслышание подтвердил, что намерен вернуться в Россию.
Летом 1992 Наталья Дмитриевна разведчицей отправилась в Москву, прожила там с Ермолаем и Степаном несколько недель, искала участок для строительства дома, добилась легализации Фонда и передачи ему «хозяйственное ведение» той самой квартиры № 169 по Козицкому переулку, откуда двадцать лет назад увезли арестованного Солженицына. Искала надёжные пути доставки из-за границы посылок с лекарствами, едой и одеждой для старых, нищих зэков. Весной 1993 началось строительство дома в Троице-Лыково. Но даже и через год он ещё не был готов.
Когда осенью 1993 дошло до апогея столкновение Ельцина с Верховным Советом, Солженицын поначалу надеялся, что оно даст выход из тупика двоевластия. Но позже признал: обе стороны действовали не по принципу, а по корысти; Ельцина вели «не государственные соображения, а жажда личной власти. Уличные расправы были жестоки беспричинно и до бесцельности, а верней – террористически нагнать страх» («Зёрнышко»).
Возвращение Солженицына в Россию
19 января 1993 Солженицыну была присуждена литературная награда Американского Национального Клуба Искусств, и при этом оглашена речь «Игра на струнах пустоты». Осенью 1993 писатель с женой совершили прощальную поездку по Европе, во время которой он указал дату своего возвращения в Россию: май 1994. Были в Цюрихе, в Париже. В Лихтенштейне Международная академия философии 14 сентября 1993 вручила Солженицыну почётную докторскую степень – при этом была произнесена речь «Мы перестали видеть цель». В Вандее где отмечалось 200-летие знаменитого бунта против якобинского террора А. И. 25 сентября произнёс «Слово о Вандейском восстании». Солженицыны побывали в Германии, в Австрии, Италии, Риме, где состоялась аудиенция у папы Иоанна-Павла II.
В декабрь 1993 был написан рассказ «Молодняк»; начаты рассказы «Настенька», «Всё равно». 28 февраля 1994 на ежегодном городском собрании граждан Кавендиша писатель благодарно попрощался с американскими соседями. Весной 1994 Солженицын написал свою последнюю вермонтскую работу – «"Русский вопрос" к концу XX века», где прозвучал знаменитый призыв к Сбережению Народа.
18 марта 1994 внезапно умер в 32 года от сердечного приступа сын Натальи Дмитриевны, Митя Тюрин.
Перед приездом Солженицына на родину в олигархической российской прессе началось яростное нападение на него. Газеты без смущения писали: «Кому он, в сущности, нужен? Да никому. Возвращение живых мощей в мавзолей всея Руси… Нафталину, ему, нафталину. И на покой», «Солженицын возвращается в страну, которую не знает и которая его практически забыла», «Солженицын безнадежно устарел». Читателю упорно внушалось, что писатель – лишь искусный актёр и его возвращение – очередное шоу. «Он, как солнце, взойдёт на Востоке и напишет, как Радищев, "Путешествие из Магадана в Москву"».
25 мая 1994 Александр Исаевич с Натальей Дмитриевной и Степаном выехали из Кавендиша на машине в сторону Бостона, откуда на самолете долетели до Анкориджа (Аляска) и пересели на рейс до Владивостока с посадкой в Магадане.
27 мая 1994 Солженицын ступил на русскую землю в аэропорту Магадана. Здесь он сделал заявление для прессы:
«Я приношу поклон колымской земле, схоронившей в себе многие сотни тысяч, если не миллионы, наших казнённых соотечественников. Сегодня, в страстях текущих политических перемен, о тех миллионах жертв легковесно забывают… А ведь истоки нашего нынешнего затопления – они оттуда…»
Российские СМИ спешили назвать эту речь «заранее отрепетированной».
Из-за ливня самолёт совершил незапланированную посаду в Хабаровске. Во Владивостоке родственников встретил Ермолай, прибывший сюда из Тайбэя. Присоединился и старый друг Солженицына, Борис Можаев.
Почти все телекомпании мира, кроме российских, обратились к Солженицыну, предлагая снимать его путешествие по стране. Он выбрал Би-Би-Си, с условием бесплатного показа картины по российскому телевидению. Ю. Прокофьев, кинооператор говорухинского фильма, сумел устроить для поездки писателя через всю страну до Москвы аренду двух вагонов (ранее их использовала выездная редакция программы «Время»).
Во Владивостоке Александра Исаевича встречали хлебом-солью и цветами. Его приветствовали епископ Владивостокский и Приморский, а также вице-губернатор Приморья. «Сол-же-ни-цын!!!» – скандировала площадь. А. И. сказал с помоста:
«Я знаю, что возвращаюсь в Россию истерзанную, ошеломлённую, обескураженную, неузнаваемо переменившуюся, в метаниях ищущую саму себя, свою собственную истинную сущность… Я жду достоверно понять ваше нынешнее состояние, войти в ваши заботы и тревоги – и, быть может, помочь искать пути, какими нам вернее выбираться из нашей семидесятипятилетней трясины».
Встреча вернувшегося на родину писателя во Владивостоке 27 мая 1994 года. На одном из плакатов: «О приморском ГУЛАГЕ – А. И. Солженицын – расскажи всё Ельцину»
Он привёл слушателям пример из истории России XVII века, когда разорванная страна поднялась не силой бояр, а инициативой горожан.
Далее были встречи с учёными, с учениками и студентами, пресс-конференция в краевой администрации, которая длилась два с половиной часа, но нигде, кроме Приморья, не была показана по телевидению. «Слишком он круто взял в оборот нынешнюю реформу, слишком горячо доказывал пагубность её для народа», – говорил Б. Можаев. Столичные СМИ упорно внушали, что Солженицын занимается «популизмом и показухой». «От этого имени хочется защищаться, хвататься за револьвер… Это человек, выпавший из времени, что делает его гротескным персонажем». Новостные телепрограммы не показывали ни встреч, ни пресс-конференций Александра Исаевича. Зрителям демонстрировали лишь секундные включения, невнятные сообщения.
Приветственные телеграммы прислали Ельцин и председатель Госдумы И. Рыбкин. Ермолай остался с отцом на всё время путешествия, а Наталья Дмитриевна, Степан и Можаев 4 июня улетели в Москву.
Солженицын встречался с людьми во всех городах, через которые проезжал: в Иркутске, Красноярске, Новосибирске, Перми… Несколько часов пробыл у писателя В. Астафьева, на берегу Енисея. Наталья Дмитриевна вспоминала, что за полгода до этого «в Париже, Мюнхене, Риме А. И. ходил не без труда, часто останавливался, я с тревогой думала: как он вынесет намеченный в России марафон? Теперь его было не узнать, он без отдыха ездил со встречи на встречу, молодо взбегал по лестнице, постоянно записывал в свои маленькие блокноты горькие речи собеседников, сам говорил». За 55 дней поездки по стране он успел сказать столько, что к его приезду в Москву чиновные казнокрады и их подручные раскалились добела.
Ельцин поначалу был убеждён: «Солженицын будет на нашей стороне, это мощное оружие». Но А. И. называл ельцинский режим «мнимой демократией». Это «хитроумное слияние бюрократов, номенклатурщиков и прожжённых дельцов: они объединились, и это ужасно». В Москве как раз в это время начался второй этап денежной приватизации, шло «назначение олигархов».
21 июля 1994 Солженицын прибыл в Москву, на Ярославский вокзал, запруженный огромной толпой. Из видных чиновников встречал лишь мэр Лужков. От правительства не пришёл никто; поговаривали даже, что Лужков явился сюда по собственному почину, а не по поручению президента. Люди скандировали: «Здрав-ствуй, И-са-ич, здрав-ствуй, И-са-ич». Поднялась неразбериха. А. И. и его семье не без труда удалось выйти из вагона и прошагать за мэром сто метров до зала. Через несколько минут писатель вышел под дождь к встречающим. На коротком митинге выступили Ю. Лужков, В. Лукин, С. Ковалёв. Потом сам Солженицын поблагодарил за встречу. Вспоминал простых людей, с которыми встречался по пути: «Я помню – помню! – все их советы, просьбы, умоления, настояния, о чём надо сказать, сказать, сказать в Москве. И я надеюсь, что мне удастся донести всё это до слуха тех, у кого в руках власть и влияние». Вновь критиковал власть. Говорил, что выход из коммунизма пошёл самым неуклюжим, нелепым, искривленным путем.
«Народ у нас сейчас не хозяин своей судьбы. А поэтому мы не можем говорить, что у нас демократия. У нас нет демократии».
Солженицын с самого начала заявил, что никакого государственного поста не примет, ни с какой политической партией не свяжется.
«Икарус» перевёз семью Солженицыных к недавно выстроенной башне в 14 этажей по 1-му Труженикову переулку, где они купили квартиру. Дом в Троице-Лыково стоял недостроенный. Проектировщиками и строителями были допущены серьёзные ошибки, и там всё текло.
24 июля на квартиру Солженицына пожаловала программа «Итоги». Её ведущий, известный светоч псевдолиберального телевидения, уговаривал писателя воздерживаться от резкостей в публичных выступлениях, с осторожностью пользоваться такими словами, как «прихватизация».
25 июля Солженицын посетил легендарную квартиру в Козицком переулке, откуда 20 лет назад его забрали оперативники КГБ.
