Преступление и наказание. Часть 1. Глава 2. Краткий пересказ. Слушать аудиокнигу

Морщась от ужасного запаха распивочной, Раскольников поглядывал на схожего по виду с чиновником незнакомца, а тот – на него. Это был человек лет уже за пятьдесят, с отекшим от постоянного пьянства лицом и с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные глазки. Одет он был в оборванный фрак, на котором осталась лишь одна пуговица. (См. Внешность Мармеладова.)

Пьяница подсел к Раскольникову:

– А осмелюсь ли, милостивый государь, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Я – Мармеладов, титулярный советник.

Узнав, что Раскольников – бывший студент, он продолжал:

– Бедность не порок, милостивый государь. Но нищета – порок-с. За нищету метлой выметают из компании человеческой. И отсюда питейное! Я вот, уже пятую ночь ночую на Неве, на сенных барках, средь нищих и бродяг!

Все в распивочной с усмешками прислушивались к витиеватому разговору Мармеладова.

– Осмелитесь ли вы, взирая на меня, сказать утвердительно, что я не свинья? Но Катерина Ивановна, супруга моя, – особа образованная, штаб-офицерская дочь. И когда она вихры мои дерет, то дерет их не иначе как от жалости сердца! Знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки ее пропил, а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна с утра до ночи скребет и моет. Она в благородном губернском дворянском институте воспитывалась, золотую медаль и похвальный лист получила. Медаль-то продали уж давно, а похвальный лист до сих пор у ней в сундуке лежит. Дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит. Вдовой уже взял я ее, с троими детьми, мал мала меньше. Осталась она после первого мужа в уезде далеком и зверском, в нищете безнадежной. Взяв её, я целый год вина не касался, но коснулся, когда должность потерял. Тем временем возросла и дочка моя, Соня, от первого брака. А тут ребятишки голодные… А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней от болезни на щеках выступают. И укоряет она Соню: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь», а детишки по три дня корки не видят! А тут и сутенёрша Дарья Францевна уже три раза наведывалась. И вот раз слышу я, лежачи пьяным, сказала Соня: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на проституцию пойти?» А та отвечает: «А чего беречь? Эко сокровище!» Но не вините, милостивый государь! Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей не евших. И вижу я, как часу в шестом Сонечка встала и с квартиры отправилась, а в девятом часу назад пришла. Катерине Ивановне на стол тридцать целковых молча выложила, взяла наш большой драдедамовый зеленый платок, накрыла им голову и лицо и легла лицом к стенке, только плечики да тело всё вздрагивают… А Катерина Ивановна подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… С тех пор дочь моя, Софья Семеновна, желтый билет принуждена была получить и от нас съехать. Поселилась на квартире  у портного Капернаумова.

Мармеладов рассказал дальше, как после этого случая отправился к «его превосходительству Ивану Афанасьевичу» и уговорил, чтобы его снова приняли на службу. Катерина Ивановна и Соня кое-как сколотились ему на обмундировку, одиннадцать рублей пятьдесят копеек. Стал он ходить на службу и шесть дней назад первое жалованье – двадцать три рубля сорок копеек – Катерине Ивановне сполна принес. Но ещё через день «хитрым обманом, как тать в нощи» похитил ключ от семейного сундука, вынул что осталось из жалованья – и запил опять! Дома у жены с тех пор пока не бывал, купленный вицмундир теперь в распивочной у Египетского моста лежит! А сегодня ходил просить на похмелье у Сони, и она последние свои тридцать копеек ему вынесла!

Рассказ Мармеладова сопровождался смехом и издёвками слушателей из распивочной.

– Меня распять надо на кресте, – возопил Мармеладов. – Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! И пожалеет нас Христос, когда приидет и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?» И скажет: «Прииди! Я простил тебя». И простит мою Соню. Возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы пьяненькие, выходите соромники!» И мы выйдем все и станем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного, но приидите и вы!»

Мармеладов опустился на лавку, обессиленный. Смех вокруг не утихал.

Раскольников пошёл провожать Мармеладова домой, куда он всё же решил вернуться. Придя по нужному адресу, они поднялись по грязной лестнице к закоптелой двери. Раскольников увидел бедную проходную комнату, ободранную мебель и худую Катерину Ивановну, с красными пятнами на щеках, которая раздевала ко сну плачущих детей. Из соседних помещений доносились брань, гогот и звуки карточной игры.

Мармеладов, не входя в комнату, стал в дверях на колени. Увидев его, Катерина Ивановна воскликнула: «Колодник! Изверг! Где деньги? Всё пропил! Двенадцать целковых!» – и начала таскать супруга за волосы. Мармеладов не противился, говоря, что такое наказание ему «не в боль, а в наслаждение».

На шум сбежались жильцы из соседних комнат, потешаясь происходящей сценой. Раскольников, уходя, просунул руку в карман, загреб сколько пришлось медных денег, оставшихся с разменянного в распивочной рубля, и неприметно положил на окошко. Потом уже на лестнице он одумался, но не стал возвращаться, а лишь подумал с горьким раздражением: «Ай да Соня! Какой колодезь сумели выкопать – и пользуются! Поплакали, и привыкли. Ко всему-то подлец-человек привыкает!»

Однако потом, остановившись, воскликнул: «А коли я соврал, коли не подлец человек, то значит, остальное всё – предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!..»

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека