Отец Сони, старик-чиновник Мармеладов, как кажется, занимает в «Преступлении и наказании» эпизодическое место. Это – жалкий, безвольный пропойца, который опустился на самое «дно» бытия человеческого... С презрением смотрят на него «праведные фарисеи», не видя, что сердце его способно на благородные порывы (он из жалости женился на Катерине Ивановне, бедной вдове с детьми; он боготворит свою дочь Сонечку, понимая все величие её жизни, отданной за других).
И в пьяной его речи, произнесенной в трактире, слышится вера евангельского мытаря, который был ближе к Богу, чем самодовольный, праведный фарисей. Когда трактирщик сказал, что жалеть его, Мармеладова, незачем, – он ответил:
«Да! меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! И тогда я сам к тебе пойду на пропятие, ибо не веселья жажду, а скорби и слез!.. Думаешь ли ты, продавец, что этот полуштоф твой мне в сласть пошел? Скорби, скорби искал я на дне его, скорби и слез, и вкусил, и обрел; а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия. Приидет в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?» И скажет: «Прииди! Я уже простил тебя раз… Простил тебя раз… Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит… Я это давеча, как у ней был, в моем сердце почувствовал!.. И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…» И прострет к нам руце свои, и мы припадем… и заплачем… и всё поймем!»
От этой изумительной, по силе, речи пьяного Мармеладова веет чем-то евангельским. Почти все наши писатели, начиная с Карамзина, проповедовали любовь к людям, но ни у кого не достигала проповедь этой любви такой силы и проникновенности, как у Достоевского.
В этой речи раскрывается вся богатая душа Мармеладова, – персонажа, похожего на героя Островского, Любима Торцова. И мы понимаем, кто воспитал Соню в её высоком идеализме. В этой речи мы можем усмотреть идею романа: она светится духом самоотверженного примирения с жизнью и смирения.