В 1994 прихватизация пошла ещё позорнее. Предупреждения, сделанные Солженицыным в «Обустройстве», оказались весьма дальновидными.
Летом 1994 институт социальных исследований «ГФК – Россия» провёл опрос населения европейской части страны: кому из писателей, политиков, учёных, артистов вы полностью доверяете? Только что вернувшийся в Россию Солженицын собрал наибольшее число голосов.
31 августа и 1 сентября Солженицын посетил Владимир и Торфопродукт (Мезиновский), побывал на могиле Матрёны Захаровой, выступил во Владимире перед людьми.
В середине сентября 1994 он отправился на юг России, где тоже постоянно выступал. Побывал на месте имения деда в Новокубанске, в Кисловодске. В Георгиевске искал могилу матери, приезжал к дому тёти Иры. В Саблинском встречался с двоюродной сестрой, посетил Ростов-на-Дону, Таганрог.
Два дня (4-5 октября) писатель пробыл в Воронеже. 6-10 октября находился в Рязани – гулял по городу, встречался с учениками и учителями школы № 2, где раньше работал. Ещё в сентябре 1990 Солженицыну было присвоено звание «Почётный гражданин города Рязани».
В Думе несколько месяцев шли споры, приглашать ли Солженицына. Наконец, объявили, что он выступит 28 октября 1994. Никто из правительства на это заседание не пришёл. Депутаты ближайшей к власти партии «Выбор России» голосовали против приглашения писателя. «Реформатор» Егор Гайдар с демонстративным хамством вошёл в зал, когда Солженицын уже полчаса был на трибуне. Депутаты встретили Александра Исаевича жидкими аплодисментами, слушали с кислыми лицами. «Чем дольше говорил мастер, тем острее было чувство… разнопланетности выступающего и – зала», – отмечал потом Ю. Кублановский.
Выступление А. И. Солженицына в Государственной Думе, 28 октября 1994
Сам А. И. напишет:
…Депутаты, как это запечатлело телевидение – кто разговаривал с соседями, кто печатал на компьютере, кто зевал, кто чуть не спал (Хотели этим выразить насмешку надо мной? – а обсмеивали самих себя).
После острой речи Солженицына перед думцами пресса усилила наскоки на него. Открыто упирали на то, что «он начал играть не по правилам». «Я с грустью воспринял выступление Солженицына. Мне было печально видеть, как многие его слова доставляют искреннее удовольствие представителям коммунистической фракции» (Е. Гайдар). «Мы ждали слова громадного писателя. Но… всё на уровне корреспондента из районной газеты… Многие из нашей фракции «Выбор России» сидели, опустив глаза – нам было обидно, стыдно, грустно» (А. Гербер). «Жалко человека, который не осознаёт, что он настолько не соответствует сейчас нашей ситуации, что в итоге оказывается никому не нужен» (А. Нуйкин). «Национал-большевик» Э. Лимонов утверждал, что публикация в США «Архипелага ГУЛАГ» вызвала «всплеск неприязненного отношения американцев к русскому народу».
По иронии судьбы, сразу после выступления Солженицына, в тот же день, депутаты занялись отстаиванием своего права ездить и летать за счёт казны не только в свои округа, но и повсюду, даже и целыми фракциями. Этого никто из депутатов «Выбора России» не устыдился…
Критика Солженицына сильно раздражала и Ельцина. В книге «Записки Президента» (1994) он недовольно писал: «В интервью телекомпании "Останкино" Александр Исаевич Солженицын задал риторический вопрос интервьюеру… народу, Президенту: "Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?" Мать – Россия. Мы – её дети. Лечить шоковой терапией мать действительно жестоко. Не по-сыновьи… Но в то же время Россия – это мы сами… А себя я шоковой терапией лечить буду – и лечил не раз. Только так – на слом, на разрыв – порой человек продвигается вперёд, вообще выживает».
Ельцин колебался, соглашаться ли на встречу с Солженицыным. Она всё же состоялась 16 ноября 1994. Разговор прошёл просто, откровенно, без сглаживания спорных политических тем. Они проговорили четыре часа и даже выпили вместе водки. Солженицын не смягчал оценок, но и президент общался с писателем в иной тональности, чем думцы. «Остро стоял вопрос о том, – сообщала президентская пресс-служба, – каким образом на трудном переходе России от тоталитаризма к демократии и рыночной экономике поддержать достойный уровень жизни народа, сохранить национальное достояние и достоинство России».
17 февраля 1995 Солженицын выступил в Кремле на Всероссийском совещании по местному самоуправлению, ратуя за введение и развитие земства. Однако новая «рыночная» бюрократия работать земским органам не дала.
