На другой день в 11 часов Раскольников пришёл в полицейскую часть, к Порфирию. Минут десять его не принимали, писцы к его удивлению смотрели безучастно. В Раскольникове росла надежда: вчерашний таинственный человек не знает ничего важного.

Он боялся встречи с Порфирием, но негодование на себя за этот страх прекратило возникшую было в нём дрожь.

Порфирий ждал его один. Кабинет был обставлен обычной казённой мебелью, в задней стене виднелась запертая дверь.

Порфирий встретил Раскольникова весело и приветливо, однако тот сразу заметил: следователь старается скрыть оживлением беспокойство и замешательство, «точно его вдруг сбили с толку или застали на чем-нибудь очень уединенном и скрытном».

– Я вам принёс бумажку о часах, – начал Раскольников.

– Что? Бумажка? Хорошо. – Порфирий взял её и несколько раз суетливо переложил с места на место.

– Вы, кажется, говорили вчера, что желали бы спросить меня... о моем знакомстве с убитой?

– Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с. – Порфирий вдруг сбился с темы и как бы некстати сказал. – Там, за дверью – моя квартира казённая. Казённая квартира – славная вещь! Да! славная вещь!

Раскольникова охватила злоба.

– А ведь существует, кажется, такой прием юридический, – дерзко проговорил он, глядя на Порфирия, – сперва начать издалека, с пустячков или с постороннего, чтоб развлечь допрашиваемого, усыпить его и потом вдруг огорошить в самое темя каким-нибудь роковым и опасным вопросом?

– Что ж, вы думаете, это я вас казенной-то квартирой того... а? – подмигнул Порфирий и вдруг залился смехом, колыхаясь всем телом.

Раскольников вначале тоже как бы засмеялся, но отвращение победило в нём осторожность. Он нахмурился и ненавистно глядел прямо в глаза хохочущему Порфирию. Потом встал и взял фуражку.

– Вы вчера изъявили желание, чтоб я пришел для каких-то допросов. Я пришёл – допрашивайте или позвольте удалиться. Мне это всё надоело-с, слышите... я отчасти от этого и болен был, – в раздражении он дошёл до крика.

– Господи! Да не беспокойтесь! – закудахтал Порфирий. – Я нервный человек-с, рассмешили вы меня очень остротою вашего замечания... Смешлив-с. По комплекции моей даже паралича боюсь. Фуражечку-то отложите-с. Минуток пять времени почему не посидеть с приятелем, для развлечения. А допросы иной раз самого допросчика больше, чем допрашиваемого, с толку сбивают. Запутаешься-с! Право, запутаешься! Нельзя на всяком шагу стеснять следователя. Дело следователя ведь это, так сказать, свободное художество.

Он уже почти бегал по комнате с быстрыми жестами, которые удивительно не подходили к его словам. Раза два как будто остановился подле дверей и прислушался.

– Вы ведь в юристы готовитесь, Родион Романович? Вот вам и примерчик. Иного преступника я обязан заарестовать поскорее, а другой ведь не такого характера; так отчего ж бы и не дать ему погулять по городу, хе-хе-с! Посади я его слишком рано, так ведь этим я ему, пожалуй, нравственную, так сказать, опору придам, хе-хе! Засади я его не вовремя, – хотя бы я был и уверен, что это он, – так ведь этим я ему определенность дам: он и уйдет от меня в свою скорлупу: поймет наконец, что он арестант. А если оставлю я иного господина совсем одного, но чтоб он каждый час и каждую минуту подозревал, что я всё знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, так ведь, ей-богу, закружится, сам придет да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже так сказать, математический вид доказательства будет иметь, – оно и приятно-с. Это и с мужиком сиволапым может произойти, а уж с нашим братом, современно умным человеком, да еще в известную сторону развитым, и подавно! Да пусть, пусть его погуляет пока; я ведь и без того знаю, что он – моя жертвочка и никуда не убежит от меня! Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот и он всё будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя насмерть!.. Мало того: сам мне какую-нибудь математическую штучку, вроде дважды двух, приготовит, – лишь дай я ему только антракт подлиннее... И всё будет, всё будет около меня же круги давать, всё суживая да суживая радиус, – и – хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, хе-хе-хе!

