Жизнь подсказала Раскольникову возможность применить свою теорию. Его внимание остановилось на старой процентщице – ростовщице, гадком, противном существе, которая высасывает последние соки из бедняков. Она, бесполезная, даже вредная личность, богата и сильна своим богатством, – а он, Раскольников, талантливый, многообещающий юноша, жаждущий света, должен бросить университет, должен голодать, унижаться...

И вот, Раскольникову приходит в голову мысль, что, если он убьет старуху и возьмет её деньги, он сделает разумное и полезное дело, – он на похищенные деньги сможет продолжать образование, он сможет делать добро. Мысли Раскольникова удивительно совпали с подслушанными им словами одного студента: «С одной стороны – говорил тот, – глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет... – С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, — и всё это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана».

Но Раскольников не совсем еще освободился от власти чувств, которые сам считает «стадными». Порою в его душе энергично возникает протест против идеи преступления; голос его совести называет мысль об убийстве процентщицы «вздором», «нелепостью», ужасом». Родион борется с этим голосом, взвинчивает себя, доводит почти до ненормального состояния.

В пользу решения говорит ему и его самолюбие – представляется возможность проверить себя, – узнать, хватит ли сил «переступить» те принципы, которыми живет «стадо». Теория убеждает его, что прав собственности нет, его голод требует удовлетворения, – болезнь распаляет его нервы, волнует воображение... Он переживает страшные минуты душевной раздвоенности. Ему то думается, что, решившись на убийство, он не только докажет величие своей личности, но поможет и человечеству освободиться от губительных уз «роевой» жизни и укажет всем путь к освобождению и счастью. – То его тяготит его сознание своего ничтожества. Измученный борьбой с голодом, он зашел в трактир подкрепиться и убедился, что душевный мир его, «гениального» человека, зависит от нескольких глотков пива. «Один какой-нибудь стакан пива, кусок сухаря – и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения! Тьфу, какое все это ничтожество!»

Порой Раскольникову хотелось отвязаться от своей «навязчивой идеи», и он взывал даже к помощи Господа: «Господи! покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты моей!.. Боже! да неужели ли ж, неужели я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп?.. Буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать? прятаться, весь залитый кровью?.. с топором, Господи, помилуй!»

Так взывала его совесть, голос его личной морали, когда он попробовал было проделать предварительную «пробу» убийства. Голос совести оказался бессилен. Воля Раскольникова была парализована, – почти в состоянии гипноза убил он процентщицу и нечаянно подвернувшуюся, ни в чем не повинную девушку, Лизавету. Схватив какой-то кошелек, он бежал с места преступления, трусливый и жалкий...