С апреля 1995 на телеканале ОРТ стала выходить передача «Встречи с Солженицыным». Однако времени на неё отвели лишь 15 минут раз в две недели. Среди собеседников писателя в этой передаче были Н. Струве, Ю. Кублановский, В. Лукин, С. Федоров. Темы были острейшие: предвыборная тряска, порочный избирательный закон, итоги Второй Мировой войны, положение армии, роль профсоюзов и забастовочное движение, черные дыры Чечни, участь казачества, судьба брошенных соотечественников, народное образование и школа.
За полгода прошло двенадцать «Встреч». Тринадцатая, с программой: «Разочарование народа в политической жизни. Горькие суждения в народе о властях. Никакая правда правящим не нужна», – намеченная для показа 2 октября 1995, неожиданно была снята с эфира, как и «Встречи» вообще. Когда-то классик соцреализма требовал от ЦК «не допускать Солженицына к перу». Теперь же видная радикал-демократка настаивала, чтобы Солженицына: «не допускали к микрофону». «Не удивлюсь, если это произойдёт, – говорил в ответ писатель. – Правда вслух не нужна ни исполнительной власти, ни законодательной, ни новым денежным мешкам, которые уже и управляют из темноты. Не нужна и той части нашей образованщины, которая приняла новые, навязанные, как теперь выражаются, "правила игры"».
24-го Наталье Дмитриевне безо всяких объяснений сообщили, что «Встреч» по телевидению больше не будет. Она заявила прессе: «Владельцы 1-го телевизионного канала распорядились прекратить регулярные 15-минутные выступления Александра Солженицына, в которых он рассматривал широкий спектр сегодняшней народной жизни. Характерно при этом, что непосредственно Солженицына даже не сочли нужным известить».
Правозащитные организации, писательские союзы, думские фракции и Ельцин хранили гробовое молчание. Демполитики заученно твердили о низком рейтинге передачи. Ю. Афанасьев даже заявил, что «писатель должен писать книги, а не лезть на телевидение».
«Мне заткнули глотку, как я и ожидал. У нас правду не любят. Такой факт сам по себе нагляден и комментариев от меня не требует», – заявил А. И.
В декабре 1995 в Москве, на Таганке, усилиями Русского общественного фонда, правительства Москвы и парижского издательства «ИМКА-пресс» была открыта библиотека-фонд «Русское Зарубежье». В июне 1996 Солженицын передал ей всю свою коллекцию мемуаров русской эмиграции, часть архивов видных русских писателей и философов.
Весной 1995 в зале Саввы Морозова отеля «Метрополь» Солженицыну была вручена Литературная премия имени писателя-сатирика Виталиано Бранкати (1907-1954).
За три года А. И. побывал в 26 областях России (ездил по стране ещё и в 1998-м, пока позволяло здоровье), написал и опубликовал, помимо больших публицистических работ, семь двучастных рассказов. Идея таких рассказов (с одним героем в разные периоды его жизни, либо с одной темой, рисуемой на разных примерах) давно привлекала писателя.
Солженицын возобновил писать «Крохотки»: «Только вернувшись в Россию, я оказался способным снова их писать, там не мог». Среди новых «Крохоток» были необычайно проникновенные – о Калязинской колокольне, о колоколе Углича…
В 1996 вышло в свет первое российское издание «Телёнка» (1996). Несмотря на завывания хорошо оплачиваемых критиков, оно разошлось мгновенно.
В 1990-е стали публиковаться и очерки из «Литературной коллекции» – заметки о Пильняке и Тынянове, Пантелеймоне Романове, Замятине, Шмелеве, Успенском, Марке Алданове, Андрее Белом, Гроссмане, Бродском, Владимове – более 20 эссе из 40 написанных.
В 1996 году Солженицын выступил на открытии IV Рождественских образовательных чтений при Московской патриархии. В конце года А. И. написал статью «К нынешнему состоянию России». В июне 1997 его избрали действительным членом Российской Академии наук за «Русский словарь языкового расширения». Три месяца спустя Солженицын произнёс на круглом столе в Академии речь «Исчерпание культуры?». Он говорил в ней, что культура и наука сейчас забыты, сметены на обочину жизни, но «всё, что наполняет бесплодным жалким шумом и гримасами сегодняшний эфир, и все эти раздутые фигуры, наплывающие в телевизионные кадры – все они прейдут, как не было их, затеряются в Истории забытой пылью».
Весной 1997 Солженицын перенёс инфаркт.
«Россия в обвале». Оценки Солженицыным ельцинского и путинского правлений
В апреле 1998 состоялась встреча общественности с Солженицыным в Московском доме архитекторов – единственный подобный вечер в Москве за четыре года. Аудитория стоя аплодировала писателю. Александр Исаевич раскритиковал власть, раздающую народную собственность грязным дельцам, заявив, что российское правительство – не демократическое, а олигархическое, и в главным чертах ничем не отличается от прежнего, коммунистического.