Бледный Раскольников думал: «Эй, вздор, брат, пугаешь ты меня и хитришь! Нет у тебя доказательств, а просто с толку сбить хочешь, раздражить меня преждевременно».

– Вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи. Игривая острота ума и отвлеченные доводы рассудка вас соблазняют-с. И это точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат: на бумаге-то они и Наполеона разбили и в полон взяли, и у себя в кабинете, всё остроумнейшим образом рассчитали, а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе! Об этом и не подумает увлекающаяся остроумием молодежь, «шагающая через все препятствия» (как вы остроумнейшим и хитрейшим образом изволили выразиться). Он-то, положим, и солжет, человек-то, наихитрейшим манером, а потом – хлоп! да в самом-то скандалезнейшем месте и упадет в обморок. Оно, положим, болезнь, духота тоже иной раз в комнатах бывает, да все-таки-с! Все-таки мысль подал! Другой, увлекаясь игривостию своего остроумия, начнет дурачить подозревающего его человека, побледнеет как бы нарочно, как бы в игре, да слишком уж натурально побледнеет-то, слишком уж на правду похоже, ан и опять подал мысль! Сам вперед начнет забегать, соваться начнет, куда и не спрашивают, заговаривать начнет беспрерывно о том, о чем бы надо, напротив, молчать. Сам придет и спрашивать начнет: зачем-де меня долго не берут, хе-хе-хе! Да что это вы так побледнели, Родион Романович, не душно ли вам, не растворить ли окошечко?

Раскольников неожиданно для себя начал хохотать, но вдруг резко прекратил смех.

– Я вижу, что вы положительно подозреваете меня в убийстве. Если находите, что имеете право меня законно арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.

При последних словах он изо всей силы ударил кулаком по столу.

– Ах, Господи, да что это опять! – вскрикнул с видом испуга Порфирий. – Родион Романович! Родименький! Отец! Да что с вами? Ведь услышат, придут! Ну что тогда мы им скажем, подумайте!

Он приблизил лицо к лицу Раскольникова – и тот, неожиданно для себя перешёл на шёпот:

– Не позволю, не позволю!

Порфирий бросился к нему с графином налить воды.

– Вот и Дмитрий Прокофьич Разумихин ко мне вчера приходил. А я думаю: от вас, что ли, он приходил? Да я, Родион Романович, что я не такие еще ваши подвиги знаю. Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили, да в колокольчик стали звонить, да про кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили. Ведь я понимаю настроение-то ваше душевное... Негодование-то в вас уж очень сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, от судьбы, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать, поскорее заговорить всех заставить и тем всё разом покончить, потому что надоели вам эти глупости, и все подозрения эти. Ведь так?

«Стало быть, он знает про квартиру!! – с изумлением понял Раскольников. – И сам же мне и рассказывает!»

– Эту ведь я психологию-то изучал всю на практике-с. Этак ведь иногда человека из окна али с колокольни соскочить тянет, и ощущение-то такое соблазнительное. То же и колокольчики-с... Болезнь, Родион Романович, болезнь! А я вас истинно люблю и искренно добра вам желаю. Вот про колокольчики сам вам выдал, хотя следователю надо бы скрывать.

– Одним словом, я хочу знать: признаете ли вы меня окончательно свободным от подозрений или нет? – гордо и с презрением проговорил Раскольников.

– Вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! Да к чему вам знать, если вас и беспокоить ещё не начинали?

– Повторяю вам, что не могу дольше переносить...

– Чего-с? Неизвестности-то?

– Не язвите меня! Я не хочу!.. Арестуйте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с! – стукнул опять Раскольников кулаком по столу. – Вот же: беру фуражку и иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?

Он поднялся в бешенстве и пошёл к дверям.

– А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть? – захихикал сзади Порфирий. – Он тут, за дверью у меня сидит.

Раскольников остановился, обернулся, пошёл к задней двери, дёрнул, но она была заперта.

– Лжешь ты всё, полишинель проклятый! – завопил Раскольников. – Лжешь, ничего не будет! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал! Нет, ты фактов подавай! А у тебя одни только ничтожные догадки!

Внезапно послышался сильный шум у другой – входной – двери кабинета Порфирия.

– А, ты людей заранее позвал! – продолжал кричать Раскольников. – Они идут? Ну, подавай их сюда!

Но тут случилось странное происшествие, которого не ждал ни он, ни Порфирий.

Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.