В мае 1998-го в издательстве «Русский путь» (филиал «ИМКА-пресс») вышла книга Солженицына «Россия в обвале». А. И. горестно писал в ней о катастрофическом положении родины, пребывающей в национальном обмороке.
…Не закроем глаз на глубину нашего национального крушения, которое не остановилось и сегодня. Мы – в предпоследней потере духовных традиций, корней и органичности нашего бытия…
…Русский народ в целом потерпел в долготе ХХ века – историческое поражение, и духовное, и материальное. Десятилетиями мы платили за национальную катастрофу 1917 года, теперь платим за выход из неё – и тоже катастрофический…
Н. Д. Солженицына заметит потом: реакция прессы на «Россию в обвале» была почти анекдотической. В мае-июне-июле брюзжание: «какой обвал, о чём он говорит?» А в августе, когда случился дефолт, – «неужели старик предвидел?»
С 1998 начала присуждаться учреждённая на средства А. И. Литературная премия Александра Солженицына для награждения писателей, живущих в России и пишущих на русском языке. Русский общественный фонд продолжал оказывать помощь политзэкам и провинциальным библиотекам России, передавая им в дар ежегодно около 50 000 книг, тогда как государство библиотеки почти перестало финансировать.
В декабре 1998 широко отмечался 80-летний юбилей писателя. Кажется, опоминалась даже Госдума. Когда В. Лукин, председатель Комитета по международным делам, предложил на думском заседании отметить юбилей Солженицына как «великого русского писателя и великого соотечественника», депутаты встали и аплодировали. 11 декабря фракция «Яблоко» распространила заявление, где отмечалось, что «Солженицын нужен сейчас России не меньше, а ещё больше, чем в тоталитарные времена». А. И. поздравил с юбилеем патриарх Алексий II, указав: «Ваша судьба – Россия, и сами Вы – часть судьбы Святой Руси». РПЦ наградила писателя орденом святого благоверного князя Даниила Московского.
Как раз в 1998 Ельцин восстановил орден святого апостола Андрея Первозванного. Первыми его лауреатами стали Д. Лихачев, оружейник М. Калашников и президент Казахстана Н. Назарбаев. К 80-летию Ельцин наградил орденом и Солженицына, но тот отказался принять эту награду. Заявление об этом Александр Исаевич сделал (неожиданно для всех) в театре на Таганке, на премьере спектакля Ю. Любимова «Шарашка», по роману «В круге первом»:
«От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу… Когда люди голодают за зарплату и бастуют учителя, я принять орден не могу. Может быть, через немалое-немалое время, когда Россия выберется из своих невылазных бед, сыновья мои примут эту награду за меня».
В 1999 году вышла книга стихов и прозы тюремных-лагерных-ссыльных лет Солженицына. Она содержала лагерные стихи, поэму «Дороженька», автобиографическую повесть «Люби революцию», эссе о Грибоедове «Протеревши глаза», написанное в онкологической клинике в Ташкенте в 1954-м и давшее название сборнику.
2 июня 1999 президент Российской Академии Наук Ю. Осипов вручил Солженицыну Большую золотую медаль имени М. В. Ломоносова 1998 года «за выдающийся вклад в развитие русской литературы, русского языка и российской истории». Своё ответное выступление А. И. назвал «Наука в пиратском государстве». В нём говорилось, что ещё никогда за три века существования российская наука не была ввергнута в столь жалкое и нищенское состояние. Да и человеческой истории неведомы примеры, когда бы под демократическим флагом устроилось уродливое полууголовное государство, «когда заботы власти – лишь о самой власти, а не о стране и населяющем её народе; когда национальное богатство ушло на обогащение правящей олигархии». Лишь многовековая культурная традиция, которая и делает Россию одной их мировых цивилизаций, несёт в себе спасительные задатки.
31 декабря 1999 объявил о своей отставке Б. Ельцин. В мае 2000 Солженицын дал интервью НТВ и «Новой газете», подводя итог его правлению:
«В результате ельцинской эпохи разгромлены или разворованы все основные направления нашей государственной, культурной и нравственной жизни… Президент Ельцин бросил 25 миллионов соотечественников, без всякой правовой защиты, без всякого внимания к их нуждам… Он… только обнимался с диктаторами и вручал им российские награды».
На встрече с читателями Российской государственной библиотеки, в том же мае Солженицын сказал об указе нового президента Путина, который гарантировал бывшему главе страны защиту от судебного преследования и материальные льготы:
«Снятие с Ельцина ответственности я считаю позорным. И, наверное, не только Ельцин, но и с ним ещё сотенка-другая тоже должна отвечать перед судом!»
Писатель дал оценку и первым действиям Путина:
«Невидимые для нас финансовые магнаты незримыми нитями по сути управляли исполнительной властью. И что же? При новой власти послан ли нам знак, что эти путы будут разорваны? До сих пор нет… Новый стратегический центр нового президента говорит: продолжим реформы. То есть без критики реформ, без отказа от них, от их пороков, от их возмутительного издевательства? Как это понять? Продолжим разграбление, разгром России до конца?.. Пока никаких ободряющих, оздоровительных движений мы от новой власти не видели».
Однако Солженицын очень надеялся, что Путин всё же начнёт выводить страну на восстановительный путь. Как и всегда в своей жизни, писатель не отказывался от диалога с властью, рассчитывая повлиять на неё разумными и трезвыми доводами. 20 сентября 2000 года Путин с супругой прибыл в Троице-Лыково и был принят там четой Солженицыных. На следующий день в программе «Вести» писатель сказал, что Путин произвел на него хорошее впечатление.
«У нас был очень живой, очень полезный диалог, иногда он возражал, иногда соглашался. Ряд моих предложений он зафиксировал, а часть я зафиксировал его возражений, поправляя себя… Я считаю, что встреча была очень полезна и нужна».
Прислужники олигархата разрывались от ярости, опасаясь, что возникнет «дуэт правителя и писателя». Его сравнивали с «дуэтом» Николая I и Пушкина, ставшего в зрелые годы «просвещённым консерватором и противником польской независимости». Жена А. Сахарова, Елена Боннэр, твердила из США обычную олигархическую мантру: «Приватизация была, конечно, страшным обманом целой страны. Но выступать за передел собственности, особенно Солженицыну, знающему, что такое революция, связанная именно с таким переделом – значит призывать к гражданской войне». Её же бездоказательно повторял и творец прихватизации, Чубайс: «Я знаю, что искренняя позиция Солженицына – это глубокое убеждение в том, что результаты приватизации нужно отменить. Поразительно, как логика, основанная на внешне понятных этических ценностях, может завести умного человека на позиции абсолютно человеконенавистнические. Любой, кто знает историю России, прекрасно понимает, к чему приведет пересмотр приватизации».
13 декабря 2000 года в Москве, в резиденции посла Франции состоялась церемония награждения Солженицына Большой премией Французской академии нравственных и политических наук. Принимая премию, А. И. произнёс речь «Перерождение гуманизма». В ней он обращал внимание на то, что гуманизм человечный, «широкодушный» на глазах одного поколения людей переродился в «Обещательный Глобализм», присягнувший единому мировому порядку. Обнаружив со временем, что «прогресса для всех» не хватает, он превратился в -изм повелевающий, тоталитарный. В такой, который три месяца подряд бомбит многомиллионную европейскую страну [Сербию], а потом берётся «лечить» больное государство, отрывая от него лакомую провинцию [Косово]. «Под такими чёрными знаками мы вступаем в век XXI». Писатель обратился и к положению в России:
«Наш нынешний политический класс – невысокого нравственного уровня, и не выше того интеллектуального. В нём чудовищно преобладают: и нераскаянные номенклатурщики, всю жизнь проклинавшие капитализм – а внезапно восславившие его; и хищные комсомольские вожаки; и прямые политические авантюристы; и в какой-то доле люди, мало подготовленные к новой деятельности».
Журналисты спросили о писателя Путине. Солженицын ответил: наследству, доставшемуся Путину от Ельцина, не позавидуешь. Новым президентом сделано уже множество ошибок, а то, что делается правильно (борьба против грабителей и хищников) – делается пока нерешительно. Хотя война в Чечне начата не Путиным, а Ельциным.
«Я в 1992 году советовал Ельцину: да оставьте вы Чечню, они хотят отделиться, жить сами по себе, ну пусть живут за Тереком. Но после этих трёх лет масхадовских, которые пошли на устройство взрывного, опасного узла, я вижу, что я в своем совете Ельцину ошибался. Не Путин напал на Чечню, а боевики Масхадова напали на Дагестан. Что же, отдавать Дагестан? Потом Ставропольский, Краснодарский край – только бы не было войны?..
При встрече с Путиным я ему сказал: укрепление государства нужно для единства России, но расцвета России от этого укрепления государства мы не получим. Расцвет России возможен тогда, когда откроются уста миллионов, и уста, и руки их станут свободными, чтобы делать свою судьбу».
«Двести лет вместе»
В 2001 вдруг стало известно, что Солженицын пишет книгу о русско-еврейских отношениях. «И никто не ведал, что готовится такое! – восклицал Л. Аннинский. – Втайне, что ли, он работал, как в советские времена? Во хватка, во схрон – молодец, зэк!» В июле 2001-го, выступая в «Русском Зарубежье» на обсуждении первого тома этой книги, получившей название «Двести лет вместе», Н. Д. Солженицына рассказала о том, как она появилась: неиспользованный в «Красном Колесе» материал по еврейскому вопросу был оформлен отдельной работой.
Первый и второй её тома вышли с интервалом в полтора года.
Солженицын долго откладывал эту книги и рад был бы не писать её вовсе, чтобы вновь не оказываться на лезвии ножа:
«С двух сторон ощущаешь на себе возможные, невозможные и ещё нарастающие упреки и обвинения… Я призываю обе стороны – и русскую, и еврейскую – к терпеливому взаимопониманию и признанию своей доли греха, – а так легко от него отвернуться: да это же не мы… Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания – на всё наше будущее. Но надо же – взаимно!»
Ежедневно в одной Москве продавалось до трёх тысяч экземпляров «Двести лет вместе», издательство допечатывало тираж. Солженицын нарушил табу неупоминаемости «еврейского вопроса» – и сразу подвергся истошной критике, и с еврейской стороны, и от «русских националистов».
Евреи особенно усердствовали: «книга Солженицына – цитатник для антисемита… Давно ходившие слухи об антисемитизме Солженицына получили убедительное авторское подтверждение… Он ещё глубже загнал клин между русским и еврейским народами». «Блюстители неприкосновенности этого вопроса, – отмечал В. Третьяков, – странным образом являются смелыми дискутантами по всем остальным проблемам, в том числе и любым иным национальным. И, естественно, самыми активными поборниками свободы слова и печати».
Но из Израиля вдруг раздались и слова поддержки. «Мы должны быть ему благодарны за то, что он взял на себя труд попытаться распутать тот мёртвый узел, который завязался вокруг этого вопроса в русском национальном сознании», – писал израильский журнал «22». «Проработав "Двести лет", ознакомившись с массой погромных отзывов, я, – утверждал другой автор журнала, Александр Этерман, – ни одного передёргивания не нашёл… А. И. С. не приписывает ни русским, ни евреям ни мнимых грехов, ни фальшивых добродетелей. Он даже не слишком придирается к грехам реальным. Он всего только имеет по большинству острых вопросов своё мнение». О статье Этермана Солженицын сказал: «Она прямо-таки то, о чем я мечтал, то есть моё движение найти взаимопонимание – встречено и понято. Протянутая навстречу рука».
В 2000-м году был пиратски опубликован черновой, к тому же сильно искажённый чужими вставками фрагмент сочинения Солженицына о евреях в СССР, датированный 1968 годом. «Прогрессивные» интеллигенты сосредоточились на этом наброске больше, чем на самой книге, требовали писателя «к ответу». Но Солженицын говорил: «На что отвечать? На вашу непристойную готовность перекупать краденое?.. Отвечаю я – за свою книгу, а не за то, как её потрошат и выворачивают».
После выхода в свет «Двухсот лет вместе» российская и западная пресса под чьим-то мощным подспудным влиянием стала яростно возрождать все мифы, сочинённые о Солженицыне в советские времена – о его дедах, родителях, одноклассниках, однополчанах, солагерниках и бывшей жене. Тем немногим, кто пытался обуздать брань, затыкали рты.
22 октября 2003 «Литературная газета» и «Комсомольская правда» напечатали ответ Солженицына на клевету – статью «Потёмщики света не ищут».
…Новые нападчики не брезгуют никакой подделкой. Самые старые, негодные, не сработавшие нигде в мире и давно откинутые фальшивки, методически разработанные и слепленные против меня в КГБ за всю 30-летнюю травлю, – приобрели новую жизнь в новых руках. С марта 2003 началась единовременная атака на меня – с раздирающими «новостными» заголовками…
«Даже и клеветой писатель может гордиться, – замечал В. Бондаренко. – Так же столетиями клевещут те же самые типы в таких же самых газетках на русский народ».
Последние годы жизни Солженицына
Последнее публичное появление Солженицына состоялось 23 января 2002, в Российском государственном гуманитарном университете. Встреча со студентами-историками, которых интересовала Февральская революция, и которые (таково было условие писателя) накануне прочитали нужные главы «Красного Колеса», была бурной, с острыми вопросами.
В мае 2003 на 85-м году жизни скончалась Н. А. Решетовская. После развода с А. И. и семилетнего союза с К. Семёновым, она, овдовев, оформила в конце 1990-х брак со своим литературным помощником Н. Ледовских. В сентябре 1981 Солженицын открыл счёт на её имя для пожизненного пользования. После возвращения в Россию писатель, уже не испытывая стеснений от власти, наладил Решетовской регулярную помощь. Когда болезнь приковала её к постели, Солженицыны взяли на себя все затраты по лечению и уходу. Наталья Дмитриевна навещала её в больницах, сносилась с докторами. Журналистам Решетовская говорила, что бывший муж обязательно захочет к ней вернуться, показывала ключ от своей квартиры на Ленинском проспекте, хранимый под подушкой «для Сани».
Из детей Ермолай трудился в международной консалтинговой фирме, работавшей в России, и жил со своей семьёй рядом с родителями, в Троице-Лыково. Игнат, пианист и дирижёр, руководил Филадельфийским камерным оркестром, гастролировал по всему миру. Степан жил в Нью-Йорке, где занимался энергетикой и экологией, стремясь переехать в Россию и найти там работу по профессии; так сложилось, что он больше братьев вникал в дела и труды отца.
В ноябре 2004 в Троице-Лыкове состоялось вручение Солженицыну ордена святого Саввы Сербского 1-й степени – высшей награды Сербской Православной Церкви. Сербы не забыли пламенного выступления писателя весной 1999, в страшные дни Балканской трагедии, когда Россия пребывала в безволии и бессилии. Солженицын заявил тогда:
«Мы вступили в эпоху, когда не будет закона – а просто сильная группа диктует. И довольно страшно, что Восточная Европа, которой всегда я так сочувствовал в её угнетении, в её неволе, – они одним хором во главе со своими лидерами говорят: бомбите, бомбите Югославию, бомбите! Они, только что освободившиеся… А Прибалтика… Сколько в их защиту мы выступали… А они одобряют: бомбите, бомбите. Вот это самое страшное – новая эпоха на земле…»
Известный кинорежиссёр Глеб Панфилов приступил к экранизации романа «В круге первом». Солженицын сам написал сценарий, озвучил закадровый голос «от автора», общался со съёмочной группой. Экранизация «В круге первом» получила приз телевизионной прессы как «телесобытие года» (ТЭФИ-2006), а сам Солженицын – ТЭФИ за лучший сценарий.
Вышли первые три книги Собрания сочинений Солженицына в 30 томах, с новой редакцией целого ряда текстов. «Пробный» трёхтысячный тираж исчез со складов издательства к концу первого дня, допечатывался новый. А. И. вернулся в Россию с двадцатью томами вермонтского издания, а теперь набралось ещё десять – и это без огромной по объёму переписки, набросков, черновиков, незаконченных текстов.
В сентябре 2005 открылось новое здание библиотеки-фонда «Русское Зарубежье», с новейшим оборудованием, читальными и выставочными залами. Коллекция библиотеки пополнилась новыми раритетами.
2007-й год стал годом юбилеев Февральской и Октябрьской революций. В февральских и мартовских номерах «Российской газеты» была перепечатана написанная ещё в 1980-1983 статья Солженицына «Размышления над Февральской революцией». По ней состоялась общественная дискуссия.
Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна Солженицыны. Троице-Лыково, июль 2007
На праздновании Дня России 12 июня 2007 в Кремле состоялось вручение Солженицыну Государственной премии РФ «За выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности». При этом выступил В. Путин. До А. И. такой премии был удостоен лишь Патриарх Алексий II. Награду за мужа, по болезни не выезжающего из дома, получала Н. Д. Солженицына. В Георгиевском зале Кремля с монитора на сцене, писатель обратился к присутствующим, и телеканалы транслировали это видеопослание на всю страну. Солженицын выражал надежду, что горький опыт прошлого отвратит россиян от новых губительных срывов.
Путин навестил лауреата дома, в Троице-Лыково. Этот визит вновь вызвал шквал нервных комментариев о том, что экс-чекист вручает премию экс-жертве. Однако почти никто не упоминал, что половину премиальных средств писатель передал на нужды Института нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко для лечения неимущих пациентов.
Из-за угрозы обширного инсульта Солженицыну в феврале 2007 была сделана операция на сонной артерии. В последние годы Александр Исаевич мог ходить с трудом, пересел в инвалидное кресло. Левая рука уже пятый год бездействовала [после тяжёлого гипертонического криза 24 декабря 2002 г.?]. Однако писатель продолжал много работать. На его последних фотографиях видно лицо аскета, пустынножителя, сжигаемого внутренним огнём. «Раненый воин» – с нежностью называла его новое состояние Наталья Дмитриевна.
Александр Солженицын скончался 3 августа 2008 в Троице-Лыково от острой сердечной недостаточности.
© Автор статьи – Русская историческая библиотека. При написании использованы материалы книги Л. Сараскиной «Александр Солженицын».
Источник фото - официальный сайт А. И. Солженицына.